 Увеличить |
ГЛАВА XIV. ХМЕЛЬ И
СБОРЩИКИ ХМЕЛЯ
Стране
богатой, где в нужде народ,
Не
избежать мучительных невзгод.
Пусть
процветает или гибнет знать —
Всегда
нетрудно новую создать.
Крестьян
же, Англии живую кровь,
Сгубив,
никак не возродите вновь.
Голдсмит[27]
Отделение
трудящихся от земли зашло так далеко, что теперь во всех цивилизованных странах
мира деревня не в состоянии убрать урожай без помощи города. Когда щедрые дары
земли начинают уже гнить на корню, призывают обратно в деревню изгнанных оттуда
бедняков, ставших жителями городских трущоб. Но в Англии – это не блудные сыны,
возвращающиеся под отчий кров, это отщепенцы, бродяги, парии. Встречаемые с
недоверием и презрением своими сельскими братьями, они вынуждены ночевать в
тюрьмах и ночлежках, а нередко прямо под забором и жить так, как не приведи бог
никому.
Подсчитано,
что одному только Кенту для сбора хмеля требуется восемьдесят тысяч городских
бедняков. И они устремляются туда из гетто, трущоб и притонов, этих страшных и
никогда не иссякающих людских муравейников, послушные зову не только желудка,
но и души, сохранившей еще тягу к приключениям. Они заполняют деревни, словно
полчища мертвецов, восставших из могил, и все от них шарахаются: пришельцы там
не к месту. Малорослые, безобразные, рассыпались они по дорогам и проселкам,
словно ядовитая плесень. Присутствие их на земле, самый факт их существования –
оскорбление яркому солнцу, зеленой траве, всему, что растет и цветет. Красивые,
стройные деревья укоризненно глядят на чахлых уродцев, чья хилость оскверняет
нетронутую прелесть природы.
Сгущаю
ли я краски? С какой точки зрения смотреть. Те, для кого самое главное в жизни
– приобретать акции и стричь купоны, расценят это именно так; но те, для кого
дороже человек и его здоровье, конечно, не сделают подобного вывода. Какая
масса горя и нищеты – и все для того, чтобы миллионер – владелец пивоваренных
заводов мог жить в своем дворце на Западной стороне, смотреть в раззолоченных
лондонских театрах спектакли, дразнящие его чувственность, якшаться с титулованными
ничтожествами и удостоиться от короля посвящения в рыцари. Будто он и впрямь заслужил
эти рыцарские шпоры! В старину рослые белокурые бестии носились на своих
скакунах в авангарде войск и зарабатывали себе рыцарское звание, рассекая врага
от головы до пояса. И если на то пошло, так уж лучше сразу убить сильного
человека одним ударом звонкой стали, чем на протяжении веков коварными паучьими
приемами угнетать политически и экономически и тем низводить его, и его внуков,
и правнуков до нечеловеческого состояния.
Но
поговорим о хмеле. В этой отрасли, как и в остальных, резко сказывается
отделение трудящихся от земли. В то время как производство пива непрерывно
увеличивается, разведение хмеля идет на убыль. В 1835 году посевы его занимали
71 327 акров, а в нынешнем – 48 024 акра, причем только по сравнению с прошлым
годом площадь уменьшилась на 3 103 акра.
Но даже
и с этой сокращенной площади собрали меньше, чем предполагали, из-за скверного,
дождливого лета. Недород бьет не только по владельцу плантации, но также и по
сборщику. Волей-неволей владелец лишится какой-то части благ; но сборщику
придется урезать себя в харчах, которых он и при хорошем урожае никогда не имел
вдосталь. За последние недели в лондонских газетах бросались в глаза такого
сорта заголовки: «Б р о д я г и з б ы т о к,
а х м е л я м а л о,
и о н е щ е н е
с о з р е л». Или заметки в таком духе: «С хмельников
поступают печальные вести: внезапное прояснение погоды привлекло в Кент сотни
сборщиков, но им приходится ждать, пока хмель созреет. В работном доме Дувра сегодня
в три раза больше бродяг, чем было в это время в прошлом году, и в других
городах по той же причине скопилось большое число безработных поденщиков».
В
довершение бед, когда уже, наконец, приступили к сбору, разразилась страшная
буря с грозой и градом, уничтожившая почти весь хмель и едва не погубившая
людей. Хмель сорвало с жердей и повалило на землю, а сборщиков, спасавшихся от
крупного града в землянках и палатках на низине, едва не затопило. После бури
на них жалко было смотреть; их положение было еще тяжелее, чем прежде, –
ибо, как ни плох урожай, все же каждый рассчитывал заработать хоть несколько пенсов,
а тут пришлось не солоно хлебавши тащиться назад в Лондон.
– Подметать
нам его, что ли? – говорили люди, не желая глядеть на землю, по щиколотку
устеленную хмелем.
