VIII
Года два тому назад земство расщедрилось и постановило
выдавать триста рублей ежегодно в качестве пособия на усиление медицинского
персонала в городской больнице впредь до открытия земской больницы, и на помощь
Андрею Ефимычу был приглашен городом уездный врач Евгений Федорыч Хоботов. Это
еще очень молодой человек – ему нет и тридцати, – высокий брюнет с
широкими скулами и маленькими глазками; вероятно, предки его были инородцами.
Приехал он в город без гроша денег, с небольшим чемоданчиком и с молодою
некрасивою женщиной, которую он называет своею кухаркой. У этой женщины грудной
младенец. Ходит Евгений Федорыч в фуражке с козырьком и в высоких сапогах, а
зимой в полушубке. Он близко сошелся с фельдшером Сергеем Сергеичем и с
казначеем, а остальных чиновников называет почему-то аристократами и сторонится
их. Во всей квартире у него есть только одна книга – «Новейшие рецепты венской
клиники за 1881 г.». Идя к больному, он всегда берет с собой и эту книжку. В
клубе по вечерам играет он в бильярд, карт же не любит. Большой охотник;
потреблять в разговоре такие слова, как канитель, мантифолия с уксусом, будет
тебе тень наводить и т. п.
В больнице он бывает два раза в неделю, обходит палаты и
делает приемку больных. Совершенное отсутствие антисептики и кровососные банки
возмущают его, но новых порядков он не вводит, боясь оскорбить этим Андрея
Ефимыча. Своего коллегу Андрея Ефимыча он считает старым плутом, подозревает у
него большие средства и втйне завидует ему. Он охотно бы занял его место.
IX
В один из весених вечеров, в конце марта, когда уже на земле
не было снега и в больничном саду пели скворцы, доктор вышел проводить до ворот
своего приятеля почтмейстера. Как раз в это время во двор входил жид Мойсейка,
возвращавшийся с добычи. Он был без шапки и в мелких калошах на босую ногу и в
руках с держал небольшой мешочек с милостыней.
– Дай копеечку, – обратился он к доктору, дрожа от
холода и улыбаясь.
Андрей Ефпмыч, который никогда не умел отказывать, подал ему
гривенник.
– Как это нехорошо, – подумал он, глядя на его
босые ноги с красными тощими щиколками. – Ведь мокро".
И побуждаемый чувством, похожим на жалость и на
брезгливость, он пошел во флигель вслед за евреем, поглядывая то на его лысину,
то на щиколки. При входе доктора с кучи хлама вскочил Никита и вытянулся.
– Здравствуй, Никита, – сказал мягко Андрей
Ефимыч. – Как бы этому еврею выдать сапоги, что ли, а то простудится.
Слушаю, ваши высокоблагородие. Я доложу смотрителю.
– Пожалуйста. Ты попроси его от моего имени. Скажи, что
я просил.
Дверь из сеней в палату была отворена. Иван Дмитрич лежа на
кровати и приподнявшись на локоть, с тревогой прислушивался к чужому голосу и
вдруг узнал доктора. Он весь затрясся от гнева, вскочил и с красным злым лицом,
с глазами навыкате, выбежал на середину палаты.
– Доктор пришел! – крикнул он и захохотал. –
Наконец-то! Господа, поздравляю, доктор удостоивает нас своим визитом!
Проклятая гадина! – взвизгнул он и в исступлении, какого никогда еще не
видели в палате, топнул ногой. – Убить эту гадину! Нет, мало убить!
Утопить в отхожем месте!
Андрей Ефимыч, слышащий это, выглянул из сеней в палату и
спросил мягко:
– За что?
– За что? – крикнул Иван Дмитрия, подходя к нему с
угрожающим видом и судорожно запахиваясь в халат, – За что? Вор! –
проговорил он с отвращением и делая губы так, как будто желая плюнуть. –
Шарлатан! Палач!
– Успокойтесь, – сказал Андрей Ефимыч, виновато
улыбаясь. – Уверяю вас, я никогда ничего не крал, в остальном же,
вероятно, вы сильно преувеличиваете. Я вижу, что вы на меня сердиты.
