 Увеличить |
Покушение на убийство
В тот вечер советник Томса кейфовал и, нацепив
радионаушники, с благодушной улыбкой слушал славянские танцы Дворжака. «Вот это
музыка!» — удовлетворенно приговаривал он. Вдруг на улице что-то дважды
хлопнуло, и из окна на голову советника со звоном посыпались стекла. Томса жил
в первом этаже.
Советник поступил так, как поступил бы каждый из нас: он
несколько секунд подождал, что будет дальше, потом снял наушники и со строгим
видом огляделся: что такое произошло? И только после этого перепугался, увидев,
что окно, у которого он сидел, прострелено в двух местах, а дверь напротив
расщеплена и в ней засела пуля. Первым побуждением Томсы было с пустыми руками
выбежать на улицу и схватить преступника за шиворот. Но когда человек в летах и
ему свойственна известная степенность, он обычно пропускает первый импульс и
действует уже по второму. Поэтому Томса кинулся к телефону и вызвал полицейский
участок.
— Алло, срочно пошлите кого-нибудь ко мне. На меня
только что покушались.
— А где это? — осведомился сонный и апатичный
голос.
— У меня дома! — вскипел Томса, словно полиция
была в чем-то виновата. — Это же безобразие — ни с того ни с сего стрелять
в мирного гражданина, который сидит у себя дома. Необходимо строжайшее
расследование! Этого еще не хватало, чтобы…
— Ладно, — прервал его сонный голос. — Пошлем
кого-нибудь. Советник сгорал от нетерпения; ему казалось, что этот кто-то
тащится целую вечность. А на самом деле уже через двадцать минут к нему явился
рассудительный полицейский инспектор и с интересом осмотрел простреленное окно.
— Кто-то выстрелил в окно, сударь, — деловито
объявил он.
— Это я и без вас знаю, — рассердился
Томса. — Ведь я сидел тут, у самого окна.
— Калибр семь миллиметров, — заметил инспектор,
выколупывая ножом пулю из двери. — Похоже, что из армейского револьвера
старого образца. Обратите внимание, этот тип должен был влезть на забор. Стой
он на тротуаре, пуля пролетела бы выше. Значит, он целился в вас, сударь.
— Это замечательно! — с горечью отозвался
Томса. — А я было подумал, что он просто хотел угодить в дверь.
— Кто же это сделал? — осведомился инспектор, не
давая сбить себя с толку.
— Извините, я не могу дать вам его адрес, —
иронически ответил советник. — Я этого господина не видел и позабыл
пригласить его в дом.
— М-да, дело не так-то просто, — невозмутимо
сказал инспектор. — Ну, а кого вы подозреваете?
У Томсы уже лопалось терпение.
— Что значит подозреваю! — воскликнул он
раздраженно. — Молодой человек, я ведь не видел этого мерзавца. Даже если
бы он постоял там, ожидая от меня воздушного поцелуя, в темноте я его все равно
не узнал бы. Знай я, кто он такой, стал бы я вас беспокоить, как вы думаете!
— Ну да, — успокоительно отозвался инспектор. —
Но, может быть, вы вспомните, кому ваша смерть могла быть выгодна, кто хотел бы
вам отомстить? Учтите, это не грабеж. Грабитель не стреляет без крайней
необходимости. Может быть, у вас есть враги? Вот об этом вы и скажите, а мы
расследуем.
Томса смутился: об этой стороне дела он не подумал.
— Понятия не имею, — неуверенно начал он,
мысленным взором окидывая всю свою тихую жизнь чиновника и старого
холостяка. — Откуда бы у меня взялись враги? — продолжал он с
удивлением. — Честное слово, я ни одного не знаю. Нет, это
исключено. — И он покачал головой. — Я ведь ни с кем не встречаюсь,
живу замкнуто, никуда не хожу, ни во что не вмешиваюсь… За что мне мстить?
Инспектор пожал плечами.
— Я тем более не знаю, сударь. Но, может быть, к
завтрашнему дню вы вспомните? Вы не боитесь оставаться здесь?
— Нет, не боюсь, — сказал Томса и задумался.
«Странное дело, — смущенно твердил он себе, оставшись
один — почему да, почему в меня стреляли? Ведь я живу прямо-таки отшельником.
Отсижу на службе и иду домой… у меня и знакомых-то нет! Почему же меня хотели
застрелить?» — удивлялся он. В душе росла горечь от такой несправедливости. Ему
становилось жаль самого себя. «Работаю как вол, — думал он, — даже
беру работу на дом, не расточительствую, не знаю никаких радостей, живу, как
улитка в раковине, и вдруг, бац! Кому-то вздумалось пристукнуть меня. Боже,
откуда у людей такая беспричинная злоба?» Советник был изумлен и подавлен.
«Кого я обидел? Почему кто-то так неистово ненавидит меня?»
«Нет, тут, наверное, ошибка, — размышлял он, сидя на
кровати с одним ботинком в руке. — Ну, конечно, меня спутали с кем-то. С
тем, кому хотели отомстить. Да, это так, — решил он с облегчением. —
За что, за что кто-нибудь может ненавидеть именно меня?»
