8
Он прошел ее всю, от истоков до самого устья. Постоялые
дворы расположились в низовьях Балковской, по обоим ее берегам, там, где улица
впадает в степь.
Как по многоводной реке, идут по Балковской в море-степь
торговые караваны и, выйдя из устья улицы, расходятся во все стороны — на
Тирасполь, на Балту, на Голту. Здесь прощаются с Одессой и здороваются с ней.
Если бы степь была морем, в конце Балковской стоял бы маяк, освещающий вход в
гавань.
Улица состояла из постоялых дворов, фуражных лавок, кузниц,
шорных мастерских, трактиров. Это был Бродвей для еврейских извозчиков —
балагул; самые прихотливые желания их удовлетворялись здесь без отказа. Здесь
была даже синагога для балагул, с балагулами-служками. Не меньше, чем балагулы,
любили Балковскую конокрады. Между членами этих двух цехов царила извечная
вражда. Но всегда почему-то там, где вращались балагулы, обосновывались и
конокрады. Кошки и собаки, не любя друг друга, обыкновенно живут под одной
крышей.
В одном из постоялых дворов жил портной Г. Кравец,
который, по слухам, обшивал виднейших конокрадов уезда. Идя по улице, Володя
увидел на противоположной стороне его зеленую вывеску. Слева на вывеске желтыми
буквами было написано по-украински:
КРАВЕЦЬ Г. КРАВЕЦЬ.
Справа было написано по-русски: «Портной Г. Кравец».
Рядом с вывеской и перпендикулярно к ней на ржавом стержне
висел железный пиджак, скрипевший под ударами ветра.
«Что я сделал бы, — спрашивал себя Володя, разглядывая
вывеску, — если бы оказался на месте Красавчика?»
Мучимый этим вопросом, он в нерешительности стоял перед
вывеской.
«Я мог бы зайти к этому портному, чтобы заказать себе новый
костюм. Я заплатил бы за него из денег, вырученных от продажи украденных
лошадей».
Несомненно, это предположение имело столько же оснований,
сколько всякое другое, и поэтому Володя решил начать поиски с посещения
портного. Прохаживаясь взад и вперед, Володя обдумывал наводящие вопросы,
посредством которых он выведает у портного что-либо о его преступных связях.
Когда план был готов, Володя, нащупав револьвер, лежавший в
кармане пальто дулом вверх, стал переходить улицу. Дойдя до ее середины, он
остановился, чтобы пропустить фургон, выехавший из ворот соседнего постоялого
двора.
Лошади шли шагом, и Володя, полный мыслей о портном,
рассеянно глядел на фургон. То, что это был зеленый фургон, само по себе ни о
чем не говорило. Девять фургонов из десяти на Одесщине окрашены в зеленый цвет.
Было другое, более важное обстоятельство; левое заднее колесо фургона было
новым, с белыми некрашенными спицами.
Володя пошел рядом с фургоном. В голове его все спуталось.
Грищенко сообщил ему слишком много примет. Теперь они теснились в мозгу Володи,
мешая принять решение. Розочки на задке, лысины на мордах, нарытники с
бляшками, некованые копыта… Два аршина, два вершка от холки до земли. Он шел
рядом с фургоном, положив правую руку на высокий борт — дробину. Ему
одновременно хотелось и забежать вперед, чтобы посмотреть на лошадиные лысины,
и заглянуть под копыта, чтобы узнать, кованы ли они, и броситься назад, чтобы
освидетельствовать розочки на задке фургона. Немецкой ли работы нарытники?
Володя поглядел на возницу. Воротник его полуморского, полустепного твинчика
был поднят. На мешке половой сидел голкипер «Черного моря». Это еще больше
смутило Володю.
Нужно было что-то делать, что-то говорить. Но что?
Вместо само собой подразумевавшегося «руки вверх» Володя
произнес наконец, запинаясь:
— Скажите… как ваша фамилия?
Фамилии Красавчика он не знал, вопрос был бесполезен.
— Фамилия? — переспросил голкипер и прищурил свои
глаза цвета ячменного пива. — Иээх! — дико взвизгнул он и хлестнул
лошадей.
Дробина толкнула Володю в сторону и вперед, затем он
почувствовал удар в поясницу, упал на руки, новое заднее колесо перескочило
через его спину; еще миг — и, стоя на четвереньках, он увидел перед самым
своим носом розочки на задке фургона. Они удалялись от него со все возрастающей
быстротой. Вид этих розочек почти ослепил его. Он вскочил на ноги и бросился
вперед с такой стремительностью, будто им выстрелили из невидимой катапульты.
