ПРЕДИСЛОВИЕ
Еще в
очень раннем возрасте, может быть, в силу моего врожденного ненасытного любопытства
я возненавидел представления с дрессированными животными. Любопытство отравило
мне этот вид развлечения, ибо я проник за кулисы, чтобы собственными глазами
увидеть, как же все это делается. И картина, открывшаяся мне за блеском и
мишурой представления, оказалась очень уж неприглядной. Я столкнулся там с
жестокостью столь страшной, что раз и навсегда понял: ни один нормальный
человек, хоть однажды увидев все это собственными глазами, уже не получит
удовольствия от дрессированных животных.
Меньше
всего я склонен к сентиментальности. Литературные критики и разные сентиментальные
люди считают меня звероподобным существом, упивающимся видом крови, насилиями и
всевозможными ужасами. Не оспаривая такой своей репутации и даже соглашаясь с
этой оценкой, позволю себе заметить, что я действительно прошел суровую школу
жизни, видел и знал больше жестокости и бесчеловечности, чем обычно видит и
знает средний обыватель. Чего только я не видел: корабельный кубрик и тюрьму,
трущобы и пустыни, застенки и лепрозории, поля сражений и военные госпитали. Я
видел страшные смерти и увечья. Видел, как вешают идиотов только за то, что они
идиоты и не имеют денег на адвоката. Я был свидетелем того, как разрываются
стойкие, мужественные сердца и надламываются недюжинные силы, видел людей,
доведенных жестоким обращением до буйного, неизлечимого помешательства. Я был
свидетелем голодной смерти стариков, юношей, даже детей. Я видел, как мужчин и
женщин бьют кнутом, дубинками и кулаками; видел чернокожих мальчиков, которых
хлестали бичом из кожи носорога столь искусно, что каждый удар кровавой полосой
опоясывал их тела. И тем не менее – я заявляю об этом во всеуслышание – никогда
не был я так подавлен и потрясен людским жестокосердием, как среди веселой,
хохочущей, рукоплещущей толпы, глазеющей на дрессированных животных.
Человек
со здоровым желудком и крепкой головой может стерпеть жестокость и
мучительство, если они являются следствием скудоумия или горячности. Я человек
со здоровым желудком и крепкой головой. Но у меня тошнота подступает к горлу и
все кружится перед глазами от той хладнокровной, сознательной, обдуманной
жестокости, от того мучительства, которое кроется за девяноста девятью из ста
номеров с дрессированными животными. Жестокость как искусство пышным цветом
расцвела в среде дрессировщиков.
И вот я,
взрослый человек с крепкой головой и здоровым желудком, привычный к тяжелым испытаниям,
к грубости и жестокости, поймал себя на том, что бессознательно старался
избежать страданий, которые испытывал, глядя на дрессированных животных. Я
вставал и выходил из зала при их появлении на сцене. Говоря «бессознательно», я
хочу сказать, что я и не полагал, будто таким способом можно действенно
бороться с этим «искусством». Я просто ограждал себя от жгучей боли.
Но в
последние годы я, как мне кажется, лучше понял человеческую природу и смело
могу утверждать, что нормальный человек, безразлично мужчина или женщина, не
потерпел бы этих зрелищ, знай он, сколь страшная жестокость кроется за ними.
Поэтому я и беру на себя смелость высказать три нижеследующих пожелания:
Первое.
Пусть каждый сам убедится, какая чудовищная мера жестокости необходима для
того, чтобы заставить животное «играть» в этих весьма доходных представлениях.
Второе.
Я предлагаю всем мужчинам и женщинам, юношам и девушкам, ознакомившись с методами,
которые применяются в искусстве дрессировки, стать членами местных, а также
общеамериканских обществ покровительства животным.
Третьему
пожеланию я должен еще предпослать несколько слов. Подобно сотням тысяч людей,
я трудился на другом поприще, стремясь объединить людские массы для борьбы за
лучшее, за более достойное существование.
Нелегкий
труд – заставить людей сплотиться, еще труднее подвигнуть их на организованный
протест против невыносимых условий их собственной жизни и – тем более – жизни
порабощенных ими животных.
Холодный
пот прошибает нас, и мы льем кровавые слезы при виде свирепой жестокости, которая
является основой работы с дрессированными животными. Но даже одна десятая
процента потрясенных зрителей не организуется для того, чтобы словом и делом
воспрепятствовать преступному мучительству. Тут сказывается наша человеческая
слабость, и нам следует это признать так же, как мы «признаем» тепло и холод,
непрозрачность непрозрачного тела и извечный закон земного притяжения.
И тем не
менее для девяноста девяти и девяти десятых процента всех нас, не пожелавших
побороть собственную слабость, открыт путь борьбы с жестокостью меньшинства,
занимающегося для нашего развлечения дрессировкой животных, которые, в
сущности, являются нашими меньшими братьями. И это очень простой путь. Чтобы
пойти по нему, не надо платить членские взносы и обзаводиться штатом секретарей.
И думать ни о чем не надо до того момента, когда в цирке или в театре нам
объявят по программе выступление дрессированных животных. Тут мы обязаны
выразить наше недовольство, обязаны встать с места и выйти в фойе или на свежий
воздух и вернуться в зал лишь по окончании этого номера. Вот и все, что мы
должны делать для того, чтобы добиться повсеместного снятия с репертуара
дрессировочных номеров. Если дирекции театров убедятся, что эти номера не
пользуются успехом, они в тот же день и час перестанут потчевать ими публику.
Д ж е к
Л о н д о н Глен Эллен, округ Сонома, Калифорния.
8
декабря 1975 г.
|