Те, кто
остался обирать полуголые стебли, негодовали, что за шиллинг должны сдать семь
бушелей[28]
хмеля, как и в урожайный год, когда хмель первоклассный.
Я
побывал в Тестоне, а также в Восточном и Западном Фарлее вскоре после бури, слышал,
как роптали сборщики, и видел гниющий на земле хмель. В парниках Бархам-Корта
градом выбило тридцать тысяч стекол и уничтожило все: персики, сливы, груши,
яблоки, ревень, капусту, свеклу.
Это
было, разумеется, довольно печально для предпринимателей, но, даже в худшем
случае, ни один из них не остался без обеда. Однако именно этим людям печать
пространно выражала сочувствие, с нудными подробностями сообщая об их убытках.
Например: «М-р Херберт Лени исчисляет свои потери в 8 000 фунтов стерлингов;
м-р Фремлин, владелец прославленного пивоваренного завода, арендующий всю землю
в этом округе, потерпел убыток на сумму в 10 000 фунтов; столь же сильно
пострадал брат Херберта Лени, владелец пивоваренного завода в Уотерингбюри».
Что касается сборщиков хмеля, то о них никто даже и не вспомнил. Тем не менее я
беру на себя смелость утверждать, что для вечно голодного м-ра Вильяма Баглса и
его вечно голодной жены и вечно голодных детишек лишиться нескольких даже самых
скудных обедов гораздо большее несчастье, чем для пивовара Фремлина потерять 10
000 фунтов стерлингов; тем более что трагедия Баглса может быть умножена на
тысячи таких же, а трагедию Фремлина едва ли можно помножить на пять.
Желая
собственными глазами увидеть, как идут дела у такого Баглса и его собратьев, я
надел свой костюм кочегара и отправился на поиски работы. Компанию мне составил
Берт – молодой сапожник из Восточного Лондона, большой охотник до всяких
приключений. По моему совету, он обрядился в самое что ни на есть старье и всю
дорогу от Мейдстона беспокоился, дадут ли нам, таким оборванцам, работу.
И не так
уж он был неправ. Когда мы зашли перекусить в придорожный трактир, хозяин не
спускал с нас подозрительного взгляда и, лишь убедившись, что у нас есть
деньги, стал чуть любезнее. Местные жители, встречавшиеся на пути, поглядывали
на нас недоверчиво. А гуляки из Лондона, проносясь мимо в экипажах, с гиканьем
и улюлюканьем выкрикивали оскорбления по нашему адресу. Однако к концу
пребывания в этом районе мой друг понял, что мы одеты ничуть не хуже, а
пожалуй, даже лучше любого сборщика хмеля. Нам довелось увидеть в тот день
просто фантастические лохмотья.
– Отлив! –
крикнула своим товаркам какая-то женщина, похожая на цыганку, когда мы подошли
к ларям, куда сборщики сваливали хмель.
– Понял? –
шепнул мне Берт. – Это она на твой счет проехалась.
Да, я
понял. Сказано было метко. Во время отлива судно не выходит в море, и матросы
вынуждены оставаться на берегу. Моя матросская фуфайка на хмелевой плантации в
Кенте красноречиво доказывала, что я сел на мель, как садится лодка при морском
отливе.
– Не
найдется ли для нас работенки, хозяин? – спросил Берт у пожилого
управляющего с добродушным лицом, который был чем-то очень занят.
Тот
решительно ответил: «Нет». Но Берт не отставал от него, я тоже, и, куда бы он
ни двинулся, мы следовали за ним. Так мы обошли чуть не все поле. То ли ему
понравилась наша настойчивость, которую он принял за особое рвение к труду, то
ли его тронул наш несчастный вид и рассказ о злоключениях, но в конце концов он
смилостивился и указал на ларь для хмеля – единственный свободный, как
оказалось, потому что двое рабочих ушли отсюда, не сумев заработать на
пропитание.
– Но
чтоб без хулиганства, слышите?! – предупредил управляющий, оставляя нас
работать в обществе женщин.
Была
суббота. Мы знали, что рабочий день скоро кончится, и усердно принялись за
дело, желая проверить, удастся ли нам заработать хотя бы на соль. Работа
оказалась легкая, прямо-таки женская. Мы сидели на краю ларя, между шпалерами,
по которым вился хмель, и человек, обрывавший его, бросал нам сверху крупные
душистые ветки. За час мы научились на ощупь находить шишки и срывать их разом
по полдесятка. В этом и заключалась вся премудрость.
Мы
действовали проворно, не отставая от женщин, и все же их лари наполнялись
быстрее: им помогали стаи ребятишек, которые обрывали хмель обеими руками почти
так же быстро, как и мы.
– Стебли
обрывать не разрешается, – сказала нам какая-то женщина.
