XVI
Однажды Михаил Аверьяныч пришел после обеда, когда Андрей
Ефимыч лежал на диване. Случились так, что в это же время явился и Хоботов с
бромистым калием. Андрей Ефимыч тяжело поднялся, сел и уперся обеими руками о
диван.
– А сегодня, дорогой мой, – начал Михаил
Аверьяныч, – у вас цвет лица гораздо лучше, чем вчера. Да вы молодцом!
Ей-богу, молодцом!
– Пора, пора поправляться, коллега, – сказал
Хоботов, зевая. – Небось вам самим надоела эта канитель.
– И поправимся! – весело сказал Михаил Аверьяныч. –
Еще лет сто жить будем! Так-тось!
– Сто не сто, а на двадцать еще хватит, – утешал
Хоботов. – Ничего, ничего, коллега, не унывайте… Будег вам тень наводить.
– Мы еще покажем себя! – захохотал Михаил
Аверьяныч и похлопал друга по колену. – Мы еще покажем! Будущим летом, бог
даст, махнем на Кавказ и весь его верхом объедем – гоп! гоп! гоп! А с Кавказа
вернемся, гляди, чего доброго, на свадьбе гулять будем. – Михаил Аверьяпыч
лукаво подмигнул глазом. – Женим вас, дружка милого… женим…
Андрей Ефимыч вдруг почувствовал, что накипь подходит к
горлу; у него страшно забилось сердце.
– Это пошло! – сказал он, быстро вставая и отходя
к окну. – Неужели вы не понимаете, что говорите пошлости?
Он хотел продолжать мягко и вежливо, но против воли вдруг
сжал кулаки и поднял их выше головы.
– Оставьте меня! – крикнул он не своим голосом,
багровея и дрожа всем телом. – Вон! Оба вон, оба!
Михаил Аверьяныч и Хоботов встали и уставились на него
сначала с недоумением, потом со страхом.
– Оба вон! – продолжал кричать Андрей Ефимыч. –
Тупые люди! Глупые люди! Не нужно мне ни дружбы, ни твоих лекарств, тупой
человек! Пошлость! Гадость!
Хоботов и Михаил Аверьяныч, растерянно переглядываясь,
попятились к двери и вышли в сени. Андрей Ефимыч схватил склянку с бромистым
калием и швырнул им вслед; склянка со звоном разбилась о порог.
– Убирайтесь к черту! – крикнул он плачущим
голосом, выбегая в сени. – К черту!
По уходе гостей Андрей Ефимыч, дрожа, как в лихорадке, лег
на диван и долго еще повторял:
– Тупые люди! Глупые люди!
Когда он успокоился, то прежде всего ему пришло на мысль,
что бедному Михаилу Аверьянычу теперь, должно быть, страшно стыдно и тяжело на
душе и что все это ужасно. Никогда раньше не случалось ничего подобного. Где же
ум и такт? Где уразумение вещей и философское равнодушие?
Доктор всю ночь не мог уснуть от стыда и досады на себя, а
утром, часов в десять, отправился в почтовую контору и извинился перед
почтмейстером.
– Не будем вспоминать о том, что произошло, –
сказал со вздохом растроганный Михаил Аверьяныч, крепко пожимая ему
руку. – Кто старое помянет, тому глаз вон. Любавкин! – вдруг крикнул
он так громко, что все почтальоны и посетители вздрогнули. – Подай стул. А
ты подожди! – крикнул он бабе, которая сквозь решетку протягивала к нему
заказное письмо. – Разве не видишь, что я занят? Не будем вспоминать
старое, – продолжал он нежно, обращаясь к Андрею Ефимычу. – Садитесь,
покорнейше прошу, мой дорогой.
Он минуту молча поглаживал себе колени и потом сказал:
– У меня и в мыслях не было обижаться на вас. Болезнь
не свой брат, я понимаю. Ваш припадок испугал нас вчера с доктором, и мы долго
потом говорили о вас. Дорогой мой, отчего вы не хотите серьезно заняться вашей
болезнью? Разве можно так? Извините за дружескую откровенность, – зашептал
Михаил Аверьяныч, – вы живете в самой неблагоприятной обстановке: теснота,
нечистота, ухода за вами нет, лечиться не на что… Дорогой мой друг, умоляем вас
вместе с доктором всем сердцем, послушайтесь нашего совета: ложитесь в
больницу! Там и пища здоровая, и уход, и лечение. Евгений Федорович хотя и
моветон, между нами говоря, но сведущий; на него вполне можно положиться. Он
дал мне слово, что займется вами.
Андрей Ефимыч был тронут искренним участием и слезами,
которые вдруг заблестели на щеках у почтмейстера.
– Уважаемый, не верьте! – зашептал он, прикладывая
руку к сердцу. – Не верьте им! Это обман! Болезнь моя только в том, что за
двадцать лет я нашел во всем городе одного только умного человека, да и тот
сумасшедший. Болезни нет никакой, а просто я попал в заколдованный круг, из
которого нет выхода. Мне все равно, я на все готов.
– Ложитесь в больницу, дорогой мой.
– Мне все равно, хоть в яму.
– Дайте, голубчик, слово, что вы будете слушаться во
всем Евгения Федорыча.
– Извольте, даю слово. Но, повторяю, уважаемый. я попал
в заколдованный круг. Теперь все, даже искреннее участие моих друзей, клонится
к одному – к моей погибели. Я погибаю и имею мужество сознавать это.
– Голубчик, вы выздоровеете.
– К чему это говорить, – сказал Андрей Ефимыч с
раздражением. – Редкий человек под конец жизни не испытывает того же, что
я теперь. Когда вам скажут, что у вас что-нибудь вроде плохих почек и
увеличенного сердца и вы станете лечиться, или скажут, что вы сумасшедший или
преступник, то есть, одним словом, когда люди вдруг обратят на вас внимание, то
знайте, что вы попали в заколдованный круг, из которого уже не выйдете. Будете
стараться выйти и еще больше заблудитесь. Сдавайтесь, потому что никакие
человеческие усилия уже не спасут вас. Так мне кажется.
Между тем у решетки толпилась публика. Андрей Ефимыч, чтобы
не метать, встал и начал прощаться. Михаил Аверьяныч еще раз взял с него
честное слово и проводил его до наружной двери.
В тот же день, перед вечером, к Андрею Ефимычу неожиданно
явился Хоботов в полушубке и в высоких сапогах и сказал таким тоном, как будто
вчера ничего не случилось:
– А я к вам по делу, коллега. Пришел приглашать вас: не
хотите ли со мной на консилиум, а?
Думая, что Хоботов хочет развлечь его прогулкой или в самом
деле дать ему заработать, Андрей Ефимыч оделся и вышел с ним на улицу. Он рад
был случаю загладить вчерашнюю вину и помириться и в душе благодарил Хоботова,
который даже не заикнулся о вчерашнем и, по-видимому, щадил его. От этого
некультурного человека трудно было ожидать такой деликатности.
– А где ваш больной? – спросил Андрей Ефимыч.
– У меня в больнице. Мне уж давно хотелось показать
вам… Интереснейший случай.
Вошли в больничный двор и, обойдя главный корпус,
направились к флигелю, где помещались умалишенные. И все это почему-то молча.
Когда вошли во флигель, Никита, по обыкновению, вскочил и вытянулся.
– Тут у одного произошло осложнение со стороны
легких, – сказал вполголоса Хоботов, входя с Андреем Ефимычем в
палату. – Вы погодите здесь, а я сейчас. Схожу только за стетоскопом.
И вышел.
|