Мобильная версия
   

Уилки Коллинз «Женщина в белом»


Уилки Коллинз Женщина в белом
УвеличитьУвеличить

Рассказ продолжает Уолтер Хартрайт

 

I

 

Когда я закончил чтение манускрипта графа, полчаса, которые я должен был пробыть на Форест-роуд, уже истекли. Месье Рюбель взглянул на часы и поклонился. Я немедленно встал и ушел, оставив агента одного в покинутом доме. Я никогда больше его не видел, никогда больше не слышал ни о нем, ни о его жене. Появившись из темных закоулков лжи и преступления, они крадучись пересекли нам путь и скрылись навсегда в тех же темных закоулках.

Через четверть часа я был дома. В нескольких словах я рассказал Лоре и Мэриан, чем кончилась моя отчаянная попытка, и предупредил их о событии, которое ожидало нас в ближайшие дни. Подробности моего рассказа я отложил на вечер, а сам поспешил повидать того человека, которому граф Фоско заказал экипаж для встречи Лоры.

Указанный графом адрес привел меня к конюшням в четверти мили от Форест-роуд. Хозяин извозчичьей биржи оказался вежливым пожилым человеком. Когда я объяснил ему, что в силу важных семейных причин прошу разрешения просмотреть книгу заказов для подтверждения одной даты, он охотно согласился на это. Принесли книгу. Под датой «26 июля 1850 года» стояло: «Карета для графа Фоско, Форест-роуд № 5, к двум часам – Джон Оэн».

Мне сказали, что Джон Оэн – имя кучера, правившего в тот день каретой. По моей просьбе за ним немедленно послали на конюшенный двор, где он работал.

– Не помните ли вы джентльмена, которого вы везли с Форест-роуд на вокзал Ватерлоо в июле прошлого года? – спросил я его.

– Нет, сэр, – сказал кучер, – что-то не припоминаю.

– А может быть, все-таки припомните? Он был иностранец, очень высокий и чрезвычайно толстый.

Лицо кучера прояснилось.

– Ну как же, сэр! Самый толстый из всех, кого я видел, и самый грузный из всех, кого я возил. Да, да, сэр, отлично помню! Мы действительно поехали на вокзал именно с Форест-роуд. В окне его дома еще визжал попугай. Джентльмен страшно торопился с багажом леди и хорошо заплатил мне за то, что я быстро получил ее вещи.

Получил ее вещи! Я вспомнил слова Лоры о том, что с графом был еще какой-то человек, который нес ее вещи. Это и был тот самый человек.

– А леди вы видели? – спросил я. – Какая она была из себя? Молодая или старая?

– Право, сэр, была такая толпа и такая давка, что я не очень хорошо помню эту леди. Ничего не могу припомнить о ней, кроме ее имени.

– Вы помните ее имя?

– Да, сэр. Ее звали леди Глайд.

– Как же вы это запомнили, а как она выглядела – забыли?

Кучер ухмыльнулся и в замешательстве переступил с ноги на ногу.

– Сказать по правде, сэр, я незадолго до этого женился, и фамилия моей жены, пока она не сменила ее на мою, была такая же, как у леди, только просто Глайд, сэр, – сказал кучер. – Сама леди назвала свое имя. «Ваше имя на сундуках, мэм?» – спросил я. «Да, – говорит она. – Моя фамилия проставлена на багаже – леди Глайд». «Вот как! – думаю я. – Я никогда не запоминаю всякие знатные фамилии, но эта мне хорошо знакома». А насчет того, когда это было – год назад или нет, – вот этого не помню, сэр. Но могу под присягой показать про толстого джентльмена и про фамилию леди.

То, что он не помнил, какого числа он ездил на вокзал, было несущественно – число было проставлено черным по белому в книге заказов его хозяина. Я понял, что теперь в моих руках те простые, ясные факты, с помощью которых я могу одним ударом доказать несостоятельность заговора графа. Не колеблясь ни минуты, я отвел хозяина в сторону и рассказал ему, какую важную роль сыграли его книга заказов и свидетельство кучера. Условившись возместить ему убыток, если кучеру придется уехать со мной дня на два, на три, я снял копию заказа графа, точность которой засвидетельствовал сам хозяин. С Джоном Оэном я условился, что он будет в моем распоряжении в течение трех дней или дольше, если это понадобится.

