 Увеличить |
Манавидан, сын Ллира[104]
Это – третья Ветвь Мабиноги.
Когда те семеро, о которых мы рассказывали, похоронили
голову Бендигейда Врана на Белом Холме в Лондоне, Манавидан, их вождь, оглядел
своих спутников и глубоко вздохнул, и горе овладело им. «О Боже всемогущий,
горе мне, – сказал он, – ибо нет никого, кто приютил бы меня хоть на
одну ночь». – «Господин, – сказал Придери, – пусть это не
тяготит тебя. Твой кузен стал владыкой Острова Могущества, и хотя он добился
этого не по праву, не к лицу тебе затевать с ним раздор из‑за земли. Ведь ты –
один из Трех благородных правителей».[105] –
«Хотя он и мой кузен, – ответил Манавидан, – я не рад видеть его на
месте моего брата Бендигейда Врана и не могу быть счастлив под одной крышей с
ним». – «Нужен ли тебе мой совет?» – спросил его Придери. «Да, мне сейчас
нужен совет, – ответил Манавидан, – что ты хочешь предложить?» –
«Семь частей Дифеда достались мне, – сказал Придери, – и там сей –
час моя мать, Рианнон. Я отдам тебе ее и с нею власть над всем Дифедом[106] И хоть не будет у тебя
иных владений, кроме этих семи частей, это лучше, чем ничего. Моя жена – Кикфа,
дочь Гвинна Глеу, и хотя королевство считается моим, я хочу, чтобы им владели ты
и Рианнон. И если тебе нужны владения, то земли Дифеда – не худшие из
них». – «Я и не желаю лучших, – сказал Манавидан, – и да
воздается тебе добром за твою дружбу». – «Все, что я могу дать тебе, будет
твоим, если пожелаешь», – сказал Придери. «Я принимаю твой совет,
друг, – сказал Манавидан, – и отправлюсь с тобой, чтобы увидеть
Рианнон и ее владения». – «Ты правильно сделаешь, – сказал Приде –
ри, – я уверен, что ты никогда не видел более разумной женщины. К тому же
в расцвете лет никто не мог сравниться с нею, и даже сейчас ты не
разочаруешься, увидев ее».
Они немедленно отправились в путь и наконец прибыли в Дифед.
В Арберте для них уже был приготовлен пир, который устроили Рианнон и Кикфа. И
Манавидан с Рианнон сели и завели беседу, и она показала свой ум и
рассудительность так, что он подумал, что никогда не встречал женщины, подобной
ей.
«Придери, – сказал он, – я последую твоему
совету». – «Что же это за совет?» – спросила Рианнон. «Госпожа! –
сказал Придери, – я пообещал тебя в жены Манавидану, сыну Ллира». –
«Я с радостью соглашусь с этим», – сказала Рианнон. «Я тоже
согласен, – сказал Манавидан, – и благодарю Бога за то, что у меня
такой друг». И до конца пира он женился на ней.
«О господин, – сказал ему Придери, – развлекайся и
пируй здесь сколько захочешь, я же отправлюсь в Ллогр,[107] чтобы принести клятву верности Касваллауну,
сыну Бели». – «Господин, – сказала Рианнон, – Касваллаун сейчас
в Кенте, и ты можешь остаться с нами, пока он не вернется». – «Я буду
ждать», – сказал он, и они продолжили празднество.
И они объезжали Дифед, и охотились, и проводили время в
развлечениях. Когда же они объехали весь край, то увидели, что нет страны более
населенной, и имеющей лучшие охотничьи угодья, и более богатой рыбой и диким
медом. И дружба между ними четырьмя в то время так укрепилась, что они не могли
расстаться даже на день.
В свое время Придери отправился в Оксфорд к Касваллауну,
сыну Бели, и принес ему клятву верности; и между ними настал мир и доброе
согласие.
