 Увеличить |
Глава LX. Линь
В связи
со сценой китовой охоты, описание которой последует несколько ниже, а также в
целях разъяснения всех прочих подобных сцен я должен повести здесь речь о
магическом, а подчас и убийственном гарпунном лине.
Первоначально
лини, употребляемые для промысла, изготовлялись из лучших сортов пеньки, слегка
обкуренной смолой, но не пропитанной ею, в отличие от обыкновенных тросов; дело
в том, что хотя смола и придаёт пеньковым прядям гибкости, необходимой при
свивании, да и сам трос становится от неё послушнее в руках матроса, тем не
менее в обычном количестве смола не только сделала бы гарпунный линь слишком
жёстким для того, чтобы его можно было сворачивать в узкие бухты, но и вообще,
как понимают теперь многие моряки, её применение отнюдь не увеличивает
прочности и крепости тросов, а только придаёт им гладкости и блеску.
В
последние годы на американских китобойцах пеньковые лини оказались почти
полностью вытесненными манильскими, потому что волокна абаки, дикого банана, из
которых они изготовляются, хоть и быстрее снашиваются, чем пеньковые, зато
крепче, значительно мягче и эластичнее и, кроме того, добавлю я (поскольку
эстетическая сторона существует во всяком предмете), они гораздо красивее и
приличнее на судне, чем пенька. Пенька – это смуглокожая чернавка, вроде
индианки, а манила с виду – златокудрая черкешенка.
Толщина
гарпунного линя – всего две трети дюйма. С первого взгляда и не подумаешь, что
он такой крепкий. Опыт, однако, показывает, что каждая из его пятидесяти одной каболки
выдерживает груз в сто двадцать фунтов, и, стало быть, весь трос целиком
выдержит нагрузку чуть ли не в три тонны. В длину гарпунный линь для промысла
на кашалотов обычно имеет около двухсот морских саженей. На корме вельбота
ставят кадку, в которую он укладывается тугими кольцами, не такими, как змеевик
в перегонном аппарате, а в форме круглого сыра, плотными, тесно уложенными
«наслойками» – концентрическими спиралями, почти без всякого просвета, если не
считать крохотного «сердечка» – узкого вертикального отверстия, образующегося
по самой оси этого верёвочного сыра. И так как малейшая петля или узел при разматывании
линя грозит унести за борт чью-нибудь руку, ногу, а то и всё тело целиком, линь
укладывают в кадку с величайшей тщательностью. Иной раз гарпунёры убивают на
это дело целое утро, натягивая линь высоко на снастях и пропуская его вниз
через блок, чтобы при сворачивании он нигде не перекрутился и не запутался.
На
английских вельботах вместо одной кадки ставят две, и один линь укладывается пополам
в обе кадки. Это имеет свои преимущества, поскольку кадки-близнецы бывают
значительно меньших размеров, проще устанавливаются в лодке и не так её
перегружают, как американская кадка, имеющая около трёх футов в диаметре и
соответствующую высоту, и для судёнышка, сколоченного из полудюймовых досок,
представляющая довольно-таки увесистый груз, ибо днище вельбота подобно тонкому
льду, который может выдержать немалую нагрузку, если её распределить
равномерно, но тут же проломится, если сосредоточить давление в одной точке.
Когда американскую кадку покрывают крашеным брезентом, кажется, будто вельбот
отвалил от судна, чтобы свезти в подарок китам чудовищно большой свадебный
пирог.
Оба
конца у линя выводятся наружу, нижний конец с огоном, или петлёй, поднимается
со дна кадки по стенке и свободно свешивается через край. Это необходимо по
двум соображениям. Во-первых, для того чтобы легче было привязать к нему линь с
соседнего вельбота, если подбитый кит уйдёт так глубоко под воду, что весь
линь, первоначально прикреплённый к гарпуну, грозит исчезнуть в волнах. В
подобных случаях кита просто передают, словно кружку эля, с одного вельбота на
другой, хотя первый вельбот и остаётся поблизости, чтобы оказать, если
понадобится, помощь своему напарнику. Во-вторых, это диктуется соображениями
общей безопасности, потому что, будь нижний конец линя прикреплён к лодке,
подбитый кит, иногда утягивающий за собой под воду весь линь за какое-то одно
короткое мгновение, не остановится на этом, но неизбежно потянет за собой в пучину
моря обречённый вельбот, и тогда уже никаким герольдам и глашатаям его не
сыскать.
