 Увеличить |
12
Мистер Рэмзи почти разделался с чтением. Рука парила над
страницей, как бы изготовляясь перевернуть ее в тот самый миг, когда он ее
дочитает. Сидел, простоволосый, и прядями играл ветер. Он выглядел очень
старым. Выглядел незащищенным. Выглядел, думал Джеймс, рассматривая его голову
то на фоне маяка, то на фоне катящей, бескрайной сизой пустыни, – как
древний камень, забытый в песках. Выглядел так, будто физически превратился в
то, что оба они всегда носили в душе, – то одиночество, от которого, они
знали оба, никуда ты не денешься.
Он очень быстро читал, будто хотел поскорей дочитать до
конца. И действительно, они уж были совсем близко от маяка. Вот он – прямой и
голый, ярко‑черный и белый, и видно, как волны битым белым стеклом отскакивают
от скал. Ясно видны на скалах трещины и прожилки; видны окна; вон белый мазок
на одном; на скале зеленый пучок. Вышел человек, глянул на них в подзорную
трубу, снова скрылся. Так вот он какой, думал Джеймс, – маяк, на который
столько лет он смотрел через бухту; голая башня на дикой скале. Маяк ему
нравился. Помогал, может быть, разобраться в себе. Старые дамы, Джеймс думал,
дома, в саду таскаются по лужку со стульями. Старая миссис Бекуиз, например,
вечно твердит, ах как все прелестно, как мило, как им повезло, как им надо
гордиться, – а на самом‑то деле, думал Джеймс, оглядывая маяк на дикой
скале, – вот как оно обстоит. Он посмотрел на отца, который читал
неистово, тесно сплетя ноги. Он‑то знает. «Нас буря несет, нам суждено
утонуть», – пробормотал он сам с собою, но вслух, в точности, как отец.
Уж целую вечность никто, кажется, слова не проронил. Кэм
надоело смотреть на море. Мимо проплыла раскрошенная черная пробка; рыба на дне
лодки уснула. А отец все читал, и Джеймс на него смотрел, и она на него
смотрела, и они клялись насмерть стоять против тиранства, а он читает себе,
ничуть не заботясь о том, что они думают. Его не уловишь, она думала.
Большелобый и большеносый, уткнулся в свою пятнистую книжечку – и его не
уловишь. Попробуй‑ка его ухвати – он, как птица, расправит крылья, улетит от
тебя и усядется в недоступной дали на сирый пень. Она оглядывала водный
бескрайний простор. Остров стал уже такой крохотный, что и на листик, пожалуй,
не похож. Похож на верхушку скалы, которую вот‑вот накроет волной. А ведь на
этой хиленькой скудости остались те тропки, террасы, спальни – всякая всячина.
Но, как всегда перед сном упрощается все, и из мириад подробностей только одна
ухитряется на себе настоять, так и в сонных глазах Кэм меркли тропки, террасы и
спальни, побледнели и стерлись, и только бледно‑голубое кадило еще мерно
качалось у нее в голове. Да это же сад висячий; и долы, и цветы, колокольчики,
и птички, и антилопы… Она засыпала.
– Пора! – вдруг сказал мистер Рэмзи, захлопывая
книгу.
Что – пора? Какому подвигу время? Кэм вздрогнула и
проснулась. Где‑то высаживаться? Куда‑то взбираться? Куда он их поведет? После
бескрайного молчанья эти слова ошарашили их. Но – дудки! Он сказал, что
проголодался. Пора приступить к ленчу. И к тому же, мол, посмотрите. Уже и маяк
– отсюда рукой подать.
– Ишь малый, – сказал Макалистер в похвалу
Джеймсу. – Ходко ведет. Слушается она его.
А отец вот в жизни его не похвалит, горько подумал Джеймс.
Мистер Рэмзи развернул пакет и распределил бутерброды. И был
счастлив, уплетая хлеб и сыр вместе с этими рыбаками. Ему бы в лачуге жить,
слоняться у причала, состязаться с другими стариками по плевкам в цель, думал
Джеймс, глядя, как он нарезает свой сыр перочинным ножом на тонкие желтые
ломтики.
Все правда, все правда, чувствовала Кэм, обколупывая крутое
яйцо. Как тогда она чувствовала, там, в кабинете, где читали «Таймс» старые
господа. Что хочу, то и думаю, и я не сверзнусь в пропасть, я не утону, потому
что вот он – за мною присматривает.
И они так быстро неслись мимо скал, и это было так дивно:
будто две вещи делаешь сразу – спокойненько закусываешь на солнышке и
спасаешься после кораблекрушения в бурю. Хватит ли нам пресной воды? Хватит ли
продовольствия? – беспокоилась Кэм, сочиняя свою историю, и одновременно
прекрасно помнила, что происходит.