Ботинок вдруг выпал из руки советника. Не без смущения он
вспомнил, как недавно сболтнул страшную глупость: в разговоре со знакомым,
неким Роубалом, допустил бестактный намек на его жену. Всему свету известно,
что жена изменяет Роубалу и путается с кем попало; да и сам Роубал знает, но не
хочет подавать виду. А я, олух этакий, так глупо брякнул об этом!… Советнику
вспомнилось, как Роубал с трудом перевел дыхание и стиснул кулаки.
«Боже, — ужаснулся Томса, — как я обидел человека! Ведь он безумно
любит свою жену. Я, конечно, попытался перевести разговор на другую тему, но
как Роубал закусил губу! Вот уж у кого есть причина меня ненавидеть! Конечно,
не может быть и речи о том, что в меня стрелял он. Но я бы не удивился, если…»
Томса оторопело уставился в пол. "Или вот, например,
мой портной… — вспомнил он с тягостным чувством, — пятнадцать лет он шил
на меня, а потом мне сказали, что у него открытая форма туберкулеза. Понятное
дело, всякий побоится носить платье, на которое кашлял чахоточный. И я перестал
у него шить. А он пришел просить, сижу, мол, без работы, жена болеет, надо
отправить детей в деревню… не удостою ли я его вновь своим доверием. О господи,
как он был бледен и как болезненно обливался потом! «Господин Колинский, —
сказал я ему, — ничего не выйдет, мне нужен портной получше, я был вами
недоволен». — «Я буду стараться, господин Томса», — умолял он, потный
от испуга и растерянности, и чуть не расплакался. «А я, — вспомнил
советник, — я спровадил его, сказав: „Ну, там видно будет“, — хорошо
известная беднякам фраза! Портной тоже может меня ненавидеть, — ужаснулся
советник, — ведь это страшно: просить кого-нибудь о спасении жизни и
получить такой бездушный отказ! Но что мне было делать? Я знаю, он в меня не
стрелял, но…»
У советника становилось все тяжелее на душе. Вспомнилось еще
кое-что… «Как это было нехорошо, когда я на службе взъелся на нашего курьера.
Никак не мог найти один документ, ну, и вызвал этого старика, накричал на него
при всех, как на мальчишку. Что, мол, за беспорядок, вы идиот, во всем здесь
хаос, надо гнать вас в шею!… А документ потом нашелся у меня в столе! Старик
тогда даже не пикнул, только дрожал и моргал глазами…» Советника бросило в жар.
«Но ведь не следует извиняться перед подчиненными, даже если немного обидишь
их, — успокаивал он себя. — Как, должно быть, подчиненные ненавидят
своих начальников. Ладно, я подарю этому старику какой-нибудь старый костюм…
Нет, ведь и это его унизит…»
Советник уже не мог лежать в постели, одеяло душило его. Он
сел и, обняв колени, уставился в темноту; мучительные воспоминания не покидали
его… «Или, например, инцидент с молодым сослуживцем Моравеком; Моравек —
образованный человек, пишет стихи. Однажды он плохо составил письмо, и я сказал
ему: „Переделайте, коллега!“ И хотел бросить эту бумагу на стол, а она упала на
пол, и Моравек нагнулся, покраснев до ушей… Избил бы себя за это! —
пробормотал советник. — Я же люблю этого юношу, и так его унизить, пусть
даже неумышленно!…»
В памяти Томсы всплыло еще одно лицо: бледная, одутловатая
физиономия сослуживца Ванкла. «Бедняга Ванкл, он хотел стать начальником вместо
меня. Это дало бы ему на несколько сотен в год больше, у него шестеро детей…
Говорят, он мечтает отдать свою старшую дочь учиться пению, а денег не хватает.
И вот я обогнал его по службе, потому что он такой тяжелодум и работяга. Жена у
него злая, тощая, ожесточенная вечными нехватками. В обед он жует сухую булку…»
Советник тоскливо задумался. «Бедняга Ванкл, ему должно быть
обидно, что я, одинокий, получаю больше, чем он. Но разве я виноват? Мне всегда
бывает неловко, когда этот человек укоризненно глядит на меня…»
Советник потер вспотевший лоб. «Да, — сказал он
себе, — а вот на днях кельнер обсчитал меня на несколько крон. Я вызвал
владельца ресторана, и он немедля уволил этого кельнера. „Вор! — кричал
он. — Я позабочусь о том, чтобы никто во всей Праге не взял вас на
работу!“ А кельнер не сказал ни слова, повернулся и пошел. Тощие лопатки
вздрагивали у него под фраком…»
Советнику не сиделось на постели. Он пересел к
радиоприемнику и надел наушники. Но радио молчало, была безмолвная ночь, тихие
ночные часы. Томса опустил голову на руки и стал вспоминать людей, встреченных
им в жизни, непонятных маленьких людей, с которыми он не находил общего языка и
о которых прежде никогда не думал.
Утром, немного бледный и растерянный, зашел он в полицейский
участок.
— Ну, что, — спросил инспектор, — вспомнили
вы, кто вас может ненавидеть?
Советник покачал головой.
— Не знаю, — нерешительно сказал он. — Таких
людей столько, что… — Он безнадежно махнул рукой. — Кто из нас знает;
сколько человек он обидел… Сидеть у окна я больше не буду. И, знаете, я пришел
попросить вас прекратить это дело…
|
