 Увеличить |
Глава CI. Графин
Прежде
чем скроется из виду английский корабль, следует рассказать здесь, что шёл он
из Лондона и что он был назван в честь покойного Сэмюэла Эндерби, лондонского
купца, основателя китопромышленного дома Эндерби и Сыновья – торгового дома,
который, по моему скромному китобойскому мнению, мало в чём уступает объединённому
королевскому дому Тюдоров и Бурбонов, с точки зрения их исторической роли. В
течение какого времени, предшествовавшего лету господню 1775-му, существовал
упомянутый торговый дом – на этот вопрос многочисленные рыбные документы,
которыми я располагаю, не дают ясного ответа; но в том самом году (1775) он
снарядил первые в Англии суда, предназначенные для планомерного промысла на
кашалотов; хотя ещё лет за сорок-пятьдесят до этого (начиная с 1726 года) наши
храбрецы Коффины и Мэйси из Нантакета и Вайньярда большими флотилиями охотились
на этих левиафанов, правда, только в Северной и Южной Атлантике и нигде больше.
Да будет
здесь членораздельно сказано, что рыбаки из Нантакета первыми среди людей
начали охоту на спермацетового кита с помощью цивилизованного стального гарпуна
и что в течение целого полустолетия они оставались единственными на всём земном
шаре, кто охотился на него таким способом.
В 1778
году красавица «Амелия», снаряжённая специально для этой цели на средства предприимчивых
Эндерби, отважно обогнула мыс Горн и первая среди наций спустила вельбот в
водах великого Южного моря. Плавание было умелое и удачное; и когда «Амелия»
вернулась восвояси с полными трюмами драгоценного спермацета, её примеру вскоре
последовали и другие суда, как английские, так и американские; отныне ворота к
обширным промысловым областям Тихого океана были широко открыты. Но неутомимые
дельцы не успокоились на этом добром деле. Сэмюэл и все его Сыновья – а сколько
их было, о том ведает только их мать, – и под их непосредственным
руководством и частично, я полагаю, за их счёт, британские власти послали в
промысловое плавание по Южным морям военный шлюп «Шумный». Под командованием
некоего флотского капитана первого ранга «Шумный» наделал много шуму и принёс
кое-какую пользу, но какую именно, остаётся неясным. Однако и это ещё не всё. В
1819 году всё тот же торговый дом снарядил собственное поисковое китобойное
судно и отправил его в пробное плавание к далёким берегам Японии. Это судно,
удачно названное «Сиреной», проделало превосходное опытное плавание; с тех пор
приобрела широкую известность великая Японская Промысловая область. Командовал
«Сиреной» в этом плавании некий капитан Коффин из Нантакета.
Честь и
слава поэтому всем Эндерби, чей торговый дом, я полагаю, существует и по сей
день; хотя основатель его Сэмюэл, несомненно, давно уже отправился в плавание
по Южным морям того света.
Носивший
его имя корабль вполне достоин был такой чести; то было быстроходное и во всех
отношениях отличное судно. Я побывал один раз у них на борту как-то в полночь у
берегов Патагонии и пил у них в кубрике превосходный флип[302]. Чудесное у нас с ними
вышло повстречанье, все они оказались отличными собутыльниками, все до единого.
Да будет жизнь у них короткая, а смерть весёлая. Кстати, заведя речь об этом
случае, происшедшем через много-много лет после того, как старый Ахав коснулся
их палубы костяной пяткой, я не могу не сказать об их достославном солидном
саксонском хлебосольстве; пусть мой пастор обо мне позабудет, а дьявол
вспомнит, если я когда-нибудь сброшу со счётов это их превосходное качество.
Флип, я сказал? Да, да, и мы пропускали его со скоростью десяти галлонов в час;
когда же налетел шквал (ибо там шквалистое место, у берегов Патагонии), и все –
в том числе и гости – были вызваны наверх брать рифы на брамселях, мы к этому
времени так нагрузились, что пришлось нам тросами подтягивать друг друга на
реи; а там мы, сами того не ведая, закатали вместе с парусами полы своих курток
и, покуда не угомонился шторм, накрепко зарифленные, висели суровым
предостережением для всех матросов – любителей выпивки. Как бы то ни было, но
мачты за борт не снесло; и мы помаленечку-полегонечку освободились и слезли
вниз, настолько трезвые, что пришлось снова пропустить по стакану флипа, хотя
из-за кипящей морской пены, что врывалась через люк к нам в кубрик, он
оказался, на мой вкус, чересчур разбавленным и пересоленным.
А
говядина была отменная – жёсткая, но сочная. Говорили, что это буйволятина;
другие уверяли, что верблюжатина; что это было на самом деле, я лично решать не
берусь. Были там у них ещё клёцки маленькие, но сытные, правильной шарообразной
формы и совершенно несокрушимые. Казалось, проглотишь несколько штук и
чувствуешь, как они у тебя в желудке перекатываются. И если нагнёшься чересчур
низко, то они того и гляди выкатятся из тебя, точно бильярдные шары. Правда,
хлеб… но тут уж ничего нельзя было поделать; к тому же он был противоцинготный;
коротко говоря, в хлебе содержалась единственная их свежая пища. Но в кубрике
свет был не слишком яркий, и совсем нетрудно было, пока ешь хлеб, отступить в
тёмный уголок. Но если взять судно в целом, от бушприта до штурвала и от
клотиков до киля, если учесть размеры котлов у кока в камбузе, а также
вместимость живого котла – его собственного дублёного брюха, с носа до кормы,
говорю я, «Сэмюэл Эндерби» был превосходный корабль, справедливо славившийся
хорошим и обильным столом, первоклассным и крепким флипом и командой, в которой
все были молодцы как на подбор и славные ребята от тульи шляп до каблуков.