Им‑то недолго осталось, говорил мистер Рэмзи старому
Макалистеру; а дети еще много кой‑чего понасмотрятся. Макалистер сказал, что в
марте ему стукнуло семьдесят пять; мистер Рэмзи разменял свой восьмой десяток.
Макалистер сказал, что сроду у доктора не был; все зубы – свои. Вот такой жизни
я б желал для своих детей. Кэм была уверена, отец это подумал, когда не дал ей
бросать бутерброд в воду; наверное, он подумал про жизнь рыбаков, раз сказал
ей, что, если не хочется есть, пусть положит еду обратно в пакет. Зачем же
бросать? Он мудрец, все на свете он знает, и она сразу послушалась, а он подал
ей из своего пакета имбирный пряник, вот как гранд бы испанский, она подумала,
подал даме розу в окно (столь изысканным жестом). Но одет кое‑как, и такой
простой, ест хлеб с сыром; а ведь всех их ведет на великий подвиг, и всем им,
кто знает, может быть, суждено утонуть…
– Вон где она на дно‑то пошла, – вдруг сказал
Макалистер‑внук.
– На этом самом месте трое и потонуло, – сказал
старый Макалистер. Он их своими глазами видел, в мачту так и вцепились. И
мистер Рэмзи посмотрел на то место и, Кэм и Джеймс устрашились, был готов
разразиться:
Но он не знал, в какой волне…
и если бы он разразился, они бы не вынесли; они бы завыли в
голос; им были уже не под силу эти взрывы тоски; но, к их удивлению, он сказал
только: «А‑а», будто про себя подумал: стоит ли шум поднимать? Да, люди в бурю
тонут, но это натуральное дело, и пучина морская (он тряс на них крошки с
бумаги от своего бутерброда), в сущности, – только вода. Потом, раскурив
трубку, он вынул часы. Внимательно изучал циферблат; верно, делал
математические вычисления. Наконец он сказал ликующим тоном:
– Превосходно! – Джеймс их вел, как прирожденный
моряк.
Вот! – подумала Кэм, молча обращаясь к Джеймсу. Вот ты
и дождался. Ведь она знала, что Джеймсу только того и надо было, знала, что он
так теперь рад, что не будет смотреть на нее, на отца, ни на кого не будет
смотреть. Сидит, как струнка, прямой, держит руку на румпеле и поглядывает, в
общем‑то, хмуро; поглядывает, наморщив лоб. Так рад, что никому ни крупицы
своей радости не отдаст. Отец его похвалил. И пусть они думают, что ему это
решительно безразлично. Вот ты и дождался, дождался, думала Кэм.
Они сменили галс и теперь на длинных раскачивающихся волнах,
которые весело, пьяно их перебрасывали одна на другую, легко и быстро неслись
вдоль рифа. Слева гряда скал буро сквозила в воде, а вода поредела и стала
зеленой, и об одну скалу, повыше, билась непрестанно волна, взметалась водным
столбом, опадала душем. Шлепалось, стукало, шептались и шикали волны, катили,
скакали и кувыркались, как дикие твари, расшалившиеся на воле, неслись взапуски
без конца.
И вот уже видны двое на маяке, смотрят на них, готовятся их
встречать.
Мистер Рэмзи застегнул пиджак, подвернул брюки. Взял большой
неаккуратный сверток, который собрала Нэнси, положил к себе на колени. И – в
полной готовности к высадке, – он сидел и глядел на остров. Может быть,
дальнозоркими своими глазами он различал исчезнувший листик, торчком стоявший
на золотом блюде? И что он видит? – гадала Кэм. У нее все расплывалось в
глазах. Что он думает? – гадала она. Что он так пристально, старательно,
так молчаливо искал? Оба они смотрели, как, простоволосый, он сидел со свертком
на коленях и глядел, глядел на что‑то смутное, едва уловимое, как сизый, тающий
дым от того, что сгорело дотла. Чего ты хочешь, – хотелось обоим спросить.
Обоим хотелось сказать: что угодно проси – мы дадим тебе. Но он у них ничего не
просил. Сидел и глядел на остров и думал, наверное, – мы гибли, каждый
одинок, или он думал – я достиг, я добрался, но он не говорил ничего.
Потом надел шляпу.
– Возьмите эти свертки, – сказал, кивнув на вещи,
которые собрала для маяка Нэнси. – Свертки для смотрителей маяка, –
он сказал. Он встал и вытянулся на носу лодки, очень прямой и высокий, ну в
точности, думал Джеймс, будто он говорит: «Бога нет!», а Кэм думала – будто вот
сейчас он выпрыгнет в мировое пространство, и оба они встали, чтоб последовать
за ним, когда легко, как юноша, прижимая к груди сверток, он выпрыгнул на
скалу.
|
