 Увеличить |
Глава XI
Кресла
откатили к дверям, на другой конец залы. Бабушка сияла. Все наши стеснились
тотчас же кругом нее с поздравлениями. Как ни эксцентрично было поведение
бабушки, но ее триумф покрывал многое, и генерал уже не боялся
скомпрометировать себя в публике родственными отношениями с такой странной
женщиной. С снисходительною и фамильярно-веселою улыбкою, как бы теша ребенка,
поздравил он бабушку. Впрочем, он был видимо поражен, равно как и все зрители.
Кругом говорили и указывали на бабушку. Многие проходили мимо нее, чтобы ближе
ее рассмотреть. Мистер Астлей толковал о ней в стороне с двумя своими знакомыми
англичанами. Несколько величавых зрительниц, дам, с величавым недоумением
рассматривали ее как какое-то чудо. Де-Грие так и рассыпался в поздравлениях и
улыбках.
– Quelle
victoire![42]
– говорил он.
– Mais,
madame, c'etait du feu![43] – прибавила с заигрывающей улыбкой mademoiselle
Blanche.
– Да-с,
вот взяла да и выиграла двенадцать тысяч флоринов! Какое двенадцать, а
золото-то? С золотом почти что тринадцать выйдет. Это сколько по-нашему? Тысяч
шесть, что ли, будет?
Я доложил,
что и за семь перевалило, а по теперешнему курсу, пожалуй, и до восьми дойдет.
– Шутка,
восемь тысяч! А вы-то сидите здесь, колпаки, ничего не делаете! Потапыч, Марфа,
видели?
– Матушка,
да как это вы? Восемь тысяч рублей, – восклицала, извиваясь, Марфа.
– Нате,
вот вам от меня по пяти золотых, вот! Потапыч и Марфа бросились целовать ручки.
– И
носильщикам дать по фридрихсдору. Дай им по золотому, Алексей Иванович. Что это
лакей кланяется, и другой тоже? Поздравляют? Дай им тоже по фридрихсдору.
– Madame
la princesse… un pauvre expatrie… malheur continuel… le princes russes sont si
genereux[44], –
увивалась около кресел одна личность в истасканном сюртуке, пестром жилете, в
усах, держа картуз на отлете и с подобострастною улыбкой…
– Дай
ему тоже фридрихсдор. Нет, дай два; ну, довольно, а то конца с ними не будет. Подымите,
везите! Прасковья, – обратилась она к Полине Александровне, – я тебе
завтра на платье куплю, и той куплю mademoiselle… как ее, mademoiselle Blanche,
что ли, ей тоже на платье куплю. Переведи ей, Прасковья!
– Merci,
madame, – умильно присела mademoiselle Blanche, искривив рот в насмешливую
улыбку, которою обменялась с Де-Грие и генералом. Генерал отчасти конфузился и
ужасно был рад, когда мы добрались до аллеи.
– Федосья,
Федосья-то, думаю, как удивится теперь, – говорила бабушка, вспоминая о знакомой
генеральской нянюшке. – И ей нужно на платье подарить. Эй, Алексей
Иванович, Алексей Иванович, подай этому нищему!
По
дороге проходил какой-то оборванец, с скрюченною спиной, и глядел на нас.
– Да
это, может быть, и не нищий, а какой-нибудь прощелыга, бабушка.
– Дай!
дай! дай ему гульден!
Я
подошел и подал. Он посмотрел на меня с диким недоумением, однако молча взял
гульден. От него пахло вином.
– А
ты, Алексей Иванович, не пробовал еще счастия?
– Нет,
бабушка.
– А
у самого глаза горели, я видела.
– Я
еще попробую, бабушка, непременно, потом.
– И
прямо ставь на zero! Вот увидишь! Сколько у тебя капиталу?
– Всего
только двадцать фридрихсдоров, бабушка.
– Немного.
Пятьдесят фридрихсдоров я тебе дам взаймы, если хочешь. Вот этот самый сверток
и бери, а ты, батюшка, все-таки не жди, тебе не дам! – вдруг обратилась
она к генералу.
Того
точно перевернуло, но он промолчал. Де-Грие нахмурился.
– Que
diable, c'est une terrible vieille![45] – прошептал он сквозь зубы генералу.
– Нищий,
нищий, опять нищий! – закричала бабушка. – Алексей Иванович, дай и
этому гульден.
На этот
раз повстречался седой старик, с деревянной ногой, в каком-то синем длиннополом
сюртуке и с длинною тростью в руках. Он похож был на старого солдата. Но когда
я протянул ему гульден, он сделал шаг назад и грозно осмотрел меня.