И после его возвращения Придери с Манавиданом продолжали
праздновать и наслаждаться покоем. Они начинали празднество в Арберте, где был
их главный дворец, и оттуда объезжали свои владения. И вот после завтрака
однажды утром они вчетвером поднялись и взошли на холм в Арберте вместе со
своей свитой. И когда они сидели там, внезапно поднялся сильный шум и
разыгралась буря, и все скрылось в тумане, таком густом, что никто из них не
мог разглядеть прочих. Когда же туман рассеялся и они огляделись кругом, то
там, где раньше были стада, дома и нивы, они не увидели ничего: ни дома, ни
дыма, ни человека, ни зверя; лишь здание дворца стояло пустое и брошенное, и
там тоже не было людей и ни одной живой твари. И все их спутники также исчезли,
остались лишь они четверо. «О Боже! – воскликнул Манавидан, – где же
люди из дворца и наши спутники? Спустимся скорее и поищем их!» Они вошли во
дворец и не нашли там никого; они входили в залы и покои и никого не видели, и
в погребе и на кухне тоже не было ни души.
И они закончили праздник вчетвером, и пировали, и охотились,
и объезжали свои владения, чтобы найти там дома и жителей, но не видели никого,
даже диких зверей. И когда у них кончилась еда, они стали ловить рыбу и
собирать дикий мед и провели так год и второй, и тут их терпение иссякло.
«Поистине, – сказал однажды Манавидан, – мы не
можем больше так жить. Давайте отправимся в Ллогр и займемся каким‑нибудь
ремеслом.[108] чтобы прокормиться». И
они отправились в Ллогр и пришли в город Херефорд[109] Там они обучились седельному делу, и
Манавидан принялся разминать кожи и чистить их, как это делал Лласар
Ллесгиуневидд, с синей известью, которая с тех пор зовется «краской Лласара».[110]
И когда он занялся этим ремеслом, ни один седельник в
Херефорде не мог больше продать ни одного седла, и они лишились всех доходов,
ибо не могли состязаться с Манавиданом. И они сошлись и порешили убить его и
его спутников.[111] Hо
те были предупреждены об этом и стали решать, что им делать. «Негоже, –
сказал Придери, – нам бежать из этого города; лучше пусть эти холопы[112] убьют нас». «Нет, –
сказал Манавидан, – позорно для нас биться с ними и попасть в темницу за
разбой. Будет лучше для нас отправиться в другой город и поселиться там». И они
все вчетвером отправились в другой город.
«Чем мы здесь займемся?» – спросил Придери. «Мы будем делать
щиты», – ответил Манавидан. «А знаешь ли ты, как их делать?» – снова
спросил Придери. «Никто не мешает нам попробовать», – ответил тот. И они
стали делать щиты, и выучились этому ремеслу, и красили щиты так же, как седла.
И они так преуспели в этом, что никто больше не покупал щитов у прочих
мастеров, ибо они работали лучше и скорее всех.
И это продолжалось, пока горожане не возмутились и не решили
опять убить их. И они были предупреждены о том, что их хотят предать смерти.
«Придери, – сказал Манавидан, – опять эти люди хотят убить
нас». – «Давайте сразимся с этими холопами и перебьем их», – сказал
Придери. «Нет, – ответил Манавидан, – Касваллаун и его люди узнают об
этом и погубят нас. Мы должны уйти в другой город». – «И чем же мы
займемся там?» – спросил Придери. «Мы будем выделывать обувь, ибо сапожники не
посмеют запретить нам это». – «Hо я не умею», – сказал Придери.
Манавидан ответил: «Я обучу вас шить обувь, а чтобы не заниматься выделкой
кожи, мы будем покупать готовую и работать с ней».
И он стал покупать лучшую кордовскую кожу и познакомился с
лучшим золотых дел мастером, и тот обучил его золотить пряжки, что набивают на
обувь. И по этой причине его прозвали Третьим из тех, кто золотил обувь.[113]
И когда они начали делать обувь, никто из сапожников города
не мог продать больше ни туфель, ни сапог. И сапожники увидели, что теряют
прибыль из‑за Манавидана и Придери, и собрались на совет, и сговорились убить
их.
