10
Поручик Синюхаев внимательно посмотрел на комнату, в которой
жил до сего дня.
Комната была просторная, с низкими потолками, с портретом
человека средних лет, в очках и при небольшой косичке. Это был отец поручика,
лекарь Синюхаев.
Он жил в Гатчине, но поручик, глядя на портрет, не
чувствовал особой уверенности в этом. Может быть, живет, а может, и нет.
Потом он посмотрел на вещи, принадлежавшие поручику
Синюхаеву: гобой любви в деревянном ларчике, щипцы для завивки, баночку с
пудрой, песочницу, и эти вещи посмотрели на него. Он отвел от них взгляд.
Так он стоял посреди комнаты и ждал чего-то. Вряд ли он ждал
денщика.
Между тем именно денщик осторожно вошел в комнату и остановился
перед поручиком. Он слегка раскрыл рот и, смотря на поручика, стоял.
Вероятно,он всегда так стоял, ожидая приказаний, но поручик
посмотрел на него, словно видел его в первый раз, и потупился.
Смерть следовало скрывать временно, как преступление. К
вечеру вошел к нему в комнату молодой человек, сел за стол, на котором стоял
ларчик с гобоем любви, вынул его из ларчика, подул в него и,не добившись звука,
сложил в угол.
Затем, кликнув денщика, сказал подать пенника. Ни разу он не
посмотрел на поручика Синюхаева.
Поручик же спросил стесненным голосом:
- Кто таков?
Молодой человек, пьющий пенник, отвечал, зевнув:
- Юнкерской школы при Сенате аудитор, - и приказал денщику
постилать постель. Потом он стал раздеваться, и поручик Синюхаев долго смотрел,
как ловко аудитор стаскивает штиблеты и сталкивает их со стуком,
расстегивается, потом укрывается одеялом и зевает. Потянувшись, наконец,
молодой человек вдруг посмотрел на руку поручика Синюхаева и вытащил у него из
обшлага полотняный платочек. Прочистив нос, он снова зевнул.
Тогда, наконец, поручик Синюхаев нашелся и вяло сказал, что
сие против правил.
Аудитор равнодушно возразил, что напротив, все по правилам,
что он действует по части второй, как бывший Синюхаев - "яко же
умре", и чтоб поручик снял свой мундир, который кажется аудитору еще
довольно приличным, а сам бы надел мундир, негодный для носки.
Поручик Синюхаев стал снимать мундир, а аудитор ему помог,
объясняя, что сам бывший Синюхаев может это сделать "не так".
Потом бывший Синюхаев надел мундир, не годный для носки, и
постоял, опасаясь, как бы аудитор перчаток не взял.У него были длинные желтые
перчатки, с угловатыми пальцами, форменные. Перчатки потерять - к бесчестью,
слыхал он. В перчатках поручик, каков он ни был, все поручик. Поэтому, натянув
перчатки, бывший Синюхаев повернулся и пошел прочь.
Всю ночь он пробродил по улицам С.-Петербурга, даже не
пытаясь зайти никуда. Под утро он устал и сел наземь у какого-то дома. Он
продремал несколько минут, затем внезапно вскочил и пошел, не глядя по сторонам.
Вскоре он вышел за черту города. Сонный торшрейбер [Писарь
(нем.)] у шлагбаума рассеянно записал его фамилию.
Больше он не возвратился в казармы.
11
Адъютант был хитер и не сказал никому о подпоручике Киже и
своей удаче. У него, как и у всякого, были враги. Поэтому он сказал только
кой-кому, что человек, кричавший "караул", найден.
Но это произвело странное действие на женской половине
дворца.
Ко дворцу с его верхними колоннами, тонкими, как пальцы,
ударяющие в клавесин, построенному Камероном, были пристроены с фаса два крыла,
округленные, как кошачьи лапы, когда кошка играет с мышонком. В одном крыле
девствовала фрейлина Нелидова со штатом.
Часто Павел Петрович, виновато миновав стражу, отправлялся
на это крыло, а однажды часовые видели, как император быстро выбежал оттуда, со
съехавшим набок париком, и вдогонку над его головой пролетела женская туфля.
Хотя Нелидова была только фрейлиной, у нее самой были
фрейлины.
И вот, когда до женского крыла дошло, что кричавший
"караул" найден, одна из фрейлин Нелидовой упала в обморок.
Она была, как Нелидова, кудрявой и тонкой, как пастушок.
При бабке Елизавете у фрейлин стучала парча, трещали шелка,
и освобожденные соски испуганно появлялись из них. Такова была мода.
Амазонки, любившие мужскую одежду, бархатные морские хвосты
и звезды у сосков, отошли вместе с похитительницей престола.
Теперь женщины стали пастушками с кудрявыми головами.
Итак, одна из них рухнула в краткий обморок.
Поднятая с полу своей покровительницей и пробудившись от
бесчувствия, она рассказала: у нее в тот час было назначено любовное свидание с
офицером. Она не могла, однако, отлучиться из верхнего этажа и вдруг, посмотрев
в окно, увидела, что распаленный офицер, позабыв осторожность, а может быть и
не зная о том, стоит у самого окна императора и посылает ей наверх знаки.
Она махнула ему рукой, сделала ужас глазами, но любовник
понял это так, будто омерзел ей, и жалобно закричал: "караул".
В тот же миг, не растерявшись, она приплюснула пальцем нос и
указала вниз. После этого курносого знака офицер обомлел и скрылся.
Больше она его не видела, а по быстроте любовного случая,
который произошел накануне, даже не знала его фамилии.
Теперь его обнаружили и сослали в Сибирь.
Нелидова стала думать.
Ее случай был на ущербе, и хоть она себе в этом не хотела
сознаться, но ее туфля уже не могла больше летать.
С адъютантом она была холодна, и ей не хотелось обращаться к
нему. Состояние императора было сомнительно. В таких случаях она обращалась
теперь к одному партикулярному, но могущественному человеку, Юрию
Александровичу Нелединскому-Мелецкому.
Она так и сделала и послала к нему камер-лакея с запиской.
Дюжий камер-лакей, передавая уже не впервые эти записки,
всегда удивлялся мизерности могущественного человека. Мелецкий был певец и
статс-секретарь. Он был певец "Быстрой реченьки" и сладострастен к
пастушкам. Вид его был самый маленький, рот сладостен, а брови мохнаты. Но он
был к тому же великий хитрец и, глядя вверх на плечистого камер-лакея, сказал:
- Скажи, чтоб не было беспокойства. Пусть ждут. Все сие
решится.
Но сам он немного трусил, вовсе не зная, как все это
решится, и когда в дверь сунулась к нему одна из его юных пастушек, которую
раньше звали Авдотьей, а теперь Селименою, он свирепо повел бровями.
Дворня Юрия Александровича состояла по большей части из юных
пастушек.
|
