 Увеличить |
7
Подняв узкий бархатный воротничок пальто и тщетно стараясь
спрятать в нем свое лицо, Володя вышел на улицу. Чтобы попасть на Балковскую,
ему нужно было пройти через весь город.
Володя опасался встреч со знакомыми. Его девизом было: агент
знает и видит все, но никто не знает и не видит агента. Особенно опасен был
район гимназии, где он еще недавно учился. Этот район буквально кишел
знакомыми. Мужская гимназия помещалась в конце Успенской улицы; ее можно было
обойти, но тогда Володе пришлось бы приблизиться к женской гимназии
Бален-де-Балю, что на Канатной. Район женской гимназии был для Володи не менее
опасен.
Володя решил проскользнуть меж двух гимназий, пройдя по
Маразлиевской улице. Это была однобокая улица; дома вытянулись по левой ее
стороне, а справа раскинулся Александровский парк. Маразлиевская была улицей
богачей; перемены военного счастья на фронтах революции рождали в ней то
радость, то горе, то отчаяние, то надежду, и в этом она была подобна улицам
бедняков. Сейчас Маразлиевская с ее особняками и домами дорогих квартир
казалась самой заброшенной, безлюдной и печальной улицей в городе.
Оглядываясь по сторонам, Володя быстро шел по Маразлиевской,
задавая себе все тот же вопрос, который диктовали ему теория и практика
розыска: что делал бы он сейчас, если бы оказался на месте Красавчика? Он старался
представить себе все, что способен родить порок и преступление. Однако то, что
рисовало его воображение, было бесцветным и неопределенным.
Володя уже миновал опасную зону гимназий, когда с ним
поравнялся высокий парень лет восемнадцати. На нем были щегольские брюки
«колокол», которые отличались от родственных им брюк клеш тем, что были еще
шире внизу и еще уже вверху, и короткая черная куртка, которая могла сойти и за
матросский бушлат и за твинчик немецкого колониста. Несмотря на жаркий день,
воротник его куртки был поднят и он старался спрятать в нем свое лицо. Он шел,
глядя прямо перед собой и не обращая внимания на прохожих.
Его бронзовая твердая скула показалась Володе знакомой. Если
бы парень случайно не покосился на Володю, эта встреча не имела бы последствий
и Володе, вероятно, удалось бы сохранить свое инкогнито до самой Балковской.
Но, поймав на себе быстрый, рассеянный взгляд малознакомого молодого человека,
Володя с торопливостью, свойственной застенчивым людям, поклонился ему.
— Ваша карточка мне знакома, — сказал парень
учтиво, прикасаясь двумя пальцами к кепке. — Не запомню только, из какого
она альбома.
— Мы знакомы по Черном морю, — ответил Володя. Они
были знакомы не по тому Черному морю, которое омывает полуостров Крым,
побережье Кавказа, Малую Азию, Болгарию, Румынию и южный край украинской степи,
а по тому «Черному морю», которое находилось в ста шагах от Маразлиевской, за
низеньким, уступчатым заборчиком Александровского парка и представляло собой
большую, почти круглую яму с пологими склонами и ровным, сухим дном. «Черным
морем» с незапамятных времен владела команда футболистов, именовавших себя
черноморцами. Как футбольное поле «Черное море» было необыкновенно
комфортабельным: окруженное пологими склонами, оно само возвращало игрокам мяч,
вылетевший за его пределы. В команде черноморцев играли портовые парни, молодые
рыбаки с Ланжерона и жители старой таможни. Они выходили на поле в полосатых
матросских тельниках и длинных, достигавших колен, старомодных трусиках,
которые, впрочем, назывались тогда в Одессе не трусиками, а штанчиками. В своем
натиске черноморцы не знали преград. Свирепая слава, добытая ими на заре
футбола, в боях с командами английских пароходов, устрашала футболистов других
одесских команд. Никто из цивилизованных футболистов Одессы не решался ставить
на карту спортивное счастье, здоровье, а может быть, и жизнь, защищая свои
ворота против черноморцев. Поэтому с той поры, как в одесский порт перестали
заходить английские пароходы, черноморцы играли главным образом друг с другом.
Володя был из «Азовского моря». Рядом с «Черным морем» была
яма поменьше, которую одесские мальчики называли «Азовским морем». Здесь
тренировалась команда гимназистов. Как это ни странно, черноморцы иногда
приглашали на товарищеский матч команду из соседнего «моря» и гимназисты
принимали вызов. Это была игра львов с котятами. Если гимназистам не откусывали
в игре ни ног, ни голов, то они были обязаны этим той деликатности, которая
присуща сильному в обращении со слабым и беспомощным.
Володя был левым инсайтом у гимназистов, а высокий
парень — голкипером у черноморцев. В те времена высокие голкиперы ценились
еще больше, чем сейчас. Обычно ворота обозначались кучками одежды, сброшенной с
себя футболистами перед игрой, и верхняя граница ворот являлась воображаемой;
естественно, что, чем выше мог достать своей пятерней голкипер, тем спокойнее
чувствовала себя команда. Парень в брюках «колокол» был самым высоким
голкипером в командах «обоих морей».
Но уже давно не летал футбольный мяч над «Черным морем» и
примыкающим к нему «Азовским». Обезлюдело славное племя черноморцев, и некому
было вспоминать о боях с командами английских пароходов. Раньше, когда старшие
черноморцы уходили учиться в мореходку или поступали в торговый флот, их места
в команде занимали молодые черноморцы, их младшие братья, ребята с Ланжерона,
из старой таможни и портовых улиц, такие же загорелые и веснушчатые, такие же
свирепые в нападении, защите и полузащите. Поколение футболистов становилось
моряками, но за ними уже шло новое поколение футболистов, тоже будущих моряков.
