
Увеличить |
Глава IX
На
верхней площадке широкого крыльца отеля, внесенная по ступеням в креслах и окруженная
слугами, служанками и многочисленною подобострастною челядью отеля, в
присутствии самого обер-кельнера, вышедшего встретить высокую посетительницу,
приехавшую с таким треском и шумом, с собственною прислугою и с столькими
баулами и чемоданами, восседала – бабушка! Да, это была она сама, грозная и
богатая, семидесятипятилетняя Антонида Васильевна Тарасевичева, помещица и
московская барыня, la baboulinka, о которой пускались и получались телеграммы,
умиравшая и не умершая и которая вдруг сама, собственнолично, явилась к нам как
снег на голову. Она явилась, хотя и без ног, носимая, как и всегда, во все
последние пять лет, в креслах, но, по обыкновению своему, бойкая, задорная,
самодовольная, прямо сидящая, громко и повелительно кричащая, всех
бранящая, – ну точь-в-точь такая, как я имел честь видеть ее раза два, с
того времени как определился в генеральский дом учителем. Естественно, что я
стоял пред нею истуканом от удивления. Она же разглядела меня своим рысьим
взглядом еще за сто шагов, когда ее вносили в креслах, узнала и кликнула меня
по имени и отчеству, что тоже, по обыкновению своему, раз навсегда запомнила.
«И эдакую-то ждали видеть в гробу, схороненную и оставившую наследство, –
пролетело у меня в мыслях, – да она всех нас и весь отель переживет! Но,
боже, что ж это будет теперь с нашими, что будет теперь с генералом! Она весь
отель теперь перевернет на сторону!»
– Ну
что ж ты, батюшка, стал предо мною, глаза выпучил! – продолжала кричать на
меня бабушка, – поклониться-поздороваться не умеешь, что ли? Аль
загордился, не хочешь? Аль, может, не узнал? Слышишь, Потапыч, –
обратилась она к седому старичку, во фраке, в белом галстуке и с розовой
лысиной, своему дворецкому, сопровождавшему ее в вояже, – слышишь, не
узнает! Схоронили! Телеграмму за телеграммою посылали: умерла али не умерла?
Ведь я все знаю! А я, вот видишь, и живехонька.
– Помилуйте,
Антонида Васильевна, с чего мне-то вам худого желать? – весело отвечал я
очнувшись, – я только был удивлен… Да и как же не подивиться, так неожиданно…
– А
что тебе удивительного? Села да поехала. В вагоне покойно, толчков нет. Ты
гулять ходил, что ли?
– Да,
прошелся к воксалу.
– Здесь
хорошо, – сказала бабушка, озираясь, – тепло и деревья богатые. Это я
люблю! Наши дома? Генерал?
– О!
дома, в этот час, наверно, все дома.
– А
у них и здесь часы заведены и все церемонии? Тону задают. Экипаж, я слышала, держат,
les seigneurs russes![26]
Просвистались, так и за границу! И Прасковья с ним?
– И
Полина Александровна тоже.
– И
французишка? Ну да сама всех увижу. Алексей Иванович, показывай дорогу, прямо к
нему. Тебе-то здесь хорошо ли?
– Так
себе, Антонида Васильевна.
– А
ты, Потапыч, скажи этому олуху, кельнеру, чтоб мне удобную квартиру отвели, хорошую,
не высоко, туда и вещи сейчас перенеси. Да чего всем-то соваться меня нести?
Чего они лезут? Экие рабы! Это кто с тобой? – обратилась она опять ко мне.
– Это
мистер Астлей, – отвечал я.
– Какой
такой мистер Астлей?
– Путешественник,
мой добрый знакомый; знаком и с генералом.
– Англичанин.
То-то он уставился на меня и зубов не разжимает. Я, впрочем, люблю англичан.
Ну, тащите наверх, прямо к ним на квартиру; где они там?
Бабушку
понесли; я шел впереди по широкой лестнице отеля. Шествие наше было очень
эффектное. Все, кто попадались, – останавливались и смотрели во все глаза.
Наш отель считался самым лучшим, самым дорогим и самым аристократическим на
водах. На лестнице и в коридорах всегда встречаются великолепные дамы и важные
англичане. Многие осведомлялись внизу у обер-кельнера, который, с своей
стороны, был глубоко поражен. Он, конечно, отвечал всем спрашивавшим, что это
важная иностранка, une russe, une comtesse, grande dame[27] и что она займет то
самое помещение, которое за неделю тому назад занимала la grande duchesse de N[28]. Повелительная
и властительная наружность бабушки, возносимой в креслах, была причиною главного
эффекта. При встрече со всяким новым лицом она тотчас обмеривала его любопытным
взглядом и о всех громко меня расспрашивала. Бабушка была из крупной породы, и
хотя и не вставала с кресел, но предчувствовалось, глядя на нее, что она весьма
высокого роста. Спина ее держалась прямо, как доска, и не опиралась на кресло.