Но чем,
по вашему мнению, можно объяснить столь широкое гостеприимство, которым знамениты
были «Сэмюэл Эндерби» и некоторые другие известные мне – хотя и не все –
английские китобойцы, всегда готовые угостить любого говядиной и хлебом, вином
и шуткой и не скоро устававшие есть, пить и веселиться? А я вам сейчас объясню.
Столь щедрое радушие английских китобойцев может служить предметом специального
исторического исследования. А я ещё нигде не скупился на исторические
китобойные исследования, если в том возникала надобность.
Предшественниками
англичан в китобойном промысле были голландцы, зеландцы и датчане, от которых
они переняли немало терминов, по сей день остающихся в ходу, а также, что ещё существеннее,
их старинные обычаи широкой жизни, в особенности обильной еды и питья. Ибо, как
правило, на английском купеческом судне матросов держат в чёрном теле, а на
английском китобойце никогда. И, стало быть, это безудержное китобойское
радушие для англичан не является чем-то естественным и нормальным; оно случайно
и нетипично и, значит, порождено особыми причинами, которые мы здесь вскрыли и
сейчас ещё поясним.
Занимаясь
изысканиями в области левиафанической истории, я наткнулся как-то на старинный
голландский фолиант, который, насколько я мог судить по исходившему от него сырому
китовому запаху, трактовал о китобойном деле. Заглавие у него было «Дан
Купман», из чего я заключил, что он содержит бесценные мемуары какого-нибудь
купора с амстердамского китобойца, ибо, как известно, на каждом китобойце ходит
свой купорный мастер. Утвердила меня в этом мнении и фамилия издателя –
Фитц-Молот. Но мой друг доктор Шевелюр, человек высокой учёности, профессор
нижнеголландского и верхненемецкого языков в колледже Санта Клауса и Св.
Сосуда, которому я вручил эту книгу для перевода, присовокупив к ней ящик
спермацетовых свечей в благодарность за труды, – этот самый доктор Шевелюр
не успел бросить взгляд на обложку, как сразу же стал уверять меня, что «Дан
Купман» означает не «купор», а «купец». Так или иначе, но этот учёный
нижнеголландский фолиант трактовал о голландских промыслах и содержал, среди
прочих сведений, весьма интересный раздел о промысле китобойном. Именно в этом
разделе, озаглавленном «Смеер», что значит «Сало», я нашёл длинный и подробный
список продуктов, которыми были наполнены кладовые и чуланы ста восьмидесяти
голландских китобойцев; из этого списка в переводе доктора Шевелюра я заимствую
следующие строки:
400
000 фунтов говядины
60
000 фунтов фрисландской свинины
150
000 фунтов вяленой трески
550
000 фунтов сухарей
72
000 фунтов свежего хлеба
2800
бутылей масла
24
000 фунтов тексельского и лейденского сыра
144
000 фунтов сыра (видимо, низкосортного)
1650
вёдер джина
10
800 бочек пива
Обычно
статистические таблицы бывают непереносимо сухи; но в данном случае это не так,
ибо на читателя здесь изливаются целые бочки и вёдра, кварты и пинты доброго
джина и доброго веселья.
В своё
время я потратил три дня на усердное переваривание означенного пива, мяса и
хлеба, и при этом меня осенило немало глубоких мыслей, достойных трансцендентального
и платонического приложения; а затем и я сам составил одну вспомогательную
таблицу с приблизительными количествами трески и всего прочего, приходящимися
на каждого нижнеголландского гарпунщика в старинной Гренландской и
Шпицбергенской китобойной флотилии. Прежде всего поражают грандиозные порции
поглощаемого масла, а также тексельского и лейденского сыра. Впрочем, это я
отношу за счёт естественно маслянистой, скользкой природы перечисленных
продуктов, ещё сильнее омаслившихся благодаря маслянистой природе занятия
упомянутых людей, и в особенности благодаря тому, что они ведут промысел в
ледовитых Полярных морях, у самых берегов Эскимосии, где на весёлых пирах
туземцы подымают за здоровье друг друга кубки колёсного масла.
Количество
пива – 10 800 бочек – тоже очень велико. Поскольку в полярных водах промысел
ведётся только в течение короткого лета, характерного для тамошнего климата,
весь рейс, включая путь от Шпицбергена и обратно, продолжается у голландского
китобойца каких-нибудь три месяца; и если положить по 30 членов экипажа на
каждом из 180 судов их китобойной флотилии, мы получим всего 5400 нижнеголландских
матросов; и стало быть, ровно по две бочки пива на брата в качестве
двенадцатинедельной нормы, не считая щедрой толики от 1650 вёдер джина. Ну, а
чтобы эти джинно-пивные гарпунщики, до такой степени накачавшиеся спиртным,
были способны стоять на носу вельбота и без промаха целиться в стремительно
летящего кита, – это, казалось бы, довольно маловероятно. И тем не менее
они целились, да и попадали тоже. Впрочем, не следует забывать, что происходило
это на далёком севере, где пиво полезно для здоровья, у наших гарпунёров на
экваторе пиво вызвало бы сонливость на мачте и головокружение в лодке, отчего
воспоследовали бы печальные потери для Нантакета и Нью-Бедфорда.
Но ни
слова больше об этом; довольно было здесь перечислено, чтобы показать, что староголландские
китобои за два-три столетия до нас были любители пожить в своё удовольствие и
что английские китобои наших дней не пренебрегли столь блестящим примером. Ибо,
как говорят они, плавая с пустыми трюмами по океанам, если ты не можешь извлечь
из мира ничего лучшего, извлеки из него по крайней мере хороший обед. А на этом
и содержимое графина пришло к концу.
|
