Часть вторая. Принцесса
Конде
I
Его
ввели в просторную комнату, обклеенную обоями темного цвета и освещенную только
одним ночником, который стоял на маленьком столике между окошками. При этом
небольшом свете, однако же, можно было отличить над ночником портрет женщины с
ребенком. В углах у потолка блестели три золотые лилии.
В
углублении алькова, куда свет едва доходил, лежала женщина, на которую имя
барона Каноля произвело такое магическое действие.
Офицер
опять принялся за обыкновенные церемонии, то есть подошел к постели на три шага,
поклонился, потом выступил еще на три шага. Тут две служанки, вероятно,
помогавшие принцессе лечь в постель, вышли, камердинер притворил дверь и Каноль
остался наедине с принцессою.
Не
Канолю следовало начать разговор, поэтому он ждал, чтобы с ним заговорили. Но
принцесса, по-видимому, решилась упрямо молчать, и офицер подумал, что лучше
нарушить приличие, чем долее оставаться в таком затруднительном положении.
Однако же он не обманывал себя и был уверен, что ему придется выдержать сильную
бурю, как только принцесса заговорит, и подвергнуться гневу новой принцессы,
которая казалась ему гораздо страшнее первой, потому что она моложе и внушает
более участия и сострадания.
Но
обиды, нанесенные ему, придали ему смелости. Он поклонился в третий раз,
соображаясь с обстоятельствами, то есть холодно и неприветливо (это показывало,
что его гасконский ум начинает волноваться) и сказал:
– Я
имел честь просить аудиенции у вашего высочества от имени ее величества королевы-правительницы.
Вашему высочеству угодно было принять меня. Теперь не угодно ли вам знаком или
словом показать мне, что вы изволили заметить мое присутствие, что вам угодно
выслушать меня.
Движение
за занавесками и под одеялом показало Канолю, что ему ответят.
Действительно,
послышался голос, но так слабо, что его едва можно было расслышать.
– Говорите,
милостивый государь, – сказал этот голос, – я слушаю вас.
Каноль
начал ораторским тоном.
– Ее
величество королева прислала меня к вашему высочеству, чтобы сказать вам, что
ей приятно было бы продолжать с вами дружеские сношения.
Заметное
движение произошло за занавесками кровати. Принцесса перебила речь оратора.
– Милостивый
государь, – сказала она нетвердым голосом, – не говорите более о
дружбе королевы к Дому принца Конде. Есть доказательства противного в тюрьме
Венсенского замка.
«Ну, –
подумал Каноль, – они, верно, согласились, и будут повторять мне одно и то
же».
В эту
минуту за занавесками повторилось движение, но Каноль не заметил его, потому
что сам находился в затруднительном положении.
Принцесса
продолжала:
– Впрочем,
чего же вы хотите?
– Я
ничего не хочу, ваше высочество, – сказал Каноль ободрясь, – а ее
величеству королеве угодно, чтобы я жил в этом замке, чтобы беспрерывно
находился в обществе вашего высочества (хотя я вовсе не достоин такой чести), и
чтобы я всеми силами старался восстановить согласие между принцами, которые в
раздоре без всякой причины и притом в такое тяжкое время.
– Без
всякой причины! – повторила принцесса. – Вы уверяете, что мы
удалились без причины?
– Извините,
ваше высочество, – возразил Каноль, – я ни в чем вас не уверяю. Я не
судья, я только передаю вам то, что мне сказано.
– А
для восстановления согласия королева приказывает присматривать за мною?
– Так
я шпион! – вскричал Каноль с досадой. – Наконец вы сказали это слово!
Покорно благодарю ваше высочество за вашу откровенность.
И в
отчаянии Каноль стал в одну из тех превосходных позиций, каких так жадно ищут
живописцы и актеры.