– Was
ist's der Teufel![46]
– крикнул он, прибавив к этому еще с десяток ругательств.
– Ну
дурак! – крикнула бабушка, махнув рукой. – Везите дальше!
Проголодалась! Теперь сейчас обедать, потом немного поваляюсь и опять туда.
– Вы
опять хотите играть, бабушка? – крикнул я.
– Как
бы ты думал? Что вы-то здесь сидите да киснете, так и мне на вас смотреть?
– Mais,
madame, – приблизился Де-Грие, – les chances vent
tourner, une seule mauvaise chance et vous perdrez tout… surtout avec votre
jeu… c'etait terrible![47]
– Vous
perdrez absolument[48], – защебетала m-lle Blanche.
– Да
вам-то всем какое дело? Не ваши проиграю – свои! А где этот мистер
Астлей? – спросила она меня.
– В
воксале остался, бабушка.
– Жаль;
вот этот так хороший человек.
Прибыв
домой, бабушка еще на лестнице, встретив обер-кельнера, подозвала его и похвастала
своим выигрышем; затем позвала Федосью, подарила ей три фридрихсдора и велела
подавать обедать. Федосья и Марфа так и рассыпались пред нею за обедом.
– Смотрю
я на вас, матушка, – трещала Марфа, – и говорю Потапычу, что это наша
матушка хочет делать. А на столе денег-то, денег-то, батюшки! всю-то жизнь
столько денег не видывала, а всь кругом господа, всь одни господа сидят. И
откуда, говорю, Потапыч, это всь такие здесь господа? Думаю, помоги ей сама
мати-божия. Молюсь я за вас, матушка, а сердце вот так и замирает, так и
замирает, дрожу, вся дрожу. Дай ей, господи, думаю, а тут вот вам господь и послал.
До сих пор, матушка, так и дрожу, так вот вся и дрожу.
– Алексей
Иванович, после обеда, часа в четыре, готовься; пойдем. А теперь покамест
прощай, да докторишку мне какого-нибудь позвать не забудь, тоже и воды пить
надо. А то и позабудешь, пожалуй.
Я вышел
от бабушки как одурманенный. Я старался себе представить, что теперь будет со
всеми нашими и какой оборот примут дела? Я видел ясно, что они (генерал
преимущественно) еще не успели прийти в себя, даже и от первого впечатления.
Факт появления бабушки вместо ожидаемой с часу на час телеграммы об ее смерти
(а стало быть, и о наследстве) до того раздробил всю систему их намерений и
принятых решений, что они с решительным недоумением и с каким-то нашедшим на
всех столбняком относились к дальнейшим подвигам бабушки на рулетке. А между
тем этот второй факт был чуть ли не важнее первого, потому что хоть бабушка и
повторила два раза, что денег генералу не даст, но ведь кто знает, –
все-таки не должно было еще терять надежды. Не терял же ее Де-Грие, замешанный
во все дела генерала. Я уверен, что и m-lle Blanche, тоже весьма замешанная
(еще бы: генеральша и значительное наследство!), не потеряла бы надежды и
употребила бы все обольщения кокетства над бабушкой – в контраст с неподатливою
и неумеющею приласкаться гордячкой Полиной. Но теперь, теперь, когда бабушка
совершила такие подвиги на рулетке, теперь, когда личность бабушки отпечаталась
пред ними так ясно и типически (строптивая, властолюбивая старуха et tombee en
enfance), теперь, пожалуй, и все погибло: ведь она, как ребенок, рада, что
дорвалась, и, как водится, проиграется в пух. Боже! подумал я (и прости меня,
господи, с самым злорадным смехом), – боже, да ведь каждый фридрихсдор, поставленный
бабушкою давеча, ложился болячкою на сердце генерала, бесил Де-Грие и доводил до
исступления m-lle de Cominges, у которой мимо рта проносили ложку. Вот и еще
факт: даже с выигрыша, с радости, когда бабушка раздавала всем деньги и каждого
прохожего принимала за нищего, даже и тут у ней вырвалось к генералу: «А
тебе-то все-таки не дам!» Это значит: села на этой мысли, уперлась, слово такое
себе дала; – опасно! опасно!