Перед
тем как спустить на воду вельбот, верхний конец линя вытягивается из кадки, заводится
за лагрет на корме и потом укладывается во всю длину лодки между двумя рядами
гребцов, сидящих у бортов наискосок друг от друга, протягивается прямо через
вальки вёсел, так что при гребле матросы задевают его руками, в самый нос
вельбота, где имеется колодка со свинцовым кипом – жёлобом, из которого ему не
позволяет выскользнуть деревянный шпенёк длиной с гусиное перо. На носу линь
свисает за борт небольшим фестоном, а потом снова перекидывается внутрь; здесь
часть линя саженей в десять – двадцать (называемая передовым линём) сворачивается
и укладывается тут же, в носу, а остальной линь тянется вдоль борта к корме,
где прикрепляется к короткому штерту – тросу, который привязывают к самому
гарпуну; однако предварительно этот штерт подвергается всяким замысловатым
таинственным манипуляциям, перечислять которые слишком уж скучно.
Таким образом,
гарпунный линь оплетает вельбот, обвивая и опоясывая его во всех направлениях.
Каждого гребца захватывает он своими гибельными изгибами, и на робкий взгляд
новичка кажется, будто это сидят индусские факиры, для развлечения публики
увитые ядовитыми змеями. И без привычки ни один сын смертной женщины не усидит
спокойно среди этой пеньковой путаницы, налегая со всей силой на весло и думая
о том, что в любую, никому не ведомую секунду может быть заброшен гарпун и
тогда все эти ужасные извивы мгновенно оживут, словно кольцеобразная молния;
невозможно помыслить об этом, чтобы дрожь не пронзила вас до мозга костей,
превращая его в трепещущий студень. Однако привычка! – удивительно! чего
только не сделает привычка? Никогда над красным деревом своего стола не
услышите вы таких весёлых острот, такого громкого смеха, таких превосходных
шуток и находчивых ответов, как над белыми полудюймовыми кедровыми досками
вельбота, в котором шестеро матросов, составляющих его команду, словно
висельники, подвешены на верёвке; они, можно сказать, с петлёй на шее движутся
прямо смерти в зубы, вроде шестерых граждан Кале, явившихся к королю Эдуарду[224].
Теперь,
вероятно, вы без особого труда представите себе причину тех довольно частых на
промысле несчастных случаев – изредка отмечаемых даже в печати, – когда
разматывающийся линь захватывает матроса и уносит его за борт, в воду. Ибо
сидеть в вельботе, когда линь убегает за гарпуном, – это всё равно что
сидеть внутри работающего на полном ходу паровоза, среди свиста и шипения,
когда со всех сторон вас задевают различные крутящиеся валы, снующие поршни и
колёса. И более того: ведь окружённый смертельными опасностями, ты не можешь
даже сидеть неподвижно, потому что лодка качается, словно люлька, и тебя без
всякого предупреждения швыряет из стороны в сторону; так что лишь благодаря
своевременно проявленному искусству балансирования и величайшему напряжению
воли и энергии ты сумеешь избежать судьбы Мазепы и не оказаться унесённым туда,
куда даже всевидящему солнцу не добраться вслед за тобой[225].
Но это
ещё не всё. Подобно тому как мёртвый штиль, который зачастую только предшествует
шторму и предвещает его, кажется нам ещё ужаснее, чем самый шторм; ибо штиль –
это не более как обёртка, оболочка шторма; она заключает его в себе, как
безобидное с виду ружьё заключает в себе гибельный порох, и пулю, и сам
выстрел; точно так же и грациозная неподвижность гарпунного линя, безмолвно
вьющегося вокруг гребцов, пока его не привели в действие, – эта неподвижность
несёт в себе больше подлинного ужаса, чем даже сама опасность. Но к чему лишние
слова? Ведь все мы живём на свете обвитые гарпунным линём. Каждый рождён с
верёвкой на шее; но только попадая в неожиданную, молниеносно затягивающуюся
петлю смерти, понимают люди безмолвную, утончённую, непреходящую опасность
жизни. И если ты философ, то и в своём вельботе ты испытаешь ничуть не больше
страха, чем сидя вечерком перед камином, где подле тебя лежит не гарпун, а
всего лишь безобидная кочерга.
|