Война разбросала черноморцев, уничтожила футбол, мореходку и
торговый флот. Опустело «Черное море». Засохшая грязь на дне его потрескалась и
покрылась чешуйками, как кожа на руке старика.
Володя с трудом узнал голкипера, которого не видел года два.
Тот возмужал, похудел и стал еще выше. Между ними никогда не было ни дружбы, ни
знакомства. Он знал лишь, что черноморец — сын таможенного сторожа.
Однажды Володя дал очень красивый шут по воротам, в которых стоял черноморец:
он взял мяч с воздуха на подъем и ударил шагов с двадцати; мяч пошел между двух
беков, но, к сожалению, прямо в руки голкиперу. Кроме этого памятного шута, их
ничто не связывало. Однако почтение, которое питали гимназисты к черноморцам,
было таким глубоким и неизменным, что Володя, невзирая на свое солидное
положение, увидев голкипера, ощутил подобострастную радость котенка,
повстречавшего доброго льва.
Они пошли рядом, задавая друг другу обычные вопросы: как
живешь, где достал такие брюки, что делает Коля и куда девался Петя.
Володя сдержанно сообщил, что живет в деревне, меняя вещи на
продукты. Узнав об этом, его спутник оживился и сказал, что тоже живет в
деревне и тоже меняет вещи на продукты. Естественно, что разговор коснулся
вещей, продуктов и цен. Однако Володя обнаружил во всем этом такую позорную
неосведомленность, что поспешил перевести разговор на футбол.
Глаза их заблестели, когда они заговорили о футболе, ибо нет
на свете таких болтунов, сплетников и фантазеров, как любители футбола. Они
рылись в воспоминаниях, смаковали удары, осуждали и превозносили. От своего
спутника Володя узнал о судьбе других черноморцев. Правый бек Зенчик,
оказывается, стал петлюровцем, и его порубили белые. Правый хав Кирюша пошел к
белым и его, наоборот, порубили петлюровцы. Капитан Ваня Поддувало сошелся с
лезгинами из контрразведки генерала Гришина-Алмазова, шлялся по городу в
черкеске и был убит темной ночью на Ланжероне неизвестно кем. Зато вся пятерка
нападения — пять молодых рыбаков дождались красных и пошли на Врангеля.
Раньше черноморцы делились только на беков, хавбеков и
форвардов; казалось, что других различий между ними нет. Теперь, когда команда
разделилась по-новому, когда одни стали белыми, другие красными, третьи
жовтоблакитными, открылось то, что никогда раньше не было заметно на футбольном
поле: что капитан Ваня Поддувало — сын богатого портового трактирщика, а
форварды — бедные рыбацкие дети. И это определило их места на полях
сражений.
Так Володя и черноморский голкипер брели, разговаривая,
через весь город, и каждый раз, когда Володе нужно было свернуть налево,
оказывалось, что голкиперу тоже нужно налево; и каждый раз, когда ему
требовалось повернуть направо, оказывалось, что голкиперу нужно туда же. У
Володи начало зарождаться подозрение, что черноморец тоже идет на Балковскую,
и, хотя такое предположение казалось почти невероятным, по мере приближения к
Балковской подозрение превращалось в уверенность. Это очень тревожило Володю,
ибо голкипер мог помешать ему ловить Красавчика. Володя попытался даже скрыться
от своего спутника — он сворачивал то на одну улицу, то на другую, но ему
не везло: всякий раз он выбирал именно ту улицу, которая была нужна его
спутнику. Он никак не мог отвязаться от этого человека.
Беседа о футболе, однако, была очень приятной. То, что
говорил один, редко совпадало с тем, что сообщал другой, ибо, как все люди, они
лучше помнили собственный вымысел, чем действительные события. Но они
выслушивали друг друга со снисходительной уступчивостью, ибо каждый из них
интересовался не столько тем, что говорил другой, сколько тем, что собирался
сказать сам. Каждый с нетерпением ожидал окончания речи собеседника, чтобы
приступить к изложению собственного мнения; разговор напоминал игру в футбол,
где один старается вырвать мяч у другого, чтобы ударить самому.
На Дерибасовской улице темой их разговора был шут Яшки
Бейта, на Преображенской — бег Вальки Прокофьева, на Софиевской —
вопрос об искусственном офсайте, доступный пониманию только самых тонких
знатоков. На Нарышкинском спуске они коснулись вопросов футбольной казуистики
(как должен поступить рефери, если игрок возьмет мяч в зубы и внесет его в
ворота?). На Московской улице они заговорили о том, как мотается знаменитый
форвард Богемский, и здесь в их взглядах неожиданно обнаружились столь крупные
расхождения, что, при всей снисходительности друг к другу, они вступили в
серьезный спор. Желание доказать свою правоту настолько овладело ими, что они
решили наглядно продемонстрировать прием, послуживший причиной спора, и для
этого, отыскав подходящий камешек, остановились на перекрестке, отошли на край
тротуара, положили камешек на землю, и попрыгали вокруг него, воспроизводя
приемы Богемского так, как их понимал каждый. Чтобы овладеть камнем, голкипер,
улучив момент, отпихнул Володю в сторону; бедро его на секунду прижалось к
Володиному бедру и совершенно явственно ощутило твердое тело кольта, лежавшего
в кармане Володиного пальто.
После этого голкипер стал задумчивым и грустным и, дойдя до
ближайшего угла, попрощался с Володей.
— Покедова, мне на Бажакину, — сказал он и свернул
налево.
Пройдя еще два квартала, Володя тоже свернул налево —
на Балковскую.
|