– Так
решено, я шпион! – сказал Каноль. – Так извольте поступить со мною,
как поступают с подобными людьми. Забудьте, что я посланник королевы, что
королева отвечает за мои поступки, что я только пылинка, повинующаяся ее
дыханию. Прикажите лакеям вашим выгнать меня или дворянам вашим убить меня,
поставьте против меня людей, которым я мог бы отвечать палкой или шпагой, но не
оскорбляйте так жестоко человека, который исполняет долг солдата и верного
подданого, не оскорбляйте его чести, вы, так высоко стоящие по рождению,
достоинству и несчастию!
Эти
слова, вырвавшиеся из его души, горькие, как стенание, пронзительные, как
упрек, должны были произвести и произвели действие.
Слушая
их, принцесса приподнялась, глаза ее заблистали, руки задрожали, она со страхом
оборотилась к офицеру и сказала:
– Боже
мой! Я вовсе не хотела оскорбить такого благородного человека, как вы. Нет,
барон де Каноль, нет, я не сомневалась в вашей чести. Забудьте слова мои, они
огорчили вас, но я не думала огорчать вас. Нет, нет, вы благородный человек,
барон, и я отдаю вам полную, совершенную справедливость.
Когда,
произнося эти слова, принцесса, увлеченная великодушием, которое вырывало их у
нее из груди, невольно показалась из тени занавесок, когда можно было видеть ее
белый лоб, белокурые волосы, ее ярко-пунцовые губы, ее влажные, очаровательные
глаза, – Каноль вздрогнул. Как будто сладкое видение пронеслось перед его
глазами. Ему показалось, что он дышет тем же благоуханием, воспоминание о
котором приводило его в упоение. Ему показалось, что перед ним отворяется одна
из тех золотых дверей, в которые вылетают мечты, и что навстречу к нему несется
рой веселых мыслей и радостей любви. Барон пристально посмотрел на принцессу и
тотчас же узнал в ней прежнего знакомца, виконта де Канб.
Но
принцесса тотчас отбросилась назад и старалась не без волнения, но без беспокойства,
продолжать прерванный разговор.
– Так
вы говорили мне… – начала она.
Но
Каноль был изумлен, очарован, видения проходили и сменялись перед его глазами,
мысли вились беспорядочно, он терял память, чувства, казалось, он скоро
забудется и начнет расспрашивать. Один инстинкт, данный природою влюбленным,
который женщины называют робостью и который есть не иное что, как скупость,
посоветовал Канолю притворяться еще несколько времени, не терять сладкого
сновидения и не отгонять от себя счастия всей жизни одним неосторожным словом.
Поэтому
Каноль не двинулся с места и замолчал. Что будет с ним, если принцесса узнает
его! Если она так же возненавидит его в Шантильи, как ненавидела в гостинице
почтенного Бискарро! Если она повторит прежнее обвинение и вообразит, что он,
пользуясь официальным титулом, королевским поручением, хочет продолжать
преследование, извинительное в отношении к виконтессе де Канб, но
непростительное в отношении к супруге принца Конде?
– Но, –
подумал он, – не может быть, чтобы принцесса путешествовала одна, с одним
лакеем.
И как
всегда бывает в такие минуты, когда смущенный и беспокойный ум ищет опоры, Каноль
осмотрелся и глаза его остановились на портрете женщины с ребенком.
Он
тотчас догадался, в чем дело, и невольно подошел к картине.
Подложная
принцесса не могла не вскрикнуть, и когда Каноль обернулся, он увидел, что лицо
ее совершенно закрыто.
«Ого!
Это что такое? – думал Каноль. – Или я встретил принцессу в Бордо,
или меня здесь обманывают и не принцесса покоится на этой постели. Во всяком
случае, я узнаю…» – Ваше высочество, – сказал он вдруг, – я теперь
понимаю ваше молчание и узнаю…
– Что
вы узнали? – нетерпеливо спросила принцесса.
– Я
узнал, что вы думаете обо мне то же самое, что думает вдовствующая принцесса.