Теперь у меня были все нужные мне бумаги вместе с медицинским свидетельством о смерти и письмом сэра Персиваля.

С этими письменными доказательствами и с устным ответом кучера я направился к конторе мистера Кирла. Я хотел рассказать ему, во-первых, обо всем, что я сделал; во-вторых, предупредить его о моем намерении повезти мою жену завтра в Лиммеридж, с тем чтобы ее публично признали в доме ее дяди. Я считал, что мистер Кирл должен сам решить, поедет ли он с нами как поверенный мистера Фэрли, чтобы в интересах семьи присутствовать при этом событии.

Я не стану рассказывать об удивлении мистера Кирла и о том, как он отозвался о моем поведении во время расследования. Необходимо только отметить, что он сразу же решил сопровождать нас в Камберленд.

Мы поехали туда рано утром на следующий же день. Лора, Мэриан, мистер Кирл и я – в одном купе, а Джон Оэн с клерком мистера Кирла – в другом. Приехав в Лиммеридж, мы сначала отправились на ферму Тодда. У меня было твердое намерение ввести Лору в дом ее дяди только после того, как он признает ее своей племянницей. Я предоставил Мэриан договориться с миссис Тодд (которая не могла прийти в себя от изумления) о том, где они разместятся на ночь; условился с ее мужем, что Джона Оэна гостеприимно приютят у себя рабочие фермы, а затем мы с мистером Кирлом пошли в Лиммеридж.

Мне не хочется подробно описывать наше свидание с мистером Фэрли, ибо даже вспоминать об этой сцене мне противно. Скажу только, что я добился своего. Мистер Фэрли пытался вести себя с нами в обычной для него манере. Мы оставили без внимания его вежливую наглость в начале нашего разговора. Мы выслушали без сочувствия его последующие уверения, что разоблачение этой истории буквально убило его. Под конец он хныкал и ныл, как капризный ребенок. Откуда мог он знать, что его племянница жива, когда ему сказали, что она умерла? Он с удовольствием примет дорогую Лору, если только мы дадим ему время немного прийти в себя. Мы хотим уморить его, свести его в могилу? Нет? Тогда зачем торопить его? Он повторял свои возражения на всевозможные лады, пока я решительно не поставил его перед неизбежным выбором: либо он теперь же признает свою племянницу, либо ему впоследствии придется проделать это публично – в зале судебного заседания. Мистер Кирл, к которому он обратился за помощью, твердо сказал ему, что он должен решить этот вопрос сию же минуту. Как этого и надо было ожидать, он выбрал то, от чего можно было поскорее отделаться, – с внезапным приливом энергии он возвестил, что не в силах больше слушать нас и что мы можем поступать, как нам заблагорассудится.

Мистер Кирл и я сразу же пошли вниз и договорились о письменном приглашении всем жителям Лиммериджа, которые прежде присутствовали на подложных похоронах. Мы пригласили их от имени мистера Фэрли прийти завтра в его дом. Затем мы написали каменщику, изготовлявшему надгробные памятники, с просьбой прислать человека на кладбище Лиммериджа для того, чтобы стереть одну из надписей. Мистер Кирл ночевал в доме, он взял на себя труд обязать мистера Фэрли подписаться под этими приглашениями после того, как они будут ему прочтены.