«Придери, – сказал Манавидан, – эти люди задумали
убить нас». – «До каких пор мы будем бегать от этих грязных
холопов! – воскликнул Придери. – Давайте же сразимся и перебьем их
всех!» – «Нет, – сказал Манавидан, – мы не можем ни сражаться с ними,
ни оставаться в Ллогре. Мы вернемся в Дифед и там решим, как быть».
И они отправились в путь и прибыли в Арберт. И зажгли они
там очаг,[114] и стали жить, добывая
пропитание охотой. Так прошел месяц, а потом и весь год. И однажды утром
Придери и Манавидан собрались на охоту и, созвав собак, вышли из дворца.
Несколько собак бежало впереди их; и, достигнув куста, что рос у дороги, они
вдруг отпрянули, и шерсть их от страха поднялась дыбом, и они прижались к
людям, ища защиты. «Подойдем к кусту[115] –
предложил Придери, – и посмотрим, что там». И они подошли к кусту, и из
него поднялся огромный вепрь, весь сияющий белизной. Собаки кинулись к нему, но
он отбежал немного от людей и встал там, спокойно слушая лай собак. Когда люди
подошли ближе, он вновь отступил. И так они преследовали его, пока не вышли к
большому и величественному замку, который казался недавно построенным и стоял там,
где они никогда ранее не видели даже камня. Вепрь побежал прямо в замок, и
собаки последовали за ним. И когда они скрылись в замке, Придери и Манавидан
изумились, увидев замок там, где его не было совсем недавно. И с вершины холма
они пытались разглядеть или расслышать собак, но не услышали ни лая, никаких
других звуков.
«Господин, – сказал Придери, – я пойду в этот
замок и отыщу собак». – «Поистине, – сказал Манавидан, – негоже
идти в замок, который так внезапно появился в этом месте. Он выстроен не иначе,
как колдовством». – «Я не могу бросить своих собак», – возразил ему
Придери и, не послушав совета, направился к воротам замка.
Войдя внутрь, он не увидел ни человека, ни зверя, ни вепря,
ни собак и никаких признаков жизни. И в середине двора был мраморный фонтан и
на краю его – золотая чаша, подвешенная на четырех цепях, которые уходили ввысь
так, что их концов не было видно.
И он восхитился красотой чаши и подошел, чтобы взять ее. Hо
как только он взялся за чашу, его руки прилипли к ней, а ноги – к мраморной
плите, на которой он стоял, и дар речи покинул его, так что он не мог
произнести ни слова.
И Манавидан ждал его до конца дня, а убедившись, что Придери
и его собаки не вернулись, отправился домой. Когда он пришел, Рианнон спросила:
«Где же твой спутник и собаки?» – «Выслушай, – сказал он, – что с
ними случилось». И он рассказал ей обо всем. «Поистине, – молвила
Рианнон, – ты оказался плохим товарищем, а хорошего товарища потерял». И с
этими словами она ушла и направилась туда, где, по словам Манавидана, стоял
замок. Она увидела, что ворота замка открыты и лишены охраны, и вошла внутрь.
И, войдя туда, увидела она Придери, державшего чашу, и подошла к нему. «О сын
мой! – воскликнула она, – что ты здесь делаешь?» И она протянула руку
к чаше, и, как только она коснулась ее, рука ее также прилипла к чаше, а ноги –
к мраморной плите, и она не могла сказать ни слова. Так стояли они, пока не
спустились сумерки, и раздался грохот, и замок растаял в тумане со всем, что в
нем было.
Когда Кикфа, дочь Гвинна Глеу, жена Придери, увидела, что в
замке не осталось никого, кроме нее и Манавидана, она так опечалилась, что
смерть показалась ей лучше жизни. И Манавидан обратился к ней. «Ты не права,
женщина, – сказал он, – коль боишься довериться мне. Клянусь Богом,
что нет у тебя друга преданнее меня. Ведь я с юных лет был товарищем Придери и
твоим. Поэтому не опасайся меня». – «Господь воздаст тебе, – ответила
она, – я не сомневаюсь в твоей дружбе». И сомнение исчезло из ее сердца.
