 Увеличить |
Глава LXXVII. Большая
гейдельбергская бочка[247]
Теперь
подошло время вычерпывать спермацет. Но для того, чтобы вы с надлежащей ясностью
поняли, как это происходит, вам необходимо иметь кое-какое представление о
своеобразном устройстве того удивительного резервуара, где спермацет
помещается.
Если
рассматривать голову кашалота как четырехгранную призму, то наискось её можно
разделить на два плоских клина[248],
из которых нижний будет представлять собой костное образование – черепную коробку
и челюсти, а верхний – жировую массу, совершенно лишённую костей; широкая же
передняя грань как раз и даст нам могучий и отвесный китовый лоб. Теперь в середине
лба горизонтально разделим верхний клин на две почти совершенно равные части,
которые и без нас разделены природой при помощи внутренней перегородки из
толстого хряща.
Нижняя
из этих двух частей, называемая «колодой», представляет собой огромные масляные
соты примерно в десять тысяч ячеек, образованных переплетением плотных и
эластичных белых волокон и пропитанных жиром. Верхняя часть, известная под
названием «кузов», это не что иное, как большая Гейдельбергская бочка кашалота.
Спереди она украшена какой-то замысловатой резьбой – на огромном нахмуренном
кашалотовом челе можно видеть всевозможные символические узоры. И как
знаменитую бочку в Гейдельберге всегда наполняли лучшими винами Рейнской
долины, так и эта «бочка» кашалота содержит самый драгоценный сорт масляного
вина, а именно знаменитый спермацет в его совершенно чистом, прозрачном и
ароматном виде. И ни в какой другой части китовой туши это ценнейшее вещество
без примесей не встречается. В живом кашалоте оно находится в абсолютно жидком
состоянии, но после смерти кита, будучи открыто воздействию воздуха, начинает
быстро густеть, образуя красивые кристаллические иглы, как будто первый тонкий
ледок затягивает поверхность воды. «Кузов» большого кашалота даёт обычно около
пятисот галлонов спермацета, не считая того, чтó в силу неизбежных
обстоятельств в значительных количествах расплёскивается, проливается,
вытекает, просачивается или иным путём безвозвратно теряется во время сложной
работы, хотя при этом и стараются спасти что можно.
Не знаю,
какими роскошными тонкими тканями была обтянута изнутри знаменитая бочка в
Гейдельберге, знаю только, что по богатству своему они не могли бы пойти ни в
какое сравнение с той великолепной шелковистой перламутровой плёнкой, какой
подбит, точно королевская мантия, с внутренней стороны «кузов» кашалота.
Гейдельбергская
бочка кашалота занимает у него всю верхнюю часть головы во всю её длину; а поскольку
– как упоминалось уже где-то – голова составляет треть от общей длины животного,
то, положив эту длину футов в восемьдесят для кашалота приличных размеров, мы
получим бочку больше двадцати шести футов высотой, если её подцепить и
вертикально поднимать на корабельный борт.
В
процессе отделения головы кашалота оператор орудует своим инструментом в
непосредственной близости от того места, где позднее будет проложен ход к
спермацетовым залежам; вот почему ему следует проявлять величайшую
осторожность, чтобы из-за неловкого преждевременного удара не вторгнуться в
святилище и не пролить без пользы его бесценное содержимое. Отделённая голова
поднимается из воды отрезанным концом вверх при помощи огромных талей, чьи
пеньковые петли свисают над бортом целым канатным лабиринтом.
После
всего, что было сейчас мною сказано, я попрошу вас уделить внимание весьма удивительной
и – в данном случае – едва не завершившейся трагически процедуре откупоривания
большой Гейдельбергской бочки кашалота.