Вернувшись на ферму, я посвятил остаток дня написанию ясного, краткого отчета о самом преступлении и о тех фактах, которые его разоблачали; отчет свой я представил на одобрение мистеру Кирлу, прежде чем прочитать его публично. Мы условились, в каком порядке – по мере прочтения документа – будут представлены доказательства нашей правоты. Когда мы покончили с этим, мистер Кирл заговорил со мной о материальных делах Лоры. Не зная и не желая знать о них ничего, но сомневаясь в том, что мистер Кирл, как деловой человек, одобрит мое равнодушное отношение к наследству, доставшемуся мадам Фоско, я попросил мистера Кирла простить меня, если я уклонюсь от разговора на эту тему. Я мог искренне сказать ему, что мы никогда не говорим об этом между собой и избегаем обсуждать с посторонними, ибо все это связано со слишком глубокими потрясениями и горестями в прошлом.

К вечеру я сделал последнее, что мне оставалось, – я переписал лживую надгробную надпись, пока она еще не была стерта.

Настал день – наконец-то настал день, когда Лора снова вошла в свой родной дом в Лиммеридже! Все, кто собрались в столовой, встали с мест, когда Мэриан и я ввели ее. Шепот удивления пробежал по толпе при виде ее. Мистер Фэрли по моему настоянию также присутствовал. Мистер Кирл стоял возле него. За мистером Фэрли стоял его камердинер, держа наготове флакон с нюхательной солью в одной руке и белоснежный носовой платок, пропитанный одеколоном, – в другой.

Я во всеуслышание попросил мистера Фэрли подтвердить, что действую от его имени и по его просьбе. С помощью мистера Кирла и своего камердинера он встал на ноги и обратился к присутствующим с такими словами:

– Разрешите представить вам мистера Хартрайта. Я немощный инвалид, как вам известно, и он так любезен, что будет говорить за меня. Все это чрезвычайно утомительно. Выслушайте его и не шумите, прошу! – С этими словами он медленно опустился в кресло и спрятался за своим надушенным носовым платком.

После нескольких вступительных слов я кратко и ясно рассказал о разоблачении всего заговора. Я сказал моим слушателям следующее: во-первых, я всенародно заявляю, что сидящая подле меня жена моя – дочь покойного мистера Филиппа Фэрли; во-вторых, я представляю доказательства, что похороны, на которых присутствовали окрестные жители, были похоронами другой женщины; в-третьих, расскажу, каким образом все произошло. Без дальнейших предисловий я прочитал свой отчет, подчеркивая, что преступление было совершено ради материальной выгоды. Я не хотел обременять свой рассказ ненужными ссылками на тайну сэра Персиваля. После этого я напомнил моим слушателям о выгравированной на памятнике дате смерти – 25 июля; дату эту подтверждало и медицинское свидетельство о кончине леди Глайд. Затем я прочитал письмо сэра Персиваля от 25 июля, извещавшего графа Фоско о предполагаемом отъезде Лоры в Лондон 26 июля. Я доказал, что она действительно приехала туда, представив им кучера, подтвердившего мои слова, а дату ее приезда подтвердила выписка из книги заказов. После этого Мэриан рассказала о встрече с Лорой в сумасшедшем доме и о побеге своей сестры. И наконец, я известил присутствующих о смерти сэра Персиваля и о моей женитьбе. Затем поднялся мистер Кирл и заявил, что в качестве юридического советника и поверенного в делах семьи Фэрли он считает мои доказательства неопровержимыми и дело мое полностью доказанным. Когда он это сказал, я помог Лоре подняться, чтобы все, кто был в комнате, могли ее увидеть.

– А вы такого же мнения? – спросил я, делая к ним несколько шагов и указывая на мою жену.

Трудно описать, что за этим последовало. Эффект моего вопроса был потрясающим. Из глубины комнаты к нам направился один из старейших жителей Лиммериджа, тесной толпой придвинулись все остальные. Я до сих пор вижу перед собой одного человека с прямодушным обветренным лицом и седыми волосами. Он взобрался на подоконник, замахал руками и закричал:

– Вот она – жива и здорова, да благословит ее Господь! А ну, давайте приветствовать ее! Да здравствует Лора Фэрли!

