14
Искусанный пес любит уходить в поле и лечиться там горькими
травами.
Поручик Синюхаев шел пешком из С.-Петербурга в Гатчину. Он
шел к отцу, не для того чтобы просить помощи, а так, может быть, из желания
проверить, существует ли отец Гатчине или, может быть, не существует. На
отцовский привет он ничего не ответил, посмотрел кругом и уже собрался уходить,
как стесняющийся и даже жеманничающий человек.
Но лекарь, увидев изъяны в его одежде, усадил его и начал
допытываться:
- Ты проигрался или проштрафился?
- Я не живой, - вдруг сказал поручик.
Лекарь пощупал пульс, сказал что-то о пиявках и продолжал
допытываться.
Когда он узнал о сыновней оплошности, он взволновался, целый
час писал и переписывал прошение, заставил сына его подписать и назавтра пошел
к барону Аракчееву, чтобы вместе с суточным рапортом передать его. Сына он,
однако, постеснялся держать у себя дома, а положил его в гошпиталь и написал на
доске над его кроватью:
Mors occasionalis
Случайная смерть
15
Барона Аракчеева тревожила идея государства.
Поэтому его характер мало поддавался определению, он был
неуловим. Барон не был злопамятен, бывал иногда и снисходителен. При рассказе
какой-нибудь печальной истории он слезился, как дитя, и давал садовой девочке,
обходя сад, копейку. Потом, заметив, что дорожки в саду нечисто выметены,
приказывал бить девочку розгами. По окончании же экзекуции выдавал девочке
пятачок.
В присутствии императора он чувствовал слабость, похожую на
любовь.
Он любил чистоту, она была эмблемою его нрава. Но бывал
доволен именно тогда, когда находил изъяны в чистоте и порядке, и, если их не
оказывалось, втайне огорчался. Вместо свежего жаркого он ел всегда солонину.
Он был рассеян, как философ. И, правда, ученые немцы
находили сходство в его глазах с глазами известного тогда в Германии философа
Канта: они были жидкого, неопределенного цвета и подернуты прозрачной пеленой.
Но барон обиделся, когда ему кто-то сказал об этом сходстве.
Он был не только скуп, но и любил и блеснуть и показать все
в лучшем виде. Для этого он входил в малейшие хозяйственные подробности. Он
сидел над проектами часовен, орденов, образов и обеденного стола. Его прельщали
круги, эллипсы и линии, которые, переплетаясь, как ремни в треххвостке, давали
постройку, способную обмануть глаз. А он любил обмануть посетителя или обмануть
императора и притвориться, что не видит, когда кто ухитрялся и его обмануть.
Обмануть же его, конечно, было трудно.
Он имел подробную опись вещам каждого из своих людей,
начиная с камердинера и кончая поваренком, и проверял все гошпитальные описи.
При устройстве гошпиталя, в котором служил отец поручика
Синюхаева, барон сам показывал, как поставить кровати, куда скамейки, где
должен быть ординаторский столик и даже какого вида должно быть перо, то есть
голое, без бородки, в виде римского calamus - тростника. За перо, очиненное с
бородкою, подлекарю полагалось пять розог.
Идея римского государства тревожила барона Аракчеева.
Поэтому он рассеянно выслушал лекаря Синюхаева и только
когда тот протянул прошение, он внимательно прочел его и сделал выговор лекарю,
что бумага подписана нечеткою рукой.
Лекарь извинился тем, что у сына рука дрожит.
- Ага, братец, вот видишь, - ответил барон с удовольствием,
- и рука дрожит.
Потом, поглядев на лекаря, он спросил его:
- А когда приключилась смерть?
- Иуня пятнадцатого, - ответил, несколько оторопев, лекарь.
- Иуня пятнадцатого, - протянул барон, соображая, - иуня
пятнадцатого... А теперь уже семнадцатое, - сказал он вдруг в упор лекарю. Где
же был мертвец два дня?
Ухмыльнувшись на лекарский вид, он кисло заглянул в прошение
и сказал:
- Вот какие неисправности. Теперь прощай, братец, поди.
|