Седая, большая ее голова, с крупными и резкими чертами лица, держалась вверх;
глядела она как-то даже заносчиво и с вызовом; и видно было, что взгляд и жесты
ее совершенно натуральны. Несмотря на семьдесят пять лет, лицо ее было довольно
свежо и даже зубы не совсем пострадали. Одета она была в черном шелковом платье
и в белом чепчике.
– Она
чрезвычайно интересует меня, – шепнул мне, подымаясь рядом со мною, мистер
Астлей.
«О
телеграммах она знает, – подумал я, – Де-Грие ей тоже известен, но
m-lle Blanche еще, кажется, мало известна». Я тотчас же сообщил об этом мистеру
Астлею.
Грешный
человек! только что прошло мое первое удивление, я ужасно обрадовался громовому
удару, который мы произведем сейчас у генерала. Меня точно что подзадоривало, и
я шел впереди чрезвычайно весело.
Наши
квартировали в третьем этаже; я не докладывал и даже не постучал в дверь, а
просто растворил ее настежь, и бабушку внесли с триумфом. Все они были, как
нарочно, в сборе, в кабинете генерала. Было двенадцать часов, и, кажется,
проектировалась какая-то поездка, – одни сбирались в колясках, другие
верхами, всей компанией; кроме того, были еще приглашенные из знакомых. Кроме
генерала, Полины с детьми, их нянюшки, находились в кабинете: Де-Грие, m-lle
Blanche, опять в амазонке, ее мать madame veuve Cominges, маленький князь и еще
какой-то ученый путешественник, немец, которого я видел у них еще в первый раз.
Кресла с бабушкой прямо опустили посредине кабинета, в трех шагах от генерала.
Боже, никогда не забуду этого впечатления! Пред нашим входом генерал что-то
рассказывал, а Де-Грие его поправлял. Надо заметить, что m-lle Blanche и
Де-Грие вот уже два-три дня почему-то очень ухаживали за маленьким князем – a
la barbe du pauvre general[29],
и компания хоть, может быть, и искусственно, но была настроена на самый веселый
и радушно-семейный тон. При виде бабушки генерал вдруг остолбенел, разинул рот
и остановился на полслове. Он смотрел на нее, выпучив глаза, как будто
околдованный взглядом василиска. Бабушка смотрела на него тоже молча,
неподвижно, – но что это был за торжествующий, вызывающий и насмешливый
взгляд! Они просмотрели так друг на друга секунд десять битых, при глубоком
молчании всех окружающих. Де-Грие сначала оцепенел, но скоро необыкновенное
беспокойство замелькало в его лице. M-lle Blanche подняла брови, раскрыла рот и
дико разглядывала бабушку. Князь и ученый в глубоком недоумении созерцали всю
эту картину. Во взгляде Полины выразилось чрезвычайное удивление и недоумение,
но вдруг она побледнела, как платок; чрез минуту кровь быстро ударила ей в лицо
и залила ей щеки. Да, это была катастрофа для всех! Я только и делал, что
переводил мои взгляды от бабушки на всех окружающих и обратно. Мистер Астлей
стоял в стороне, по своему обыкновению, спокойно и чинно.
– Ну,
вот и я! Вместо телеграммы-то! – разразилась наконец бабушка, прерывая
молчание. – Что, не ожидали?
– Антонида
Васильевна… тетушка… но каким же образом… – пробормотал несчастный генерал.
Если бы бабушка не заговорила еще несколько секунд, то, может быть, с ним был
бы удар.
– Как
каким образом? Села да поехала. А железная-то дорога на что? А вы все думали: я
уж ноги протянула и вам наследство оставила? Я ведь знаю, как ты отсюда
телеграммы-то посылал. Денег-то что за них переплатил, я думаю. Отсюда не
дешево. А я ноги на плечи, да и сюда. Это тот француз? Monsieur Де-Грие,
кажется?
– Oui,
madame, – подхватил Де-Грие, – et croyez, je suis si enchante… votre sante…
c'est un miracle… vous voir ici, une surprise charmante…[30]
– То-то
charmante; знаю я тебя, фигляр ты эдакой, да я-то тебе вот на столечко не
верю! – и она указала ему свой мизинец. – Это кто такая, –
обратилась она, указывая на m-lle Blanche. Эффектная француженка, в амазонке, с
хлыстом в руке, видимо, ее поразила. – Здешняя, что ли?