– Ах! –
невольно прошептала дама, заменявшая принцессу, и вздохнула свободнее.
Фразе
Каноля не доставало смысла, но удар был нанесен верно. Каноль заметил, с каким
трепетом перебили начало его фразы и с какою радостью встретили его слова.
– Однако
же, – продолжал Каноль, – должен сказать, хотя это будет очень вам
неприятно, что я обязан остаться в замке и сопровождать ваше высочество
безотлучно.
– Так
мне нельзя будет оставаться одной даже в моей комнате! – вскричала
принцесса. – О, я уж не знаю, как это называется!
– Я
сказал вашему высочеству, что такая инструкция дана мне, но вы можете
успокоиться, – прибавил Каноль, пристально смотря на подложную принцессу и
останавливаясь на каждом слове, – вы должны знать лучше, чем кто-нибудь,
что я умею повиноваться просьбе женщины.
– Я
должна знать… – возразила принцесса голосом, в котором выражалось более
смущения, чем удивления. – Право, милостивый государь, я не понимаю вас,
не понимаю, на что вы намекаете.
– Ваше
высочество, – отвечал офицер, кланяясь, – мне показалось, что
камердинер ваш сказал вам мое имя, когда я входил сюда. Я барон де Каноль.
– Так
что же? – спросила принцесса довольно твердым голосом.
– Я
думал… что, имея честь быть вам один раз полезным…
– Мне?
Что такое, скажите, прошу вас! – спросила принцесса таким смущенным
голосом, что он напомнил Канолю другой голос, очень раздраженный и очень
боязливый, оставшийся в его памяти.
Каноль
подумал, что зашел уже слишком далеко; впрочем, он понял все дело.
– Я
был вам полезен тем, что исполнил данное мне поручение не в буквальном
смысле, – отвечал он почтительно.
Принцесса
успокоилась.
– Милостивый
государь, – сказала она, – я не хочу вводить вас в преступление,
исполняйте данную вам инструкцию, какова бы она ни была.
– Ваше
высочество, – отвечал Каноль, – до сих пор по счастию я не знаю,
каким образом терзают женщин, стало быть, не знаю, как оскорбляют принцесс.
Поэтому имею честь повторить вашему высочеству то, что сказал вдовствующей
принцессе: я ваш преданнейший слуга… Сделайте милость, удостойте меня честным
словом, что вы не выйдете из замка без меня, и я избавлю вас от моего
присутствия, которое, я понимаю, должно быть ненавистно вашему высочеству.
– Стало
быть, вы не исполните данной вам инструкции? – живо спросила принцесса.
– Я
поступлю по совести.
– Барон
Каноль, – сказала она, – клянусь вам, я не уеду из замка Шантильи, не
предупредив вас.
– В
таком случае, – отвечал Каноль, низко кланяясь, – простите, что я был
невольною причиною вашего минутного гнева. Ваше высочество увидите меня только,
когда прикажете позвать меня.
– Благодарю
вас, – отвечала принцесса с радостью, которая отозвалась даже за занавесками. –
Ступайте! Еще раз благодарю! Завтра мы увидимся!
Тут
барон вполне узнал голос, глаза и очаровательную улыбку прелестной женщины, которая,
так сказать, ускользнула из его рук в тот вечер, когда курьер герцога
д'Эпернона привез ему депешу.
Один
взгляд на портрет, хотя и худо освещенный, показал барону, которого глаза
начинали привыкать к полусвету, орлиный нос, черные волосы и впалые глаза
принцессы. А у женщины, которая теперь разыграла первый акт трудной своей роли,
глаза были навыкате, нос прямой с широкими ноздрями, на устах неизменная
улыбка, и круглые щечки, удалявшие всякую мысль о заботе и тяжелых
размышлениях.
Каноль
узнал все, что ему хотелось знать, он поклонился с таким почтением, с каким
поклонился бы принцессе, и ушел в свою комнату.
|