«Итак, – сказал Манавидан, – нам нельзя оставаться
здесь, ибо мы лишились собак и не можем больше добывать пропитание. Отправимся
в Ллогр, там нам будет легче прожить». – «Хорошо, господин, – сказала
Кикфа, – мы так и сделаем». И они отправились в Ллогр.
«Господин, – спросила она его, – каким же ремеслом
мы займемся теперь?» – «Я могу только делать то же, что и раньше, –
ответил он, – шить обувь». – «Господин, – возразила она, –
эта грязная работа не подобает мужу такого достоинства, как ты». – «Мое
достоинство это стерпит», – ответил он. И он стал работать с лучшей кожей,
какую мог достать, и делал туфли с золочеными пряжками так хорошо, что работа
прочих мастеров того города показалась грубой и неуклюжей по сравнению с его. И
вскоре никто не стал покупать у них ни туфель, ни сапог. Так прошел год, пока
сапожники не собрались и не сговорились против него, но он был предупрежден и
сказал Кикфе, что сапожники намереваются его убить.
«Господин, – сказала Кикфа, – куда же нам скрыться
от этого мужичья?» – «Мы вернемся назад в Дифед», – ответил он, и они
отправились в Дифед. А когда они собирались в путь, Манавидан захватил с собою
пшеничный колос. И они пришли в Арберт и поселились там. И для него не было
места приятнее, чем Арберт, где они жили с Придери и Рианнон. Он рыбачил и
охотился на оленей, а вскоре засеял три поля, и там взошла лучшая в мире
пшеница, которая разрослась так обильно, как никто еще не видел.[116]
Пришло время собирать урожай. И он пошел на первое поле и
увидел, что пшеница поспела. «Я сожну ее завтра», – сказал он. Ночь он
провел в Арберте и рано утром поднялся, чтобы сжать пшеницу. Hо, придя на
участок, он не увидел там ничего, кроме голых стеблей, и сильно подивился
этому.
И он пошел на другое поле и увидел, что урожай и там поспел.
«Я сожну пшеницу завтра», – сказал он. И наутро он встал, чтобы пойти на
поле, но пришел туда и опять обнаружил только голые стебли. «О Боже! –
воскликнул он, – кто же готовит мне голодную смерть? Hе тот ли это, кто
уже опустошил мой край?»
И он отправился на третье поле, и, когда пришел туда, там не
было ни души, и он увидел, что пшеница и там поспела. «Будь я проклят, –
сказал он, – если этой ночью я не увижу, кто здесь хозяйничает». И он взял
оружие для охраны поля и рассказал обо всем Кикфе. «Что же ты сделаешь?» –
спросила она. «Я пойду этой ночью в поле», – сказал он.
И он отправился в поле, и провел там половину ночи, и тут
вдруг услышал сильнейший в мире шум. И он узрел великое множество мышей,
которым не было ни меры, ни числа. И не успел он опомниться, как мыши
набросились на пшеницу, и каждая из них наклонила по стеблю и отгрызла колос
так, что ни одного целого колоса не осталось. И они пустились бежать, унося с
собою колосья.
Тогда, исполненный гнева, он ворвался в середину мышиной
стаи, но не смог коснуться ни одной мыши, ибо они взмыли в воздух, подобно
птицам или мухам, кроме одной, которая была в тягости. И он, увидев это,
схватил ее, посадил в свою перчатку и принес в дом.
Он вошел в комнату, где была Кикфа, и зажег огонь, и повесил
перчатку на гвоздь. «Что там, господин?» – спросила Кикфа. «Там вор, –
сказал он, – которого я застиг на месте преступления». – «Что же это
за вор, что ты смог посадить его в перчатку?» – «Слушай же», – и он
поведал ей, как его поля были разорены и как мыши опустошили последнее на его
глазах: «И одна из них была в тягости, и я смог поймать ее; вот она в перчатке.