Глава LXXVIII. Цистерны
и вёдра
Проворный,
как кошка, Тэштиго взбегает по вантам; как был, во весь рост, идёт по нависшему
грота-рею и останавливается как раз над вздёрнутой за бортом «бочкой». В руках
у него лёгкая снасть, называемая горденем, которая состоит из верёвки,
пропущенной через одношкивный блок. Подвесив блок под грота-реем и надёжно
закрепив его, он вытравливает вниз один конец, который матросы на палубе ловят
и натягивают изо всех сил. Тогда по другому концу индеец, словно с неба,
спускается на руках прямо на висящую за бортом голову. Оттуда, всё ещё
значительно возвышаясь над остальной командой и посылая товарищам бодрые
возгласы, он кажется турецким муэдзином, с минарета призывающим правоверных к
молитве. Получив снизу на верёвке острую фленшерную лопату на короткой
рукоятке, он принимается старательно нащупывать подходящее место для раскупорки
«бочки». Делает он это с величайшей тщательностью, точно ищет клад в старинном
доме, выстукивая стены, чтобы обнаружить золото в кирпичной кладке. К тому времени,
когда он завершил свои поиски, к свободному концу горденя привязывают схваченное
железным обручем деревянное ведро, совершенно такое же, как и обычное, которым
достают воду из колодца; другой конец в это время крепко держат у
противоположного борта несколько бывалых матросов. Они теперь поднимают ведро
так, что индеец может его достать. И тот, налегая на дно ведра длинным шестом,
который ему успели передать снизу, осторожно погружает его в «бочку», ведро
исчезает, тогда он подаёт матросам у горденя знак, и ведро появляется снова,
всё вспенившееся, будто с парным молоком. Индеец осторожно спускает с высоты
наполненный до краёв сосуд, здесь его перехватывает стоящий наготове матрос и
быстро опрокидывает в большой чан. Затем ведро вновь улетает вверх, и всё
повторяется сначала, и так до тех пор, пока глубокая цистерна не оказывается
вычерпанной до дна. Под конец Тэштиго приходится налегать на длинный шест всё
сильнее и сильнее, всё глубже и глубже загоняя его вместе с ведром, покуда все
двадцать футов шеста не скроются в китовой голове.
Команда
«Пекода» уже несколько часов занималась этой работой, чан за чаном наполнялся
пахучим спермацетом, как вдруг случилось чудовищное несчастье. То ли непутёвый
индеец Тэштиго оказался настолько опрометчивым и неосторожным, чтобы разжать на
мгновение левую руку, которой он всё время крепко держался за проволочную
снасть, подтягивающую к борту кашалотову голову; то ли место, на котором он
стоял, было таким предательски скользким; то ли это сам дьявол пожелал, чтобы
всё произошло именно так, не позаботившись представить свои соображения, –
как там всё в действительности было, неизвестно; но только вдруг, когда из
отверстия поднялось восемнадцатое или девятнадцатое ведро – господи,
помилуй! – бедный Тэштиго, словно ещё одно ведро, полетевшее в настоящий
колодец, упал головой вниз в эту огромную Гейдельбергскую бочку и с жутким
маслянистым клокотанием исчез из виду!
– Человек
за бортом! – закричал Дэггу, первый среди всеобщего оцепенения пришедший в
себя. – Сюда ведро!
Он
ступил одной ногой в ведро, чтобы не сорваться, если промасленный гордень
выскользнет из пальцев, и матросы подняли его на голову кашалота, не успел ещё
Тэштиго достичь её внутреннего дна. А между тем всё кругом пришло в страшное
смятение. Глядя за борт, люди увидели, что безжизненная прежде голова вдруг
заходила, зашевелилась в воде, словно осенённая внезапной важной идеей; в
действительности же это бился несчастный индеец, неведомо для себя обнаруживая,
в каких глубинах он очутился.
В это
мгновение, когда Дэггу, стоя на кашалотовой голове, распутывал гордень, который
зацепился за главные, поддерживающие груз снасти, раздался громкий треск; и, к
несказанному ужасу матросов, один из двух больших гаков, на которых была
подвешена голова, вырвался, огромная колеблющаяся масса закачалась, косо
повиснув за бортом, так что и весь корабль затрясся, заходил пьяно из стороны в
сторону, будто только что наткнулся на айсберг. Единственный оставшийся гак, на
который пришлась теперь вся эта страшная тяжесть, казалось, вот-вот оторвётся;
и угроза эта только возрастала оттого, что груз на нём раскачивался с такой
силой.
– Слезай!
Слезай! – кричали матросы Дэггу, но негр, одной рукой уцепившись за
толстый трос, на котором он мог повиснуть, если бы голова оторвалась, освободил
запутавшийся гордень и загнал ведро в перекосившийся колодец, чтобы исчезнувший
там гарпунёр схватился за него и был поднят на свет божий.
– Уходи
ты оттуда, бога ради! – кричал Стабб. – Что это тебе, патрон
загонять, что ли? Разве ты так ему поможешь? Только пристукнешь железным
обручем по голове. Уходи, говорят тебе!
– Эй,
сторонись! – раздался вопль, подобный взрыву ракеты.
