Рыцари без страха и
упрека
На станции «Разбейся» в апартаментах г. начальника станции
заседало большое общество. Тут были начальники станций, начальники дистанций,
магазинов, депо и проч., отставные и неотставные, старые и молодые. Между
форменными путейскими сюртуками виднелись цвета женских modes et robes[34], попадались и детские
мордочки… Компания пила чай, играла в карты, музицировала и услаждала себя
беседою. Говорили о случаях, случайно случившихся на той или другой линии.
Рассказано было много, не написать всего. Один г. Укусилов говорил два часа…
Извольте-ка написать! Буду по обычаю краток.
— Три вагона разбило! — кончил свою двухчасовую
речь г. Укусилов. — Двое убитых, пять раненых, а что паче сего, то от
лукавого: неофициально, то есть… Хе-хе-хмы… Из одной артели было шесть раненых…
Призываю их… «Ежели!.. Да кто-нибудь! Да кому-нибудь!.. Говори, что ушибся!»
Двум солдатикам по трешке дадено было для успокоения: молчи и не
распространяйся! Предостережений много принято было, а между тем не обошлось
без худа. С места меня пугнули и судом пригрозили. Ты-де, мол, спал и
телеграммы не дал. Начальнику станции, выходит, и спать нельзя… Народ
бессовестный… Из-за пустяков семейного человека места лишили. В одном из
вагонов начальнику движения из его усадьбы свежих раков везли, да при суматохе
растеряли. Начальник мечтал в тот вечер раки а ла бордалез кушать. Воспитания
нежного… И не будь этих самых раков подлых, не прилетело бы ко мне на станцию
следствие и не потерял бы я места…
— Вы и теперь без места? — спросила поповна из
соседнего села. (Она приехала на станцию попросить «по знакомству» для мамаши
бесплатного проезда к тете.)
— Какое! Через неделю я служил уж на другой дороге,
хоть и под судом числился.
— А вот-с… тоже случай, — начал г. Гарцунов,
наливая себе водки. — Вы, конечно, знаете Ивана Михайлыча, что
обер-кондуктором ездил. Бестия, я вам скажу! Честнейший человек,
благороднейший, но мерзавец в своем роде, архаровец… То есть, не мерзавец, а
так себе… гений в своем роде, коршун… Приходит он однажды на «Живодерово» с
поездом… С товарным он ездил. В пассажирские его не производили, потому что
женщин он не мог видеть равнодушно: припадок с ним делался. Приходит он с
поездом… А на ту пору на платформе человек тридцать косарей стояло. Время
рабочее, знаете ли, летнее…
«Куда идете, косарики? — спрашивает. — Давайте,
говорит, я вас в товарном поезде до следующей станции довезу. По гривеннику,
говорит, возьму с человека, только…»
— Тем это на руку, разумеется, того только и нужно.
Получил с них Иван Михайлыч по гривеннику и засадил всех в служебный вагон.
Поехали наши косари… От восторга песню запели. Па-атеха! На ту пору я в вагоне
ехал, поспеть на крестины хотел, к Илье, вот, Петровичу… Олечку ихнюю крестили…
«Зачем вы, говорю, Иван Михайлыч, их насажали? Ведь на
станции контролер!» — «Нуте?» — «Сейчас помереть…»
— Иван Михайлыч задумался… Известно, не хотелось
оконфузиться. Оно-то ничего, знаете, все даром возят, и всем это великолепно
известно, но неловко как-то, знаете… Да и контролеры разные бывают… Иной чёрт
такой попадется, что жизни не рад будешь… Бывает! По злобе больше доносят или
отличиться перед начальством хочет…
«Поезд не остановишь, — говорит Иван Михайлыч, — а
ссадить их, чертей, надо… Как быть?»
— А тут еще поезд нам встретился, с тремя фонарями на
служебном вагоне. У них, у кондукторов, знак такой: ежели на служебном вагоне
три фонаря, положим, два флага или что-нибудь другое условное, то на станции,
значит, контролер. Мои слова подтвердились. Иван Михайлыч думал и надумал.
Па-атеха! Отворяет в вагоне дверь, берет господ косарей за шиворот и на всем
ходу — марш! Прыгай! Запрыгали косари… Хе-хе-хе… Как снопы повалились.
«Прыгай! — кричит. — Прыгай наперед, и ничего тебе
не будет! Прыгай, такой-сякой! Чёрт, дьявол!»
— Мы глядим и со смеху помираем… Все соскочили. Один
только ногу себе сломал, а остальные все благополучно. Так и пропали ихние
гривенники… Хе-хе-хе… Через неделю как-то узнали об этом скандале, выцарапали
откуда-то косаря со сломанной ногой… Донес кто-то, шут возьми… Злоба людская…
Косарю дали пять рублей, а Ивана Михайлыча с места долой… Хе-хе…
— И он без места теперь?
— В оперу, слышал, поступает. Баритон у него славный.
Едет, бывало, в поезде, напьется и давай петь. Звери заслушивались, птицы
плакали! Талантливый человек, и говорить нечего…
|