Мы
поблагодарили ее и стали оставлять стебельки.
Скоро мы
убедились, что мужчине, работая в одиночку, здесь не прокормиться. Женщины, даже
дети, успевают сделать больше мужчины: ему не под силу соревноваться с матерью,
окруженной выводком ребятишек; они работают артелью, и их совместные старания
определяют заработок.
– Я
голоден, как зверь, Берт, – сказал я. Мы в тот день еще не обедали.
– Я
сам готов лопать хмель, черт побери, – отозвался он.
И мы
принялись сетовать на то, что не позаботились обзавестись потомством, –
вот и нет у нас в столь трудную минуту помощников! Так мы коротали время, развлекая
своей болтовней соседей. Мы даже завоевали расположение деревенского паренька,
обязанностью которого было выдергивать жерди и подбирать с земли упавшие
цветы, – он то и дело подбрасывал в наш ларь горсть шишек.
От этого
парня мы узнали, на какой «аванс» можно тут рассчитывать. Рабочему платят шиллинг
за семь бушелей хмеля, но чтобы получить этот шиллинг, нужно сдать двенадцать
бушелей, то есть за пять бушелей деньги задерживаются. Так хозяева принуждают
сборщика оставаться до конца работ, независимо от того, хороший урожай хмеля
или плохой, – особенно когда плохой.
Впрочем,
сидеть на солнышке было приятно: золотистая цветочная пыльца сыпалась с рук, острый
аромат хмеля щекотал ноздри; память о шумных городах, откуда пришли сюда все
эти люди, затуманилась, отодвинулась куда-то далеко. Бедные, горемычные
бродяги! Бедные обитатели трущоб! И они стремятся на простор полей, и их
одолевает смутная тоска по земле, с которой их согнали, тоска по ветру, дождю,
солнцу и вольному воздуху, не оскверненному городским смрадом. Как море манит
моряка, так манит их плодородная земля, и в каждом хилом, нерасцветшем теле
живет душа далеких предков, которые не знали городов. Людей безотчетно волнуют
и радуют звуки, краски и запахи земли, потому что в крови у них еще живут воспоминания,
хоть памятью они давно утрачены.
– Хмель
весь, приятель, – вздохнул Берт.
Было уже
пять часов, и нам прекратили подачу ветвей, чтобы сборщики успели привести все
в порядок, потому что по воскресеньям не работали. Целый час томились мы без
дела в ожидании учетчиков. Как только село солнце, сразу похолодало, и ноги у
нас изрядно застыли. Рядом с нами две женщины и шестеро ребятишек собрали
девять бушелей хмеля. У нас же с Бертом по обмеру оказалось пять бушелей. Тоже
не плохо, если принять во внимание, что дети наших конкуренток были в возрасте
от девяти до четырнадцати лет.
Пять
бушелей! Значит, за три с половиной часа мы вдвоем заработали восемь с
половиной пенсов. По четыре с четвертью пенса на брата – чуть больше одного
пенса в час! В виде аванса мы могли получить только пять пенсов; впрочем, за
неимением мелочи учетчик вручил нам шестипенсовик. Он остался глух к нашим
мольбам, повесть о наших бедах не тронула его сердца. Он громко заявил, что мы
и так получили на пенс больше, чем следовало, и с тем удалился.
Допустим
на минуту, что мы и в самом деле те, за кого себя выдавали, – бедняки без
гроша за душой, – и посмотрим, как развертывались бы события дальше.
Надвигалась ночь, а мы еще не ужинали, даже не обедали, и на двоих имели шесть
пенсов. Я один легко проел бы не шесть пенсов, а в три раза больше, и Берт
тоже. Ясно было, во всяком случае, что, удовлетворив шестью пенсами желудок на
одну шестую, мы оставили бы его на пять шестых возмущенным такой
несправедливостью. Далее. Очутившись снова без денег, мы должны были бы
ночевать под забором, что, возможно, не так уж страшно, только, правда,
пришлось бы пожертвовать частью тепла, полученного нами от еды. Завтра –
воскресенье и вынужденный отдых. А глупый желудок не желает отдыхать! Стало
быть, вот проблема: где взять деньги, чтобы набить его три раза в воскресенье и
дважды в понедельник? (Ведь следующего «аванса» можно было ждать только в
понедельник вечером!) Мы знали, что ночлежки переполнены, а если обратиться за
подаянием к фермерам, то рискуем угодить в тюрьму на четырнадцать суток. Что
оставалось делать? Мы посмотрели друг на друга с отчаянием. Да нет же, вовсе не
с отчаянием! Мы от души возблагодарили бога за то, что он сотворил нас
непохожими на других людей, особенно на сборщиков хмеля, и зашагали по дороге в
Мейдстон, побрякивая серебряными монетами, которыми запаслись, выходя из
Лондона.
|