Успокойтесь, прошу вас, если можете, и скажите хладнокровно: за что вы сердиты?
– А за что вы меня здесь держите?
– За то, что вы больны.
– Да, болен. Но ведь десятки, сотни сумасшедших гуляют
на свободе, потому что ваше невежество но способно отличить их от здоровых.
Почему же я и вот эти несчастные должны сидеть тут за всех, как козлы
отпущения? Вы, фельдшер, смотритель и вся ваша больничная сволочь в
нравственном отношении неизмеримо ниже каждого из нас, почему же мы сидим, а вы
нет? Где логика?
– Нравственное отношение и логика тут ни при чем. Все
зависит от случая. Кого посадили, тот сидит, а кого не посадили, тот гуляет,
вот и все. В том, что я доктор, а вы душевнобольной, нет ни нравственности, ни
логики, а одна только пустая случайность.
– Этой ерунды я не понимаю… – глухо проговорил Иван
Дмитрич и сел на свою кровать.
Мойсейка, которого Никита постеснялся обыскивать в
присутствии доктора, разложил у себя на постели кусочки хлеба, бумажки и
косточки и, все еще дрожа от холода, что-то быстро и певуче заговорил
no-еврейскн. Вероятно, он вообразил, что открыл лавочку.
– Отпустите меня, – сказал Иван Дмитрич, и голос
его дрогнул.
– Не могу.
– Но почему же? Почему?
– Потому что это не в моей власти. Посудите, какая
польза вам оттого, если я отпущу вас? Идите. Вас задержат горожане или полиция
и вернут назад.
– Да, да, это правда… – проговорил Иван Дмитрич и потер
себе лоб. – Это ужасно! Но что же мне делать? Что?
Голос Ивана Дмитрича и его молодое умное лицо с гримасами
понравились Андрею Ефимычу. Ему захотелось приласкать молодого человека и
успокоить его. Он сел рядом с ним на постель, подумал и сказал:
– Вы спрашиваете, что делать? Самое лучшее в вашем
положении – бежать отсюда. Но, к сожалению, это бесполезно. Вас задержат. Когда
общество ограждает себя от преступников, психических больных и вообще неудобных
людей, то оно непобедимо. Вам остается одно: успокоиться на мысли, что ваше
пребывание здесь необходимо.
– Никому оно не нужно.
– Раз существуют тюрьмы и сумасшедшие дома, то должен
же кто-нибудь сидеть в них. Не вы – так я, не я – так кто-нибудь третий.
Погодите, когда в далеком будущем закончат свое существование тюрьмы и
сумасшедшие дома, то не будет ни решеток на окнах, пи халатов. Конечно, такое
время рано или поздно настанет.
Иван Дмитрич насмешливо улыбнулся.
– Вы шутите, – сказал он, щуря глаза. – Таким
господам, как вы и ваш помощник Никита, нет никакого дела до будущего, но
можете быть уверены, милостивый государь, настанут лучшие времена! Пусть я
выражаюсь пошло, смейтесь, но воссияет заря новой жизни, восторжествует правда,
и на нашей улице будет праздник! Я не дождусь, издохну, но зато чьи-нибудь
правнуки дождутся. Приветствую их от всей души и радуюсь, радуюсь за них!
Вперед! Помогай вам бог, друзья!
Иван Дмитрич с блестящими глазами поднялся и, протягивая
руки к окну, продолжал с волнением в голосе:
– Из-за этих решеток благословляю вас! Да здравствует
правда! Радуюсь!
– Я не нахожу особенной причины радоваться, –
сказал Андрей Ефимыч, которому движение Ивана Дмитрича показалось театральным и
в то же время очень поправилось. – Тюрем и сумасшедших домов не будет, и
правда, как вы изволили выразиться, восторжествует, но ведь сущность вещей не
изменится, законы природы останутся все те же. Люди будут болеть, стариться и
умирать так же, как и теперь. Какая бы великолепная заря ни освещала вашу
жизнь, все же в конце концов вас заколотят в гроб и бросят в яму.