– Это
mademoiselle Blanche de Cominges, а вот и маменька ее madame de Cominges; они
квартируют в здешнем отеле. – доложил я.
– Замужем
дочь-то? – не церемонясь, расспрашивала бабушка.
– Mademoiselle
de Cominges девица, – отвечал я как можно почтительнее и нарочно вполголоса.
– Веселая?
Я было
не понял вопроса.
– Не
скучно с нею? По-русски понимает? Вот Де-Грие у нас в Москве намастачился
по-нашему-то, с пятого на десятое.
Я
объяснил ей, что mademoiselle de Cominges никогда не была в России.
– Bonjour! –
сказала бабушка, вдруг резко обращаясь к m-lle Blanche.
– Bonjour,
madame, – церемонно и изящно присела m-lle Blanche, поспешив, под покровом
необыкновенной скромности и вежливости, выказать всем выражением лица и фигуры
чрезвычайное удивление к такому странному вопросу и обращению.
– О,
глаза опустила, манерничает и церемонничает; сейчас видна птица; актриса какая-нибудь.
Я здесь в отеле внизу остановилась, – обратилась она вдруг к
генералу, – соседка тебе буду; рад или не рад?
– О
тетушка! Поверьте искренним чувствам… моего удовольствия, – подхватил
генерал. Он уже отчасти опомнился, а так как при случае он умел говорить
удачно, важно и с претензиею на некоторый эффект, то принялся распространяться
и теперь. – Мы были так встревожены и поражены известиями о вашем
нездоровье… Мы получали такие безнадежные телеграммы, и вдруг…
– Ну,
врешь, врешь! – перебила тотчас бабушка.
– Но
каким образом, – тоже поскорей перебил и возвысил голос генерал,
постаравшись не заметить этого «врешь», – каким образом вы, однако,
решились на такую поездку? Согласитесь сами, что в ваших летах и при вашем
здоровье… по крайней мере все это так неожиданно, что понятно наше удивление.
Но я так рад… и мы все (он начал умильно и восторженно улыбаться) постараемся
изо всех сил сделать вам здешний сезон наиприятнейшим препровождением…
– Ну,
довольно; болтовня пустая; нагородил по обыкновению; я и сама сумею прожить.
Впрочем, и от вас не прочь; зла не помню. Каким образом, ты спрашиваешь. Да что
тут удивительного? Самым простейшим образом. И чего они все удивляются.
Здравствуй, Прасковья. Ты здесь что делаешь?
– Здравствуйте,
бабушка, – сказала Полина, приближаясь к ней, – давно ли в дороге?
– Ну,
вот эта умнее всех спросила, а то: ах да ах! Вот видишь ты: лежала-лежала, лечили-лечили,
я докторов прогнала и позвала пономаря от Николы. Он от такой же болезни сенной
трухой одну бабу вылечил. Ну, и мне помог; на третий день вся вспотела и
поднялась. Потом опять собрались мои немцы, надели очки и стали рядить: «Если
бы теперь, говорят, за границу на воды и курс взять, так совсем бы завалы
прошли». А почему же нет, думаю? Дурь-Зажигины разахались:«Куда вам, говорят,
доехать!». Ну, вот-те на! В один день собралась и на прошлой неделе в пятницу
взяла девушку, да Потапыча, да Федора лакея, да этого Федора из Берлина и
прогнала, потому: вижу, совсем его не надо, и одна-одинешенька доехала бы…
Вагон беру особенный, а носильщики на всех станциях есть, за двугривенный куда
хочешь донесут. Ишь вы квартиру нанимаете какую! – заключила она
осматриваясь. – Из каких это ты денег, батюшка? Ведь все у тебя в залоге.
Одному этому французишке что должен деньжищ-то! Я ведь все знаю, все знаю!
– Я,
тетушка… – начал генерал, весь сконфузившись, – я удивляюсь, тетушка… я, кажется,
могу и без чьего-либо контроля… притом же мои расходы не превышают моих
средств, и мы здесь…
– У
тебя-то не превышают? сказал! У детей-то, должно быть, последнее уж заграбил,
опекун!
– После
этого, после таких слов… – начал генерал в негодовании, – я уже и не знаю…
– То-то
не знаешь! небось здесь от рулетки не отходишь? Весь просвистался?
Генерал
был так поражен, что чуть не захлебнулся от прилива взволнованных чувств своих.