Оглушительные, ликующие крики возобновлялись с новой силой – для меня это была самая радостная музыка на свете. Крестьяне, школьники, собравшиеся на лужайке перед домом, подхватили эти приветственные крики, они разнеслись эхом по всему Лиммериджу. Жены фермеров теснились около Лоры, каждая из них хотела пожать ей руку первая, плача от радости и умоляя ее самое не плакать и успокоиться. Лора так обессилела от волнения, что мне пришлось вынести ее из комнаты. У дверей я передал ее на руки Мэриан – Мэриан, которая всегда была нашей поддержкой, Мэриан, чье мужество не изменило ей и сейчас.

Оставшись один, я поблагодарил их от имени Лоры и от себя и попросил следовать за мной на кладбище, чтобы увидеть, как будет стерта фальшивая надпись на надгробном памятнике. Они все пошли за мной, толпа сгрудилась вокруг могилы, каменщик уже ждал нас. В глубокой тишине раздался первый удар резца по мрамору. Все стояли молча, не шевелясь, пока слова «Лора, леди Глайд...» не были сбиты. Тогда раздался единодушный глубокий вздох. Казалось, все почувствовали, что последние следы преступления против Лоры исчезли, и толпа стала медленно расходиться.

Спускались сумерки, когда вся надпись наконец была стерта. Впоследствии на надгробном памятнике была выгравирована лишь одна строка: «Анна Катерик. 25 июля 1850 года».

Вечером я пошел в Лиммеридж, чтобы попрощаться с мистером Кирлом. Он, его клерк и Джон Оэн уезжали в Лондон с ночным поездом. Как только они уехали, мне передали дерзкую записку мистера Фэрли (его вынесли из столовой в полной прострации, когда жители приветственными криками ответили на мой вопрос). В своей записке он посылал нам свои «наилучшие поздравления» и желал узнать, долго ли еще мы намерены оставаться в его доме. Я написал ему в ответ, что та цель, из-за которой мы вынуждены были войти в его дом, была теперь достигнута, что я не намерен оставаться в чьем-либо доме, кроме своего собственного, и что мистер Фэрли может не опасаться увидеть нас или услышать о нас в будущем. Мы пошли переночевать на ферму к нашим друзьям, а на следующее утро жители всей деревни и все окрестные фермеры шли за нами до самой станции. Провожаемые их сердечными, добрыми пожеланиями, мы поехали обратно в Лондон.

В то время как зеленые холмы Камберленда таяли, убегая вдаль, я вспомнил о нашем горестном прошлом, наполненном длительной и трудной борьбой, и, вспоминая об этом, я понял, что материальная нужда, вынудившая нас не прибегать ни к чьей посторонней помощи, косвенно способствовала нашему успеху, ибо заставила меня действовать совершенно самостоятельно. Если бы мы были достаточно богаты, чтобы обратиться к помощи закона, к каким бы результатам это привело? По собственным словам мистера Кирла, мы вряд ли выиграли бы судебный процесс и, конечно, не имели бы возможности собрать те доказательства, которые помогли нам раскрыть преступление. Судебное вмешательство никогда не предоставило бы мне возможности повидаться с миссис Катерик. Судебное вмешательство никогда не смогло бы заставить Песку стать мечом возмездия, принудившим графа к исповеди.

 

II

 

К цепи событий, которые я описываю, мне остается прибавить еще два звена, для того чтобы завершить это повествование.

Наше счастливое, новое для нас чувство освобождения от тяжелого гнета прошлого не успело еще стать привычным, когда за мной прислал один мой знакомый, который когда-то дал мне первый заказ по гравюрам на дереве. Я получил от него новое подтверждение его заботы о моем благополучии. Его посылали в Париж для ознакомления с новым процессом гравирования, желая выяснить, выгоден ли он по сравнению со старым методом. Знакомый мой был занят и не имел времени исполнить это поручение. Он любезно предложил мне заменить его. Я с благодарностью сразу же согласился, ибо, если бы я хорошо справился с этим делом, я мог получить постоянную работу в иллюстрированной газете, в которой сейчас работал от случая к случаю.