Завтра я повешу ее[117] и,
клянусь Богом, сделаю то же с ними всеми, если поймаю». – «О
господин, – сказала она, – негоже такому благородному мужу, как ты,
гневаться на эту ничтожную тварь. Ты должен не рядиться с этой мышью, а
отпустить ее».
«Будь я проклят, – воскликнул он, – если я не
истреблю их всех, кого смогу изловить». – «Что ж, – сказала
она, – защищая эту мышь, я хотела лишь не допустить умаления твоей чести.
Делай как знаешь». – «Назови хоть одну причину, по которой я должен ее
пощадить, и я послушаюсь, – сказал Манавидан, – я же не знаю таких
причин и хочу с ней покончить». – «Тогда так и сделай», – сказала
Кикфа.
И после этого он взошел на холм в Арберте, неся с собою
мышь. И на вершине он соорудил виселицу из двух рогулек, и в это время к нему
подошел клирик[118] в
бедной и поношенной рясе. А ведь прошло семь лет с тех пор, как он видел там
человека или зверя, кроме тех, что жили с ним вместе, пока не потерялись. «О
господин, – сказал клирик, – помоги тебе Бог!» – «Приветствую
тебя, – ответил ему Манавидан, – откуда ты, клирик?» – «Я иду из
Ллогра, господин, – сказал тот, – а почему ты спрашиваешь об этом?» –
«Потому что в последние семь лет, – сказал Манавидан, – я не видел здесь
ни одного человека, кроме четверых, живших здесь, и я один из них». –
«Понимаю тебя, господин, – сказал тот, – я же иду через эту землю к
себе на родину. А что ты делаешь здесь?» – «Я вешаю вора, который ограбил
меня». – «И что это за вор? – спросил клирик. – Я вижу в руке у
тебя нечто, напоминающее мышь, и странно, что муж столь знатного вида держит в
руке такую тварь. Прошу тебя, отпусти ее». – «Я не отпущу ее и не
продам», – сказал он. «Как хочешь, господин, – сказал тот, –
хоть я и огорчен, видя тебя, благородного господина, с этой мышью в руках, но я
не стану тебя уговаривать». И клирик удалился.
И он положил на рогульки перекладину, и тут к нему подъехал
священник на богато убранном коне. «Здравствуй, господин», – сказал он.
«Приветствую тебя, святой отец», – сказал ему Манавидан. «Бог с
тобою, – сказал священник, – что это ты здесь делаешь?» – «Я вешаю
вора, который ограбил меня», – ответил он. «И что это за вор?» – спросил
тот. «Это тварь, – ответил Манавидан, – именуемая мышью; она обокрала
меня, и я казню ее смертью». – «О господин, – сказал тот, – не
губи эту мышь. Я заплачу любую цену, чтобы ты помиловал ее». – «Клянусь
Богом, в которого я верю, – я не продам ее и не отпущу». – «За мышь
не положено виры, – сказал священник, – но чтобы ты не осквернялся
прикосновением к этому животному, я дам тебе три фунта, если ты отпустишь
ее». – «Я не приму этого выкупа, – сказал Манавидан, – ибо желаю
отомстить за свое погубленное добро». – «Что ж, господин, тогда делай как
пожелаешь», – и священник удалился.