– А бессмертие?
– Э, полноте!
– Вы не верите, ну, а я верю. У Достоевского или у
Вольтера кто-то говорит, что если бы не было бога, то его выдумали бы люди. А я
глубоко верю, что если нет бессмертия, то его рано или поздно изобретет великий
человеческий ум.
– Хорошо сказано, – проговорил Андрей Ефимыч,
улыбаясь от удовольствия. – Это хорошо, что вы веруете. С такой верой
можно жить припеваючи даже замуравленному в стене. Вы изволили где-нибудь
получить образование?
– Да, я был в университете, но не кончил.
– Вы мыслящий и вдумчивый человек. При всякой обстановке
вы можете находить успокоение в самом себе. Свободное и глубокое мышление,
которое стремится к уразумению жизни, и полное презрение к глупой суете мира –
вот два блага, выше которых никогда не знал человек. И вы можете обладать ими,
хотя бы вы жили за тремя решетками. Диоген жил в бочке, однако же был
счастливее всех царей земных.
– Ваш Диоген был болван, – угрюмо проговорил Иван
Дмитрич. – Что вы мне говорите про Диогена да про какое-то
уразумение? – рассердился он вдруг и вскочил. – Я люблю жизнь, люблю
страстно! У меня мания преследования, постоянный мучительный страх, но бывают
минуты, когда меня охватывает жажда жизни, и тогда я боюсь сойти с ума. Ужасно
хочу жить, ужасно!
Он в волнении прошелся по палате и оказал, понизив голос:
– Когда я мечтаю, меня посещают призраки. Ко мне ходят
какие-то люди, я слышу голоса, музыку, и кажется мне, что я гуляю по каким-то
лесам, по берегу моря, и мне так страстно хочется суеты, заботы… Скажите мне,
ну что там нового? – спросил Иван Дмитрич. – Что там?
– Вы про город желаете знать или вообще?
– Ну, сначала расскажите мне про город, а потом вообще.
– Что ж? В городе томительно скучно… Не с ком слова
сказать, некого послушать. Новых людей нет. Впрочем, приехал недавно молодой
врач Хоботов.
– Он еще при мне приехал. Что, хам?
– Да, некультурный человек. Странно, знаете ли… Судя по
всему, в наших столицах нет умственного застоя, есть движение, – значит,
должны быть там и настоящие люди, но почему-то всякий раз оттуда присылают к
нам таких людей, что не глядел бы. Несчастный город!
– Да, несчастный город! – вздохнул Иван Дмитрич. и
засмеялся. – А вообще как? Что пишут в газетах и журналах?
В палате было уже темно. Доктор поднялся и стоя начал
рассказывать, что пишут за границей и в России и какое замечается теперь
направление мысли. Иван Дмитрич внимательно слушал и задавал вопросы, но вдруг
точно вспомнив что-то ужасное, схватил себя за голову и лег на постель, спиной
к доктору.
– Что с вами? – спросил Андрей Ефимыч.
– Вы от меня не услышите больше ни одного слова! –
грубо проговорил Иван Дмитрич. – Оставьте меня
– Отчего же?
– Говорю вам: оставьте! Какого дьявола?
Андрей Ефимыч пожал плечами, вздохнул и вышел. Проходя через
сени, он сказал:
– Как бы здесь убрать, Никита… Ужасно тяжелым запах!
– Слушаю, ваше высокоблагородие.
«Какой приятный молодой человек! – думал Андрей Ефимыч,
идя к себе на квартиру. – За все время, пока я тут живу, это, кажется,
первый, с которым можно поговорить. Он умеет рассуждать и интересуется именно
тем, чем нужно».
Читая и потом ложась спать, он все время думал об Иване
Дмитриче, а проснувшись на другой день утром, вспомнил, что вчера познакомился
с умным и интересным человеком, и решил сходить к нему еще раз при первой
возможности.
|