Глава восемнадцатая.
Она освобождает возлюбленного и янсениста
На рассвете, заручившись министерским приказом, она мчится в
Париж. Трудно описать, что делается дорогой в ее сердце. Вообразите себе
добродетельную душу, униженную позором, исполненную нежностью, истерзанную
укорами совести из‑за измены возлюбленному, проникнутую радостным сознанием,
что освободит предмет своего обожания! Память о вкушенной горечи, о борьбе и
достигнутом успехе примешивалась ко всем ее мыслям. Это была уже не прежняя
простенькая девушка, чьи понятия были ограничены провинциальным воспитанием.
Любовь и несчастье образовали ее. Чувство достигло в ней такого же развития,
какого достиг разум в ее несчастном возлюбленном. Девушки легче научаются
чувствовать, нежели мужчины – мыслить.
Ее приключения оказались назидательнее четырех летней
монастырской жизни.
Одета она была до крайности просто. С отвращением смотрела
она на убор, в котором предстала вчера перед своим жестоким благодетелем:
алмазные серьги она оставила приятельнице, даже не поглядев на них. Смущенная и
обрадованная, боготворя Простодушного и ненавидя себя, приближается она наконец
к воротам.
Сей страшной крепости, твердыни злобной мести,
Где заточен порок с невинностию вместе[64].
Когда подъехали к месту заточения, она совсем обессилела, и
кто‑то помог ей выйти из кареты. Сердце ее трепетало, глаза были влажны, лицо
печально. Ее приводят к коменданту, она хочет заговорить с ним, но голос ей
изменяет. Едва пролепетав несколько слов, она протягивает грамоту. Коменданту
был по душе узник, и он порадовался за него. Сердце у этого человека не
ожесточилось, как у некоторых его собратьев, у тех почтенных тюремщиков,
которые, помышляя только о жалованье, положенном за охрану заключенных, умножая
свои доходы за счет несчастных жертв и строя благоденствие на чужой беде,
втайне жестоко радуются слезам обездоленных.
Он вызывает узника к себе. Влюбленные встречаются, и оба
теряют сознание. Прекрасная Сент‑Ив долго лежала неподвижная и бездыханная,
Простодушный же вскоре пришел в себя.
– Это, видимо, ваша супруга, – сказал ему
комендант. – Вы не говорили мне, что женаты. Как мне передавали, своим
освобождением вы обязаны ее великодушным заботам.
– Ах, я недостойна быть его женой, – дрожащим
голосом проговорила прекрасная Сент‑Ив и снова потеряла сознание. Очнувшись,
она, по‑прежнему дрожа, показала указ о денежной награде и патент на
капитанский чин. Простодушный, растроганный не менее, чем удивленный, словно
пробудился от одного сна, чтобы впасть в другой.
– За что меня здесь держали? Как удалось вам вызволить
меня? Где изверги, из‑за которых я сюда попал? Вы – божество, сошедшее с небес,
чтобы меня спасти.
Прекрасная Сент‑Ив то потуплялась, то снова взглядывала на
возлюбленного, но тотчас заливалась краской и отводила в сторону глаза,
увлажненные слезами. Наконец она сообщила ему все ведомое ей и испытанное ею,
за исключением лишь того, что желала бы скрыть и от самой себя и что всякому
другому, лучше знающему свет и посвященному в придворные обычаи, чем
Простодушный, сразу стало бы ясно.
– Как же это может быть, чтобы какой‑то негодяй, вроде
вашего судьи, мог лишить меня свободы? Я вижу, что люди подобны самым мерзким
животным: всякий старается навредить ближнему. Но возможно ли все‑таки, чтобы
монах, иезуит, королевский духовник, содействовал моему несчастью в такой же
мере, как и нижнебретонский судья, причем я даже представить себе не могу, под
каким предлогом этот гнусный проходимец подверг меня гонениям? Но неужели вы
все время помнили обо мне? Я этого не заслужил; в те времена я был настоящим дикарем.
И вы решились, не получив ни от кого ни совета, ни помощи, совершить
путешествие в Версаль? Вы появились там, и мои цепи разбиты! Есть, стало быть,
в красоте и добродетели непобедимое очарование, перед которым распахиваются
железные ворота и смягчаются каменные сердца!
При слове «добродетель» прекрасная Сент‑Ив разрыдалась. Она
не сознавала, какая добродетель была в том преступлении, за которое так себя
корила.
– Ангел, расторгнувший мои узы, – продолжал ее
возлюбленный, – если у вас оказались столь сильные связи (кстати, я о них
и не подозревал), что вам удалось добиться моего оправдания, то добейтесь того
же и для старца, который впервые научил меня мыслить, подобно тому как вы
научили любить. Горе сблизило нас с ним; он мне дорог, как родной отец, и я не
могу жить ни без вас, ни без него.
– Я? Чтобы я обратилась с ходатайством к человеку,
который…
– Да, я хочу навеки и всем быть обязанным вам и только
вам: напишите этому влиятельному человеку, осыпьте меня благодеяниями,
довершите начатое, увенчайте и этим чудом уже содеянные чудеса.
Она чувствовала, что должна исполнить все, чего требует
возлюбленный: она села писать, но рука ей не повиновалась. Трижды принималась
она за письмо и трижды его рвала, потом все же написала и вместе с Простодушным
вышла из тюрьмы, обняв на прощание мученика искупительной благодати.
Счастливая и полная отчаянья, Сент‑Ив знала, в каком доме
живет ее брат; она пошла туда; в том же доме снял помещение и ее возлюбленный.
Не успели они прийти, как покровитель уже прислал ей приказ
об освобождении из‑под стражи почтенного старца Гордона и просьбу о свидании на
завтра. Итак, ценою ее каждого справедливого и великодушного поступка было
бесчестие. Обычай торговать людским счастьем и несчастьем казался ей
омерзительным. Приказ об освобождении она передала Простодушному, а от свидания
наотрез отказалась, ибо от одного вида своего благодетеля умерла бы от стыда и
горя. Простодушный согласился на время расстаться с ней только затем, чтобы
освободить друга: он немедленно отправился в тюрьму. Выполняя этот долг, он
размышлял о том, какие удивительные события происходят в этом мире, и
восхищался отважной добродетелью девушки, которой два несчастливца были обязаны
больше, чем жизнью.
|