Мне дали необходимые указания, и на следующий же день я начал собираться в дорогу. Снова оставляя Лору (но при каких изменившихся обстоятельствах!) на попечении ее сестры, я задумался о будущем нашей Мэриан. Мысль об этом часто тревожила меня и мою жену. Имели ли мы право эгоистически принимать всю любовь, всю преданность этой великодушной женщины? Нашим долгом и лучшим выражением нашей любви и благодарности к ней было бы, позабыв о себе, подумать только о ней. Я попытался высказать все это Мэриан, когда перед моим отъездом мы с ней остались одни. Она не дала мне договорить и взяла меня за руку.

– После всего, что мы трое выстрадали вместе, – сказала она, – у нас не может быть другой разлуки, кроме самой последней. Только смерть разлучит нас. Мое сердце и мое счастье, Уолтер, с Лорой и с вами. Подождем немного, пока у домашнего очага не зазвучат детские голоса. Я буду учить их говорить, и первым уроком, который они перескажут своим родителям, будет: «Мы не можем обойтись без нашей тети Мэриан!»

Поездку в Париж я совершил не один. В последнюю минуту Песка решил сопровождать меня. Обычная его веселость оставила его с той поры, как мы побывали в опере. Он считал, что кратковременные каникулы поднимут его настроение.

На четвертый день после нашего прибытия в Париж я закончил все свои дела и написал необходимую докладную записку. Пятый день я решил провести в обществе Пески и вместе с ним побродить по городу, осматривая достопримечательности Парижа.

Отель, в котором мы остановились, был так переполнен, что нас не могли устроить на одном этаже. Моя комната была на втором этаже, а комната Пески – надо мной, на третьем. Утром я пошел наверх узнать, готов ли профессор. Я был уже в коридоре, когда вдруг дверь его комнаты открылась – ее придерживала тонкая нервная рука (не рука моего друга). В то же время я услышал голос Пески – он говорил тихо, но возбужденно, на своем родном языке:

–...я помню имя, но этого человека я не узнал. Вы сами видели в театре – он так изменился, что я не мог узнать его. Я отошлю ваш рапорт – больше я ничего не могу сделать.

– Больше ничего и не требуется, – ответил второй голос.

Дверь распахнулась, и светловолосый незнакомец со шрамом на щеке – тот самый, который неделю назад ехал за кебом графа, – вышел из комнаты Пески. Он поклонился мне, когда проходил мимо. Лицо его было мертвенно-бледным, и он крепко ухватился за перила, когда спускался вниз по лестнице.

Я открыл дверь и вошел в комнату. Песка лежал на диване, свернувшись в клубочек самым фантастическим образом. Мне показалось, что он отшатнулся от меня, когда я подошел ближе.

– Я помешал вам? – спросил я. – Я не знал, что у вас сидит приятель, пока не увидел, как он вышел от вас...

– Он не мой приятель! – нетерпеливо перебил меня Песка. – Сегодня я видел его в первый и последний раз.

– Боюсь, он принес вам плохие вести?

– Ужасные, Уолтер! Вернемся в Лондон – я не хочу оставаться здесь, я жалею, что приехал. Несчастья моей молодости лежат на мне тяжелым бременем! – сказал он, отворачиваясь к стенке. – Они со мной до сих пор. Я стараюсь позабыть о них, но они не забывают меня...

– Мы можем выехать только в середине дня, – отвечал я. – Вы не хотите пока что пойти погулять со мной?

– Нет, друг мой, я подожду вас здесь. Но уедем сегодня, прошу вас! Вернемся в Лондон!

Уверив его, что он сегодня же покинет Париж, я ушел. Накануне вечером мы условились, что взберемся на башню собора Парижской Богоматери, – нашим гидом будет благородный роман Виктора Гюго. Больше всего в столице Франции я хотел повидать этот собор и отправился туда один. Я шел к Нотр-Дам со стороны реки. По дороге мне пришлось проходить мимо морга – зловещего Дома мертвых в Париже. У входа в него теснилась взволнованная толпа. По-видимому, какое-то необычайное происшествие возбуждало любопытство праздного люда, охочего до страшных зрелищ.