Сделав несколько отчаянных скачков, он вцепился в задок в тот момент, когда
фургон набрал полную скорость и розочки грозили скрыться навсегда. Он перевалился
корпусом через борт и, подрыгав в воздухе ногами, очутился в фургоне.
Черноморец, не оглядываясь, хлестал лошадей так, будто хотел
перерубить их пополам. Володя вскочил на ноги и, балансируя, стал передвигаться
вперед. Увы! Царственная поза, в которой Володя видел Красавчика в тот день,
когда тот удирал из Севериновки, плохо удавалась. Он чувствовал, что на любом
ухабе его может выбросить из повозки. Наконец, кое-как утвердившись на зыбком
днище фургона, он схватил за дуло револьвер и высоко поднял его над головой.
Один удар по черепу — и с преступником будет покончено. Револьвер описал
большую дугу и довольно слабо ткнулся рукояткой в кепку бандита. Тот был не
столько ушиблен, сколько удивлен. Но тут дело приняло уж совсем неожиданный
оборот. Потеряв равновесие, Володя повалился на возницу, подмял его под себя,
тот выпустил вожжи, лошади понесли. Вожжи упали в ноги лошадям, левый жеребец
выскочил за постромки и скакал боком, лягаясь. Возница лежал тихо. Володя терся
носом о его пыльный затылок и шершавое ухо и, видя над бортами фургона ряды
скачущих домов, заборов и вывесок, соображал, что делать. Решение было принято
лошадьми. Выбежав на площадь, они сами отдались в руки правосудия,
остановившись у общественного водопоя, где их взял под уздцы постовой милиционер.
Через минуту фургон поехал по Балковской. Милиционер правил
лошадьми, арестованный сидел на дне фургона, а Володя — на дробине.
Задержанный молчал, он как-то обмяк и посерел. Футболист исчез, его место занял
правонарушитель. Володя сидел на дробине, держа в руках кольт. Дуло его было
направлено на преступника. Не было сомнений, что голкипер «Черного моря» и
Красавчик — одно и то же лицо. Они проехали Балковскую, пересекли
Бажакину, свернули на Московскую, миновали перекресток, где только что два
молодых человека прыгали вокруг камешка, изображавшего футбольный мяч,
поднялись по Нарышкинскому спуску и через пять минут въехали во двор дома, где
помещался уездный уголовный розыск.
Затем все трое были введены в кабинет товарища Цинципера.
Его удивлению не было границ. В учреждении, возглавляемом
товарищем Цинципером, поимка бандита считалась почти невозможной. Товарищ
Цинципер был очень взволнован, беспрерывно снимал и надевал свое
четырехугольное пенсне, потирал лысеющую голову, назвал задержанного «товарищ
Красавчик», зачем-то придвинул ему стул и пригласил сесть. Красавчик сел, все
продолжали стоять. Сотрудники стояли в полном молчании, пожирая глазами живого
бандита. Наконец товарищ Цинципер объявил, что будет допрашивать Красавчика
лично, через час, после того как заслушает утренние доклады подчиненных.
Красавчика увели, а Володя помчался к Виктору Прокофьевичу.
Виктор Прокофьевич был дома — он только что отпустил
Федьку Быка. Володя поведал Шестакову о своих приключениях, о поимке
Красавчика, но не скрыл и своих ошибок; рассказал, как он путешествовал с
преступником через весь город, всячески стараясь от него ускользнуть, и как он
был удивлен, когда, наперекор его усилиям, благодаря счастливой случайности
Красавчик оказался у него в руках.
— Эх, Володя, Володя! — сказал Виктор Прокофьевич
укоризненно. — Ваша главная ошибка заключалась в том, что вы все время
старались поставить себя на место Красавчика. А что вы знали о Красавчике?
Ничего. Надо было, наоборот, поставить Красавчика на место себя. Тогда бы
получилась более верная картина. Вы подумали бы о том, что и у Красавчика могут
быть в городе родители, к которым он пошел ночевать; что и Красавчик, ворочаясь
в своей постели, думал о зеленом фургоне, а утром, напившись чаю и попрощавшись
с матерью, побежал на Балковскую.
Володя хотел что-то возразить, но дверь открылась и в
комнату вошел фельдъегерь товарища Цинципера.
По дороге на допрос Красавчик бежал из-под стражи…
|