И в тот
же самый миг огромная голова со страшным грохотом сорвалась в море, точно Столовая
скала в Ниагарский водоворот; освобождённое судно отпрянуло в противоположную
сторону, открыв свою сверкающую медную обшивку; и все замерли, увидев сквозь густой
туман брызг Дэггу, который раскачивался на талях то над палубой, то над
волнами, уцепившись за толстый трос; в то время как несчастный, заживо
похороненный Тэштиго уходил безвозвратно на дно морское! Но не успел ещё
рассеяться слепящий пар, как над поручнями мелькнула нагая фигура с абордажным
тесаком в руке. В следующее мгновение громкий всплеск провозгласил, что мой
храбрый Квикег бросился на помощь. Все ринулись к борту, сгрудились у поручней,
и каждый с замиранием сердца считал пузырьки на воде, а секунды уходили, и ни
тонущий, ни спаситель не показывались. Тем временем несколько матросов спустили
шлюпку и отвалили от борта.
– Вон!
вон! – закричал Дэггу, висевший теперь на неподвижных талях высоко над
палубой, и мы все увидели, как в отдалении над голубыми волнами поднялась
человеческая рука; странное это было зрелище, будто рука человеческая поднялась
из травы над могилой.
– Оба!
Оба! Я вижу обоих! – снова закричал Дэггу, испустив торжествующий вопль;
немного погодя мы уже могли видеть, как Квикег храбро загребает одной рукой,
крепко вцепившись другой в длинные волосы индейца. Их втащили в поджидавшую
шлюпку и быстро подняли на палубу, но Тэштиго ещё долго не приходил в себя, да
и у Квикега вид был не слишком бодрый.
Но как
же был совершён этот благородный подвиг? Да очень просто. Квикег нырнул вслед
за медленно погружавшейся головой, сделал в ней снизу своим тесаком несколько
надрезов, так что образовалась большая пробоина, потом выбросил тесак, запустил
туда свою длинную руку, поглубже и повыше, и вытащил за голову беднягу Тэша. Он
утверждал, что сначала ему под руку подвернулась нога, но отлично зная, что это
не по правилам и может вызвать различные осложнения, он запихнул ногу обратно и
ловким и сильным толчком с поворотом заставил индейца сделать кульбит, так что
при второй попытке тот уже шёл старинным испытанным способом – головой вперёд.
Что же до огромной кашалотовой головы, то она вела себя при том самым наилучшим
образом.
Вот
таким-то образом благодаря храбрости Квикега и его незаурядным повивальным талантам
и совершилось благополучное спасение, или, правильнее будет сказать, рождение
Тэштиго, протекавшее, кстати говоря, в условиях крайне неблагоприятных и при,
казалось бы, неодолимых препятствиях; и этот урок ни в коем случае нельзя
забывать: акушерству следует учить наравне с фехтованием, боксом, верховой ездой
и греблей.
Я
прекрасно знаю, что это необычайное приключение с индейцем покажется иному
сухопутному человеку совершенно невероятным; хотя всем, наверное, случалось
видеть или слышать, как люди падали в колодцы и бочки; подобные происшествия
случаются сплошь и рядом, и при этом причины их бывают гораздо менее веские,
чем в случае с Тэштиго, который угодил в кашалотовый колодец с такими исключительно
скользкими краями.
Однако
кто знает? быть может, проницательный читатель призовёт меня к ответу и скажет:
Как так? Я думал, что ячеистая, пропитанная спермацетом голова кашалота – самая
лёгкая и плавучая часть его тела; а ты теперь заставляешь её тонуть в жидкости,
удельный вес которой гораздо больше, чем у неё. Что, попался? Ничуть, это вы
попались; всё дело в том, что, когда Тэштиго упал туда, спермацет был почти
весь вычерпан, лёгкое содержимое ушло, остались только хрящевые стенки колодца,
состоящие, как я уже упоминал, из калёного, кованого вещества, куда более
тяжёлого, чем морская вода, в которой оно тонет, точно свинец. Но в данном
случае немедленному погружению этого вещества препятствовали остальные части
головы, от которых оно не было отделено, и поэтому вся голова тонула очень плавно
и неторопливо, что и позволило Квикегу совершить свой молниеносный
родовспомогательный подвиг прямо на бегу, если можно так сказать (что верно, то
верно, роды получились довольно беглые).
Ну, а
если бы Тэштиго нашёл свою погибель в этой голове, то была бы чудесная
погибель; он задохнулся бы в белейшем и нежнейшем ароматном спермацете; и
гробом его, погребальными дрогами и могилой были бы святая святых кашалота,
таинственные внутренние китовые покои. Можно припомнить один только конец ещё
слаще этого – восхитительную смерть некоего бортника из Огайо, который искал
мёд в дупле и нашёл там его такое море разливанное, что, перегнувшись, сам туда
свалился и умер, затянутый медвяной трясиной и мёдом же набальзамированный. А
сколько народу завязло вот таким же образом в медовых сотах Платона и обрело в
них свою сладкую смерть?
|