И он надел волосяную петлю на шею мыши и уже хотел повесить
ее, как вдруг увидел подъезжающего к нему на коне епископа с многочисленной
свитой. Тут он оставил свое занятие. «Благословите меня, господин
епископ», – сказал он. «Господь благословит тебя, сын мой, – ответил
тот, – что ты делаешь здесь?» – «Я вешаю вора, – сказал
Манавидан, – который ограбил меня». – «Hе мышь ли, – спросил
тот, – держишь ты в руке?» – «Да, – ответил он, – это и есть
вор». – «О! – воскликнул епископ. – Я не могу допустить убиения
Божьей твари, и я выкуплю ее у тебя. Я дам тебе семь фунтов, чтобы ты не
осквернял себя прикосновением к жалкой мыши. Отпусти ее, и ты получишь эти
деньги». – «Клянусь Богом, я не отпущу ее», – сказал он. «Хорошо, я
дам тебе двадцать фунтов и еще четыре, чтобы ты отпустил ее». – «Я не
отпущу ее ни за какие деньги», – сказал он. «Если тебе не нужны
деньги, – сказал епископ, – я дам тебе всех коней, что ты видишь
здесь, и семь тюков разного добра, и семь лошадей, что их везут». – «Я не
возьму этого, господин», – сказал он. «Скажи же сам свою цену». –
«Освободи Рианнон и Придери», – сказал он. «Ты получишь их». – «Hо
этого мало». – «Чего же ты еще хочешь?» – «Сними чары и наваждение с семи
частей Дифеда», – сказал он. «Я сделаю все это, если ты отпустишь мышь». –
«Я не отпущу ее, – сказал он, – пока не узнаю, кто эта мышь». –
«Это моя жена. Когда это все случилось, я не смог выручить ее». – «Так для
чего же она пришла ко мне?» – спросил он. «Чтобы украсть твое зерно, –
ответил тот, – я Ллойд,[119] сын
Килкоэда, и я навел чары на семь частей Дифеда из мести за Гуала, сына Клида, с
которым я дружен. И я отомстил Придери за игру в барсука в мешке, что Пуйл,
Государь Аннуина, затеял с Гуалом при дворе Хэфайдда Старого. И когда я узнал,
что ты вновь пришел в эту страну, я обратил своих воинов в мышей, чтобы
погубить твои поля. И они пришли в первую и вторую ночь и сгубили два твоих
поля. И на третью ночь пришла ко мне жена со своими дамами, и просили они,
чтобы я тоже превратил их в мышей. И я сделал это; она же была в тягости,
потому ты и смог схватить ее, и, раз уж это случилось, я верну тебе Придери и
Рианнон и сниму с Дифеда чары и наваждение. Вот я сказал тебе, кто она. Теперь
отпусти ее». – «Клянусь Богом, – сказал Манавидан, – я не отпущу
ее». – «Чего ты еще хочешь?» – спросил тот. «Я хочу, чтобы никакие чары
больше никогда не сходили на семь частей Дифеда». – «Так будет, –
сказал тот, – если ты отпустишь ее». – «Я не отпущу ее», –
сказал он. «Чего же ты хочешь еще?» – спросил тот. «Я сказку: хочу, чтобы ты
никогда не мстил ни Придери, ни Рианнон, ни мне». – «Я выполню это
условие, и ты мудро поступил, высказав его, иначе я обрушил бы на твою голову
все бедствия мира». – «Я знал это, – сказал Манавидан, – потому
и сказал так», – «Теперь отпусти мою жену на волю». – «Я не отпущу
ее, пока не увижу здесь Придери и Рианнон». – «Смотри, вот они», –
сказал тот.
И тут появились Придери и Рианнон. И он направился к ним, и
приветствовал, и усадил их рядом. «Теперь отпусти мою жену, – сказал муж в
обличье епископа, – и ты получишь все, о чем попросил». – «Теперь я с
удовольствием отпущу ее», – сказал он.
И он выпустил ее из рук. И епископ коснулся мыши волшебной
палочкой, и она преобразилась в молодую даму, прекраснейшую из всех виденных
им. «Оглянись и посмотри вокруг, – молвил епископ, – и ты увидишь все
дома и их жителей на прежнем месте». И Манавидан встал и оглядел землю. И там,
куда он смотрел, он увидел землю вновь заселенной, полной людей и животных.
«Какое же наказание, – спросил он, – несли у тебя
Придери и Рианнон?» – «Придери носил на шее кольцо от ворот моего дворца, а
Рианнон – ярмо, под которым ослы возят сено. Это и было их наказание». И по
этой причине история именуется также мабиноги Ярма и Кольца.[120]
И это конец третьей Ветви Мабиноги.
|
