КЕЛЬЯ В ЧУДОВОМ МОНАСТЫРЕ
(1603
года)
О т е ц
П и м е н,
Г р и г о р и й спящий.
П и м е н
(пишет
перед лампадой)
Еще
одно, последнее сказанье –
И
летопись окончена моя,
Исполнен
долг, завещанный от бога
Мне,
грешному. Недаром многих лет
Свидетелем
господь меня поставил
И
книжному искусству вразумил;
Когда-нибудь
монах трудолюбивый
Найдет
мой труд усердный, безымянный,
Засветит
он, как я, свою лампаду –
И,
пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые
сказанья перепишет,
Да
ведают потомки православных
Земли
родной минувшую судьбу,
Своих
царей великих поминают
За
их труды, за славу, за добро –
А
за грехи, за темные деянья
Спасителя
смиренно умоляют.
На
старости я сызнова живу,
Минувшее
проходит предо мною –
Давно
ль оно неслось, событий полно,
Волнуяся,
как море-окиян?
Теперь
оно безмолвно и спокойно,
Не
много лиц мне память сохранила,
Не
много слов доходят до меня,
А
прочее погибло невозвратно...
Но
близок день, лампада догорает –
Еще
одно, последнее сказанье.
(Пишет.)
Г р и г о р и й
(пробуждается)
Все
тот же сон! возможно ль? в третий раз!
Проклятый
сон!.. А все перед лампадой
Старик
сидит да пишет – и дремотой,
Знать,
во всю ночь он не смыкал очей.
Как
я люблю его спокойный вид,
Когда,
душой в минувшем погруженный,
Он
летопись свою ведет; и часто
Я
угадать хотел, о чем он пишет?
О
темном ли владычестве татар?
О
казнях ли свирепых Иоанна?
О
бурном ли новогородском Вече?
О
славе ли отечества? напрасно.
Ни
на челе высоком, ни во взорах
Нельзя
прочесть его сокрытых дум;
Все
тот же вид смиренный, величавый.
Так
точно дьяк, в приказах поседелый,
Спокойно
зрит на правых и виновных,
Добру
и злу внимая равнодушно,
Не
ведая ни жалости, ни гнева.
П и м е н
Проснулся,
брат.
Г р и г о р и й
Благослови
меня,
Честный
отец.
П и м е н
Благослови
господь
Тебя
и днесь, и присно, и вовеки.
Г р
и г о р и й
Ты
все писал и сном не позабылся,
А
мой покой бесовское мечтанье
Тревожило,
и враг меня мутил.
Мне
снилося, что лестница крутая
Меня
вела на башню; с высоты
Мне
виделась Москва, что муравейник;
Внизу
народ на площади кипел
И
на меня указывал со смехом,
И
стыдно мне и страшно становилось –
И,
падая стремглав, я пробуждался...
И
три раза мне снился тот же сон.
Не
чудно ли?
П и м е н
Младая
кровь играет;
Смиряй
себя молитвой и постом,
И
сны твои видений легких будут
Исполнены.
Доныне – если я,
Невольною
дремотой обессилен,
Не
сотворю молитвы долгой к ночи –
Мой
старый сон не тих, и не безгрешен,
Мне
чудятся то шумные пиры,
То
ратный стан, то схватки боевые,
Безумные
потехи юных лет!
Г р
и г о р и й
Как
весело провел свою ты младость!
Ты
воевал под башнями Казани,
Ты
рать Литвы при Шуйском отражал,
Ты
видел двор и роскошь Иоанна!
Счастлив!
а я от отроческих лет
По
келиям скитаюсь, бедный инок!
Зачем
и мне не тешиться в боях,
Не
пировать за царскою трапезой?
Успел
бы я, как ты, на старость лет
От
суеты, от мира отложиться,
Произнести
монашества обет
И
в тихую обитель затвориться.
П и м е н
Не
сетуй, брат, что рано грешный свет
Покинул
ты, что мало искушений
Послал
тебе всевышний. Верь ты мне:
Нас
издали пленяет слава, роскошь
И
женская лукавая любовь.
Я
долго жил и многим насладился;
Но
с той поры лишь ведаю блаженство,
Как
в монастырь господь меня привел.
Подумай,
сын, ты о царях великих.
Кто
выше их? Единый бог. Кто смеет
Противу
их? Никто. А что же? Часто
Златый
венец тяжел им становился:
Они
его меняли на клобук.
Царь
Иоанн искал успокоенья
В
подобии монашеских трудов.
Его
дворец, любимцев гордых полный,
Монастыря
вид новый принимал:
Кромешники
в тафьях и власяницах
Послушными
являлись чернецами,
А
грозный царь игуменом смиренным.