– На
рулетке! Я? При моем значении… Я? Опомнитесь, матушка, вы еще, должно быть, нездоровы…
– Ну,
врешь, врешь; небось оттащить не могут; все врешь! Я вот посмотрю, что это за рулетка
такая, сегодня же. Ты, Прасковья, мне расскажи, где что здесь осматривают, да
вот и Алексей Иванович покажет, а ты, Потапыч, записывай все места, куда ехать.
Что здесь осматривают? – обратилась вдруг она опять к Полине.
– Здесь
есть близко развалины замка, потом Шлангенберг.
– Что
это Шлангенберг? Роща, что ли?
– Нет,
не роща, это гора; там пуант…
– Какой
такой пуант?
– Самая
высшая точка на горе, огороженное место. Оттуда вид бесподобный.
– Это
на гору-то кресла тащить? Встащат аль нет?
– О,
носильщиков сыскать можно, – отвечал я.
В это
время подошла здороваться к бабушке Федосья, нянюшка, и подвела генеральских
детей.
– Ну,
нечего лобызаться! Не люблю целоваться с детьми: все дети сопливые. Ну, ты как
здесь, Федосья?
– Здесь
очинно, очинно хорошо, матушка Антонида Васильевна, – ответила
Федосья. – Как вам-то было, матушка? Уж мы так про вас изболезновались.
– Знаю,
ты-то простая душа. Это что у вас, все гости, что ли? – обратилась она
опять к Полине. – Это кто плюгавенький-то, в очках?
– Князь
Нильский, бабушка, – прошептала ей Полина.
– А
русский? А я думала, не поймет! Не слыхал, может быть! Мистера Астлея я уже видела.
Да вот он опять, – увидала его бабушка, – здравствуйте!
– обратилась
она вдруг к нему.
Мистер
Астлей молча ей поклонился.
– Ну,
что вы мне скажете хорошего? Скажите что-нибудь! Переведи ему это, Полина.
Полина
перевела.
– То,
что я гляжу на вас с большим удовольствием и радуюсь, что вы в добром
здоровье, – серьезно, но с чрезвычайною готовностью ответил мистер Астлей.
Бабушке перевели, и ей, видимо, это понравилось.
– Как
англичане всегда хорошо отвечают, – заметила она. – Я почему-то
всегда любила англичан, сравнения нет с французишками! Заходите ко мне, –
обратилась она опять к мистеру Астлею. – Постараюсь вас не очень
обеспокоить. Переведи это ему, да скажи ему, что я здесь внизу, здесь внизу,
– слышите,
внизу, внизу, – повторяла она мистеру Астлею, указывая пальцем вниз, Мистер
Астлей был чрезвычайно доволен приглашением.
Бабушка
внимательным и довольным взглядом оглядела с ног до головы Полину.
– Я
бы тебя, Прасковья, любила, – вдруг сказала она, – девка ты славная,
лучше их всех, да характеришко у тебя – ух! Ну да и у меня характер;
повернись-ка; это у тебя не накладка в волосах-то?
– Нет,
бабушка, свои.
– То-то,
не люблю теперешней глупой моды. Хороша ты очень. Я бы в тебя влюбилась, если б
была кавалером. Чего замуж-то не выходишь? Но, однако, пора мне. И погулять
хочется, а то все вагон да вагон… Ну что ты, все еще сердишься? –
обратилась она к генералу.
– Помилуйте,
тетушка, полноте! – спохватился обрадованный генерал, – я понимаю, в
ваши лета…
– Cette
vieille est tombee en enfance[31], – шепнул мне
Де-Грие.
– Я
вот все хочу здесь рассмотреть. Ты мне Алексея Ивановича-то уступишь? –
продолжала бабушка генералу.
– О,
сколько угодно, но я и сам… и Полина и monsieur Де-Грие… мы все, все сочтем за
удовольствие вам сопутствовать…
– Mais,
madame, cela sera un plaisir[32], –
подвернулся Де-Грие с обворожительной улыбкой.
– То-то,
plaisir. Смешон ты мне, батюшка. Денег-то я тебе, впрочем, не дам, –
прибавила она вдруг генералу. – Ну, теперь в мой номер: осмотреть надо, а
потом и отправимся по всем местам. Ну, подымайте.
Бабушку
опять подняли, и все отправились гурьбой, вслед за креслами, вниз по лестнице.
Генерал шел, как будто ошеломленный ударом дубины по голове. Де-Грие что-то
соображал. M-lle Blanche хотела было остаться, но почему-то рассудила тоже
пойти со всеми. За нею тотчас же отправился и князь, и наверху, в. квартире
генерала, остались только немец и madame veuve Cominges.
|