Я прошел бы мимо, прямо к собору, если бы мое внимание не привлек разговор двух мужчин с какой-то женщиной. Они только что вышли из этого здания и рассказывали в кругу любопытных о мертвеце – мужчине огромного роста со странным шрамом на левой руке.

Не успели слова эти долететь до меня, как я уже стоял за теми, кто шел в морг. Когда через открытую дверь в отеле я услышал голос Пески и вслед за этим увидел лицо незнакомца, прошедшего мимо меня к лестнице, в моем мозгу уже мелькало смутное предчувствие. Теперь истина открылась мне благодаря случайным словам каких-то прохожих. Другое отмщение, а не мое последовало за этим обреченным человеком от Оперного театра до дверей его дома в Лондоне – оттуда до его убежища в Париже. Другое отмщение, а не мое призвало его к ответу и покарало смертью. В тот миг, когда в театре я показал на него Песке в присутствии незнакомца, который разыскивал его, – в тот миг участь его была решена. Мне припомнилась моя душевная борьба с самим собой, когда граф и я стояли лицом к лицу в его доме. Я вспомнил, как я дал ему уйти от меня, и содрогнулся при этом воспоминании.

Медленно, шаг за шагом, шел я в толпе, приближаясь к огромной стеклянной стене, которая отделяет в морге мертвых от живых, – все ближе и ближе, пока не очутился в первом ряду зрителей. Он лежал передо мной – никому не известный, выставленный напоказ легкомысленной, равнодушной толпе! Таков был страшный конец этой долгой жизни, презревшей таланты, ей отпущенные, прошедшей в бессердечных преступлениях! В гробовой тишине вечного покоя лицо его – массивное, широкое, властное – предстало пред нами во всем своем великолепии. Мертвый, он выглядел так внушительно, что болтливые француженки вокруг меня всплескивали руками и восклицали хором: «О, какой красивый мужчина!» Он был убит кинжалом прямо в сердце. На теле его не было обнаружено никаких других следов насилия, кроме шрама на левой руке. На том самом месте, где я видел выжженное клеймо на руке Пески, у него было два глубоких пореза в форме буквы «Т», которые полностью скрыли знак Братства. Одежда его говорила о том, что он сознавал опасность, ему грозившую, – он был в костюме простого рабочего. Одно мгновение, не больше, смотрел я на него через стекло. Мне нечего больше сказать о нем...

Впоследствии, от Пески и из других источников, я узнал подробности его смерти.

Тело его вытащили из Сены, при нем не было ничего, что могло бы помочь установить его имя или адрес. Рука, поразившая его, бесследно исчезла, и обстоятельства, при которых он был убит, остались нераскрытыми. Пусть другие сами делают свои выводы об этом таинственном убийстве, как сделал их я. Могу только сказать, что человек со шрамом на руке был членом Братства (он примкнул к нему после отъезда Пески из Италии), а два пореза в форме буквы «Т» означали итальянское слово «Traditore»[8]. Закон Братства покарал изменника. Вот все, что я знаю о загадочной смерти графа Фоско.

Через день после моего отъезда тело было опознано его женой, которую кто-то известил о его смерти анонимным письмом. Мадам Фоско похоронила графа на кладбище Пер-Лашез. До сих пор графиня ежедневно своими руками вешает на роскошную бронзовую ограду вокруг его могилы венки из живых цветов. Она живет в строжайшем уединении в Версале. Не так давно она опубликовала биографию своего покойного мужа. Произведение это не проливает света на его настоящее имя и подлинную историю его жизни – оно полностью посвящено восхвалению его семейных добродетелей, описанию его редких, незаурядных талантов и перечислению орденов и тех почестей, которые ему воздавали. Об обстоятельствах, сопровождавших его кончину, упомянуто вкратце, и последняя страница оканчивается следующими словами: «Жизнь его прошла в борьбе за священные принципы порядка и прав Аристократии. Он принял мученический венец, пав жертвой своего долга».