Я
видел здесь – вот в этой самой келье
(В
ней жил тогда Кирилл многострадальный,
Муж
праведный. Тогда уж и меня
Сподобил
бог уразуметь ничтожность
Мирских
сует), здесь видел я царя,
Усталого
от гневных дум и казней.
Задумчив,
тих сидел меж нами Грозный,
Мы
перед ним недвижимо стояли,
И
тихо он беседу с нами вел.
Он
говорил игумену и братье:
«Отцы
мои, желанный день придет,
Предстану
здесь алкающий спасенья.
Ты,
Никодим, ты, Сергий, ты, Кирилл,
Вы
все – обет примите мой духовный:
Прииду
к вам, преступник окаянный,
И
схиму здесь честную восприму,
К
стопам твоим, святый отец, припадши».
Так
говорил державный государь,
И
сладко речь из уст его лилася,
И
плакал он. А мы в слезах молились,
Да
ниспошлет господь любовь и мир
Его
душе страдающей и бурной.
А
сын его Феодор? На престоле
Он
воздыхал о мирном житие
Молчальника.
Он царские чертоги
Преобратил
в молитвенную келью;
Там
тяжкие, державные печали
Святой
души его не возмущали.
Бог
возлюбил смирение царя,
И
Русь при нем во славе безмятежной
Утешилась –
а в час его кончины
Свершилося
неслыханное чудо:
К
его одру, царю едину зримый,
Явился
муж необычайно светел,
И
начал с ним беседовать Феодор
И
называть великим патриархом.
И
все кругом объяты были страхом,
Уразумев
небесное виденье,
Зане
святый владыка пред царем
Во
храмине тогда не находился.
Когда
же он преставился, палаты
Исполнились
святым благоуханьем,
И
лик его как солнце просиял –
Уж
не видать такого нам царя.
О
страшное, невиданное горе!
Прогневали
мы бога, согрешили:
Владыкою
себе цареубийцу
Мы
нарекли.
Г р
и г о р и й
Давно,
честный отец,
Хотелось
мне тебя спросить о смерти
Димитрия-царевича;
в то время
Ты,
говорят, был в Угличе.
П и м е н
Ох,
помню!
Привел
меня бог видеть злое дело,
Кровавый
грех. Тогда я в дальний Углич
На
некое был послан послушанье;
Пришел
я в ночь. Наутро в час обедни
Вдруг
слышу звон, ударили в набат,
Крик,
шум. Бегут на двор царицы. Я
Спешу
туда ж – а там уже весь город.
Гляжу:
лежит зарезанный царевич;
Царица
мать в беспамятстве над ним,
Кормилица
в отчаянье рыдает,
А
тут народ, остервенясь, волочит
Безбожную
предательницу-мамку...
Вдруг
между их, свиреп, от злости бледен,
Является
Иуда Битяговский.
«Вот,
вот злодей!» – раздался общий вопль,
И
вмиг его не стало. Тут народ
Вслед
бросился бежавшим трем убийцам;
Укрывшихся
злодеев захватили
И
привели пред теплый труп младенца,
И
чудо – вдруг мертвец затрепетал –
«Покайтеся!» –
народ им завопил:
И
в ужасе под топором злодеи
Покаялись –
и назвали Бориса.
Г р
и г о р и й
Каких
был лет царевич убиенный?
П и м е н
Да
лет семи; ему бы ныне было
(Тому
прошло уж десять лет... нет, больше:
Двенадцать
лет) – он был бы твой ровесник
И
царствовал; но бог судил иное.
Сей
повестью плачевной заключу
Я
летопись мою; с тех пор я мало
Вникал
в дела мирские. Брат Григорий,
Ты
грамотой свой разум просветил,
Тебе
свой труд передаю. В часы,
Свободные
от подвигов духовных,
Описывай,
не мудрствуя лукаво,
Все
то, чему свидетель в жизни будешь:
Войну
и мир, управу государей,
Угодников
святые чудеса,
Пророчества
и знаменья небесны –
А
мне пора, пора уж отдохнуть
И
погасить лампаду... Но звонят
К
заутрене... благослови, господь,
Своих
рабов!.. подай костыль, Григорий.
(Уходит.)
Г р и г о р и й
Борис,
Борис! все пред тобой трепещет,
Никто
тебе не смеет и напомнить
О
жребии несчастного младенца, –
А
между тем отшельник в темной келье
Здесь
на тебя донос ужасный пишет:
И
не уйдешь ты от суда мирского,
Как
не уйдешь от божьего суда.
|
