Глава VI
МОСКВА В ИЮНЕ 1928 ГОДА
Она
светилась, огни танцевали, гасли и вспыхивали. На Театральной площади вертелись
белые фонари автобусов, зеленые огни трамваев; над бывшим Мюр и Мерилизом, над
десятым надстроенным на него этажом, прыгала электрическая разноцветная
женщина, выбрасывая по буквам разноцветные слова: «р а б о ч и й к р
е д и т». В сквере против Большого театра, где бил ночью разноцветный фонтан,
толклась и гудела толпа. А над Большим театром гигантский рупор завывал:
– Антикуриные
прививки в Лефортовском ветеринарном институте дали блестящие результаты.
Количество... куриных смертей за сегодняшнее число уменьшилось вдвое...
Затем
рупор менял тембр, что-то рычало в нем, над театром вспыхивала и угасала
зеленая струя, и рупор жаловался басом:
– Образована
чрезвычайная комиссия по борьбе с куриной чумой в составе наркомздрава,
наркомзема, заведующего животноводством товарища Птахи-Поросюка, профессоров
Персикова и Португалова... и товарища Рабиновича!.. Новые попытки
интервенции!.. – хохотал и плакал, как шакал, рупор. – В связи с
куриною чумой!
Театральный
проезд, Неглинный и Лубянка пылали белыми и фиолетовыми полосами, брызгали
лучами, выли сигналами, клубились пылью. Толпы народа теснились у стен у
больших листов объявлений, освещенных резкими красными рефлекторами:
«Под
угрозою тягчайшей ответственности воспрещается населению употреблять в пищу
куриное мясо и яйца. Частные торговцы при попытках продажи их на рынках
подвергаются уголовной ответственности с конфискацией всего имущества. Все
граждане, владеющие яйцами, должны в срочном порядке сдать их в районные
отделения милиции».
На крыше
«Рабочей газеты» на экране грудой до самого неба лежали куры, и зеленоватые
пожарные, дробясь и искрясь, из шлангов поливали их керосином. Затем красные
волны ходили по экрану, неживой дым распухал и мотался клочьями, полз струей,
выскакивала огненная надпись: «Сожжение куриных трупов на Ходынке».
Слепыми
дырами глядели среди бешено пылающих витрин магазинов, торгующих до трех часов
ночи, с двумя перерывами на обед и ужин, заколоченные окна под вывесками:
«Яичная торговля. За качество гарантия». Очень часто, тревожно завывая, обгоняя
тяжелые автобусы, мимо милиционеров проносились шипящие машины с надписью: «Мосздравотдел.
Скорая помощь».
– Обожрался
еще кто-то гнилыми яйцами, – шуршали в толпе.
В
Петровских линиях зелеными и оранжевыми фонарями сиял знаменитый на весь мир ресторан
«Ампир», и в нем на столиках, у переносных телефонов, лежали картонные вывески,
залитые пятнами ликеров: «По распоряжению – омлета нет. Получены свежие
устрицы».
В
Эрмитаже, где бусинками жалобно горели китайские фонарики в неживой, задушенной
зелени, на убивающей глаза своим пронзительным светом эстраде куплетисты Шрамс
и Карманчиков пели куплеты, сочиненные поэтами Ардо и Аргуевым[16].
Ах, мама, что я буду делать
Без яиц?? –
и
грохотали ногами в чечетке.
Театр
имени покойного Всеволода Мейерхольда[17],
погибшего, как известно, в 1927 году, при постановке пушкинского «Бориса
Годунова», когда обрушились трапеции с голыми боярами, выбросил движущуюся
разных цветов электрическую вывеску, возвещавшую пьесу писателя Эрендорга
«Курий дох» в постановке ученика Мейерхольда, заслуженного режиссера республики
Кухтермана[18].
Рядом, в «Аквариуме», переливаясь рекламными огнями и блестя полуобнаженным
женским телом, в зелени эстрады, под гром аплодисментов, шло обозрение писателя
Ленивцева[19]
«Курицыны дети». А по Тверской, с фонариками по бокам морд, шли вереницею
цирковые ослики, несли на себе сияющие плакаты. «В театре Корша возобновляется
„Шантэклер" Ростана[20]».
Мальчишки-газетчики
рычали и выли между колес моторов:
– Кошмарная
находка в подземелье! Польша готовится к кошмарной войне!! Кошмарные опыты
профессора Персикова!!
В цирке
бывшего Никитина, на приятно пахнущей навозом коричневой жирной арене мертвенно
бледный клоун Бом говорил распухшему в клетчатой водянке Биму:
– Я
знаю, отчего ты такой печальный!
– Отциво? –
пискляво спрашивал Бим.
– Ты
зарыл яйца в землю, а милиция пятнадцатого участка их нашла.
– Га-га-га-га, –
смеялся цирк так, что в жилах стыла радостно и тоскливо кровь и под стареньким
куполом веяли трапеции и паутина.
– А-ап! –
пронзительно кричали клоуны, и кормленая белая лошадь выносила на себе чудной
красоты женщину, на стройных ногах, в малиновом трико.
___________
Не глядя
ни на кого, никого не замечая, не отвечая на подталкивания и тихие и нежные зазывания
проституток, пробирался по Моховой вдохновенный и одинокий, увенчанный неожиданною
славой Персиков к огненным часам у манежа. Здесь, не глядя кругом, поглощенный
своими мыслями, он столкнулся со странным, старомодным человеком, пребольно
ткнувшись пальцами прямо в деревянную кобуру револьвера, висящего у человека на
поясе.
– Ах,
черт! – пискнул Персиков. – Извините.
– Извиняюсь, –
ответил встречный неприятным голосом, и кое-как они расцепились в людской каше.
И профессор, направляясь на Пречистенку, тотчас забыл о столкновении.
|