Все эти
соображения ходили в моей голове в то время, как я поднимался от бабушки по парадной
лестнице, в самый верхний этаж, в свою каморку. Все это занимало меня сильно; хотя,
конечно, я и прежде мог предугадывать главные толстейшие нити, связывавшие
предо мною актеров, но все-таки окончательно не знал всех средств и тайн этой
игры. Полина никогда не была со мною вполне доверчива. Хоть и случалось,
правда, что она открывала мне подчас, как бы невольно, свое сердце, но я
заметил, что часто, да почти и всегда, после этих открытий или в смех обратит
все сказанное, или запутает и с намерением придаст всему ложный вид. О! она
многое скрывала! Во всяком случае, я предчувствовал, что подходит финал всего
этого таинственного и напряженного состояния. Еще один удар – и все будет
кончено и обнаружено. О своей участи, тоже во всем этом заинтересованный, я
почти не заботился. Странное у меня настроение: в кармане всего двадцать
фридрихсдоров; я далеко на чужой стороне, без места и без средств к существованию,
без надежды, без расчетов и – не забочусь об этом! Если бы не дума о Полине, то
я просто весь отдался бы одному комическому интересу предстоящей развязки и
хохотал бы во все горло. Но Полина смущает меня; участь ее решается, это я
предчувствовал, но, каюсь, совсем не участь ее меня беспокоит. Мне хочется
проникнуть в ее тайны; мне хотелось бы, чтобы она пришла ко мне и сказала:
«Ведь я люблю тебя», а если нет, если это безумство немыслимо, то тогда… ну, да
чего пожелать? Разве я знаю, чего желаю? Я сам как потерянный; мне только бы
быть при ней, в ее ореоле, в ее сиянии, навечно, всегда, всю жизнь. Дальше я
ничего не знаю! И разве я могу уйти от нее?
В
третьем этаже, в их коридоре, меня что-то как толкнуло. Я обернулся и, в
двадцати шагах или более, увидел выходящую из двери Полину. Она точно выжидала
и высматривала меня и тотчас же к себе поманила.
– Полина
Александровна…
– Тише! –
предупредила она.
– Представьте
себе, – зашептал я, – меня сейчас точно что толкнуло в бок;
оглядываюсь – вы! Точно электричество исходит из вас какое-то!
– Возьмите
это письмо, – заботливо и нахмуренно произнесла Полина, наверное не расслышав
того, что я сказал, – и передайте лично мистеру Астлею сейчас. Поскорее,
прошу вас. Ответа не надо. Он сам…
Она не
договорила.
– Мистеру
Астлею? – переспросил я в удивлении.
Но
Полина уже скрылась в дверь.
– Ага,
так у них переписка! – я, разумеется, побежал тотчас же отыскивать мистера
Астлея, сперва в его отеле, где его не застал, потом в воксале, где обегал все
залы, и наконец, в досаде, чуть не в отчаянии, возвращаясь домой, встретил его
случайно, в кавалькаде какие-то англичан и англичанок, верхом. Я поманил его,
остановил и передал ему письмо. Мы не успели и переглянуться. Но я подозреваю,
что мистер Астлей нарочно поскорее пустил лошадь.
Мучила
ли меня ревность? Но я был в самом разбитом состоянии духа. Я и удостовериться
не хотел, о чем они переписываются. Итак, он ее поверенный! «Друг-то
друг, – думал я, – и это ясно (и когда он успел сделаться), но есть
ли тут любовь?» «Конечно, нет», – шептал мне рассудок. Но ведь одного
рассудка в эдаких случаях мало. Во всяком случае предстояло и это разъяснить.
Дело неприятно усложнялось.
Не успел
я войти в отель, как швейцар и вышедший из своей комнаты обер-кельнер сообщили
мне, что меня требуют, ищут, три раза посылали наведываться: где я? –
просят как можно скорее в номер к генералу. Я был в самом скверном расположении
духа. У генерала в кабинете я нашел, кроме самого генерала, Де-Грие и m-lle
Blanche, одну, без матери. Мать была решительно подставная особа,
употреблявшаяся только для парада; но когда доходило до настоящего дела, то
m-lle Blanche орудовала одна. Да и вряд ли та что-нибудь знала про дела своей
названной дочки.
Они
втроем о чем-то горячо совещались, и даже дверь кабинета была заперта, чего
никогда не бывало. Подходя к дверям, я расслышал громкие голоса – дерзкий и
язвительный разговор Де-Грие, нахально-ругательный и бешеный крик Blanche и
жалкий голос генерала, очевидно в чем-то оправдывавшегося. При появлении моем
все они как бы поприудержались и подправились. Де-Грие поправил волосы и из
сердитого лица сделал улыбающееся, – тою скверною, официально-учтивою,
французскою улыбкою, которую я так ненавижу. Убитый и потерявшийся генерал
приосанился, но как-то машинально. Одна только m-lle Blanche почти не изменила
своей сверкающей гневом физиономии и только замолкла, устремив на меня взор с
нетерпеливым ожиданием. Замечу, что она до невероятности небрежно доселе со мною
обходилась, даже не отвечала на мои поклоны, – просто не примечала меня.
