10
Ведь настал настоящий мир. Море несло весть о мире на берег.
Спать, спать, оно говорило, все сбудется, что снилось сновидцам – святые,
мудрые сны, – а что же еще говорило берегу море? – когда Лили Бриско,
положив голову на подушку в чистой тихой комнате, услышала его. Сквозь
растворенное окно краса вселенной упрашивала так тихо, что слов не разобрать, –
да и надо ли, когда смысл без того ясен? – упрашивала шепотом спящих (дом
снова был полон; приехали миссис Бекуиз и мистер Кармайкл), если уж не хочется
им спускаться на берег, хоть откинуть шторы и выглянуть. И они бы увидели
порфироносную ночь; в короне; и скипетр усеян алмазами; и ребенок ей может
смотреть в глаза. Но раз все равно не хочется (Лили устала с дороги и заснула,
едва положила голову на подушку, а мистер Кармайкл еще почитал при свече), раз
все равно они говорят – нет, великолепие ночи химера, больше прав у росы, и
важнее поспать; что ж, не споря, не жалуясь, голос пел свою песню. И тихо
катились волны (Лили слышала их сквозь сон); лился ласковый свет (натекая под
веки). И все в точности так же, думал мистер Кармайкл, закрыв книгу и засыпая,
так же, как когда‑то давно.
Да, голос спокойно пел свою песню, покуда складчатая тьма
смыкалась над домом, над миссис Бэкуиз, мистером Кармайклом и Лили Бриско,
слоями, слоями черноты им завязывала глаза, голос пел – отчего не принять, не
понять, не смириться, не угомониться? Вздохи разом всех волн, в лад бежавшие на
острова, их утешали; ночь их окутывала; и ничто не нарушало сна, покуда не
запели птицы, и рассвет вплел в свою белизну эти тоненькие голоса, и
проскрипела телега, где‑то собака залаяла, солнце откинуло занавес, черноту
прорвало, и Лили Бриско во сне ухватилась за край одеяла, как, сверзаясь с
кручи, хватаются за траву. Она широко раскрыла глаза. Вот я и здесь опять,
подумала она, торчком садясь на постели, окончательно просыпаясь.
|
