 Увеличить |
Глава XXXIII.
Спексиндер
Здесь
будет уместно упомянуть о некотором своеобразии в составе командиров китобойца,
связанном с наличием на нём ранга гарпунёров, не известного ни одной флотилии,
кроме китобойных.
Гарпунщик
издавна считался на корабле фигурой очень значительной, о чём свидетельствует
тот факт, что когда-то два с лишним столетия тому назад, в старинном
голландском флоте командование китобойцем не сосредоточивалось целиком в руках
одного человека, ныне именуемого капитаном, а разделялось между ним и другим
командиром, носившим имя «спексиндер». Буквально это слово означает
«разрубатели сала», но впоследствии оно приобрело значение «главный гарпунщик».
В те времена власть капитана ограничивалась только вопросами навигации и общего
управления судном; а там, где дело касалось китового промысла и всего, что с
этим связано, там верховным владыкой был спексиндер, главный гарпунщик. У англичан
в Гренландской китобойной флотилии этот старинный чин под искажённым названием
«спекшионир» существует и по сей день, но прежнее величие его прежалостным
образом урезано. Теперь это просто старший гарпунщик; и как таковой он является
всего лишь одним из младших подчинённых капитана. Но всё-таки, поскольку успех
плавания в большой мере зависит от деятельности гарпунщика, тем более что у
американских китобоев гарпунщик это не только главное действующее лицо на борту
вельбота, но также – при определённых обстоятельствах (ночные вахты в
промысловых областях) – и командир на палубе корабля, в связи со всем этим
великая корабельная политическая доктрина требует, чтобы он жил не в кубрике, а
отдельно от матросов и почитался среди них как старший в деле; хотя матросы-то
всегда относятся к нему без должного почтения, как к равному.
Основное
различие между командиром и матросом в море таково: первый живёт на юте, второй
– на баке. Потому-то на китобойном судне, так же как и на торговом, помощники
селятся вместе с капитаном; а на большинстве американских китобойцев и
гарпунёры тоже размещаются в кормовой части судна. А это значит, что они едят
за капитанским столом и спят в помещении, косвенно сообщающемся с капитанским.
Несмотря
на то что длительность южных китобойных рейсов (значительно более долгих, чем
всякое иное плавание, предпринимавшееся человеком), их небывалые опасности и
общность интересов у членов экипажа, когда все, от первого до последнего,
зависят не от установленного жалованья, а от общей бдительности, неустрашимости
и усердной работы; несмотря на то что всё это иной раз действительно приводит
на китобойце к некоторому смягчению корабельной дисциплины, – тем не
менее, какой бы патриархальной ни казалась здесь в отдельных простейших случаях
совместная жизнь экипажа, строгие порядки на баке – по крайней мере внешне –
редко подвергаются заметному послаблению и никогда, ни при каких условиях не
отменяются. И часто на нантакетском судне можно видеть, как шкипер вышагивает
по шканцам с такой величественной важностью, какой не встретишь и в военном
флоте, да и поклонение ему оказывают такое, будто он облачён в императорский
пурпур, а не в вытертое грубое синее сукно.
И хотя
из всех людей угрюмый капитан «Пекода» был наименее склонен к мелочному высокомерию;
хотя единственной формой поклонения, которой он требовал, было беспрекословное,
незамедлительное послушание; хотя он никогда не заставлял никого разуваться
перед ним, прежде чем ступить на шканцы; и хотя случалось в силу чрезвычайных
обстоятельств, связанных с событиями, о которых речь пойдёт ниже, он обращался
к подчинённым с необычными словами, снисходя ли к ним или in terrorem[144], или
ещё как-нибудь, – всё-таки и капитан Ахав ни в какой мере не пренебрегал
основными морскими обычаями и требованиями этикета.
В
дальнейшем, вероятно, будет замечено, что он, словно маской, прикрывался иногда
этими обычаями и порядками, иной раз используя их в своих собственных целях,
отличных от тех, для которых они были первоначально предназначены. Некоторый
султанизм его ума, по большей части остававшийся скрытым, находил выход в этом
этикете, оборачиваясь непреоборимым тиранством. Ибо как ни велико интеллектуальное
превосходство одного человека, оно никогда не сможет принять форму реальной,
ощутимой власти над другими людьми, не прибегай он к помощи различных внешних
уловок и наружных укреплений, которые сами по себе всегда более или менее подлы
и мелки. Вот что удерживает богом данных истинных властителей Империи вдали от
земных избирательных кампаний и предоставляет высочайшие почести, какие только
может дать здешний мир, тем, кто прославился скорее потому, что он неизмеримо
ниже избранной тайной горстки Божественно-Бездеятельных, нежели благодаря
своему безусловному превосходству над средним уровнем толпы. Столь велика
действенность, заключённая в незначительных атрибутах власти, если с ними
связаны крайние политические предрассудки, что в отдельных царственных случаях
они даже идиотизму и слабоумию придавали ореол могущества. Когда же, как это
было с царём Николаем, круглая корона мировой империи заключает в себе
императорский мозг, тогда плебейская толпа никнет, подавленная грандиозным
единовластием. Пусть драматург-трагик, который станет описывать человеческое
отчаянное упорство во всём его размахе и величии, непременно использует это
маленькое указание, надо сказать, весьма ценное в его деле.
Но мой
капитан Ахав по-прежнему стоит у меня перед глазами, по-нантакетски угрюмый и
неотёсанный, и я, хоть и заговорил обо всех этих императорах и князьях, не
скрою, что здесь у меня речь идёт всего лишь о бедном старом китолове, и потому
королевские мантии и дворцы – не моего ума дело. О Ахав! всё величие твоё лишь
в том, что сорвано с небес, поднято из глубин, вылеплено из бесплотного
воздуха!
|