– Алексей
Иванович, – начал нежно распекающим тоном генерал, – позвольте вам объявить,
что странно, в высочайшей степени странно… одним словом, ваши поступки
относительно меня и моего семейства… одним словом, в высочайшей степени
странно…
– Eh!
ce n'est pas ca, – с досадой и презрением перебил Де-Грие. (Решительно, он
всем заправлял!) – Mon cher monsieur, notre cher general se trompe[49], –
впадая в такой тон (продолжаю его речь по-русски), но он хотел вам сказать… то
есть вас предупредить или, лучше сказать, просить вас убедительнейше, чтобы вы
не губили его, – ну да, не губили! Я употребляю именно это выражение…
– Но
чем же, чем же? – прервал я.
– Помилуйте,
вы беретесь быть руководителем (или как это сказать?) этой старухи, cette
pauvre terrible vieille[50], –
сбивался сам Де-Грие, – но ведь она проиграется; она проиграется вся в
пух! Вы сами видели, вы были свидетелем, как она играет! Если она начнет
проигрывать, то она уж и не отойдет от стола, из упрямства, из злости, и все
будет играть, все будет играть, а в таких случаях никогда не отыгрываются, и
тогда… тогда…
– И
тогда, – подхватил генерал, – тогда вы погубите все семейство! Я и
мое семейство, мы – ее наследники, у ней нет более близкой родни. Я вам
откровенно скажу: дела мои расстроены, крайне расстроены. Вы сами отчасти
знаете… Если она проиграет значительную сумму или даже, пожалуй, все состояние
(о боже!), что тогда будет с ними, с моими детьми! (генерал оглянулся на
Де-Грие) – со мною! (Он поглядел на m-lle Blanche, с презрением от него
отвернувшуюся.) Алексей Иванович, спасите, спасите нас!..
– Да
чем же, генерал, скажите, чем я могу… Что я-то тут значу?
– Откажитесь,
откажитесь, бросьте ее!..
– Так
другой найдется! – вскричал я.
– Ce
n'est pas ca, ce n'est pas ca, – перебил опять
Де-Грие, – que diable! Нет, не покидайте, но по крайней
мере усовестите, уговорите, отвлеките… Ну, наконец, не дайте ей проиграть слишком
много, отвлеките ее как-нибудь.
– Да
как я это сделаю? Если бы вы сами взялись за это, monsieur Де-Грие, –
прибавил я как можно наивнее.
Тут я
заметил быстрый, огненный, вопросительный взгляд mademoiselle Blanche на
Де-Грие. В лице самого Де-Грие мелькнуло что-то особенное, что-то откровенное,
от чего он не мог удержаться.
– То-то
и есть, что она меня не возьмет теперь! – вскричал, махнув рукой,
Де-Грие. – Если б!.. потом…
Де-Грие
быстро и значительно поглядел на m-lle Blanche.
– O
mon cher monsieur Alexis, soyez si bon[51], –
шагнула ко мне с обворожительною улыбкою сама m-lle Blanche, схватила меня за
обе руки и крепко сжала. Черт возьми! это дьявольское лицо умело в одну секунду
меняться. В это мгновение у ней явилось такое просящее лицо, такое милое,
детски улыбающееся и даже шаловливое; под конец фразы она плутовски мне
подмигнула, тихонько от всех; срезать разом, что ли, меня хотела? И недурно
вышло, – только уж грубо было это, однако, ужасно.
Подскочил
за ней и генерал, – именно подскочил:
– Алексей
Иванович, простите, что я давеча так с вами начал, я не то совсем хотел сказать…
Я вас прошу, умоляю, в пояс вам кланяюсь по-русски,
– вы
один, один можете нас спасти! Я и m-lle de Cominges вас умоляем, – вы
понимаете, ведь вы понимаете? – умолял он, показывая мне глазами на m-lle
Blanche. Он был очень жалок.
В эту
минуту раздались три тихие и почтительные удара в дверь; отворили
– стучал
коридорный слуга, а за ним, в нескольких шагах, стоял Потапыч. Послы были от
бабушки. Требовалось сыскать и доставить меня немедленно, «сердятся», –
сообщил Потапыч.
– Но
ведь еще только половина четвертого!
– Они
и заснуть не могли, все ворочались, потом вдруг встали, кресла потребовали и за
вами. Уж они теперь на крыльце-с…
– Quelle
megere![52]
– крикнул Де-Грие.
Действительно,
я нашел бабушку уже на крыльце, выходящую из терпения, что меня нет. До четырех
часов она не выдержала.
– Ну,
подымайте! – крикнула она, и мы отправились опять на рулетку.
|