 

III

 

Со времени моей поездки в Париж прошло несколько месяцев. Миновали лето и осень. Особых перемен в нашей жизни за это время не произошло. Мы жили так тихо, скромно и уединенно, что моего заработка вполне хватало на наши нужды.

В феврале родился наш первый ребенок – сын. Мои матушка и сестра вместе с миссис Вэзи были гостями на нашем празднике – на крестинах нашего первенца, а миссис Клеменс присутствовала на них в качестве помощницы моей жены. Крестной матерью нашего сына была Мэриан, а Песка и мистер Гилмор (последний, так сказать, «в письменной форме») были его крестными отцами. Могу прибавить, что, когда через год мистер Гилмор вернулся к нам, он, по моей просьбе, добавил к моей истории и свой собственный отчет, помещенный здесь ранее, но последний по счету из тех, которые я получил.

Мне остается рассказать о том, что произошло, когда нашему маленькому Уолтеру исполнилось шесть месяцев.

К этому времени мне пришлось поехать в Ирландию, чтобы выполнить несколько рисунков для нашей газеты, в которой я теперь постоянно работал. Я пробыл в отъезде около двух недель, регулярно переписываясь с моей женой и с Мэриан. Обратный путь я проделал ночью, и, когда рано утром приехал домой, к моему великому изумлению, меня никто не встретил. За день до моего приезда Лора с ребенком и Мэриан уехали.

Записка моей жены, врученная мне служанкой, только увеличила мое недоумение. Лора писала, что они отправились в Лиммеридж. Мэриан запретила объяснять что-либо в письме – меня просили немедленно следовать за ними: я все пойму, когда приеду в Камберленд, а пока что я не должен ни о чем беспокоиться. На этом записка кончалась. Я мог успеть на дневной поезд. В тот же самый день я приехал в Лиммеридж.

Моя жена и Мэриан были наверху. Они расположились (что изумило меня еще больше) в той самой комнате, где когда-то была моя студия. На том самом стуле, на котором я, бывало, сидел за работой, сидела сейчас Мэриан с моим сыном на коленях, а Лора стояла подле памятного мне стола, в руках у нее был маленький альбом с моими рисунками.

– Что привело вас сюда? – спросил я. – Мистер Фэрли знает...

Мэриан перебила меня и сказала, что мистер Фэрли умер. С ним был удар, после которого он уже не поправился. Мистер Кирл известил их о его смерти и посоветовал ехать в Лиммеридж.

У меня появилось смутное предчувствие большой перемены, но Лора заговорила, прежде чем я успел его осознать. Она подошла совсем близко ко мне и улыбалась, глядя на мое изумленное лицо.

– Уолтер, дорогой мой, – сказала она, – надо ли нам оправдываться в том, что мы решили приехать сюда, не дожидаясь вас? Боюсь, любимый мой, что в таком случае мне придется нарушить наше правило и заговорить о прошлом.

– Нет никакой надобности вспоминать о прошлом, – сказала Мэриан. – Мы можем все объяснить, заговорив о будущем. Это гораздо интереснее.

Она встала и подняла ребенка, который ворковал и прыгал в ее руках.

– Вы знаете, кто это, Уолтер? – спросила она, глядя на меня блестящими глазами, в которых стояли слезы радости.

– Есть предел даже моей догадливости, – отвечал я. – Но думаю, что с полной уверенностью могу ответить – это мой собственный ребенок.

– Ребенок! – воскликнула она со своей прежней грациозной веселостью. – Вы так небрежно отзываетесь об одном из родовитейших помещиков Англии? Позвольте обратить ваше внимание на этого сиятельного малютку. Разрешите представить вас друг другу: мистер Уолтер Хартрайт – молодой наследник Лиммериджа!

Так сказала она. Записав ее слова, я написал все. Перо дрожит в моей руке. Долгий счастливый труд многих месяцев окончен. Мэриан была нашим добрым ангелом – пусть ее словами закончится наша история.

 

 

 


  1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 

Все списки лучших





Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика