
Увеличить |
X
В храме Изиды на горе Ватн-эль-Хав только что отошла первая
часть великого тайнодействия, на которую допускались верующие малого
посвящения. Очередной жрец – древний старец в белой одежде, с бритой головой,
безусый и безбородый, повернулся с возвышения алтаря к народу и произнес тихим,
усталым голосом:
– Пребывайте в мире, сыновья мои и дочери.
Усовершенствуйтесь в подвигах. Прославляйте имя богини. Благословение ее над
вами да пребудет во веки веков.
Он вознес свои руки над народом, благословляя его. И тотчас
же все, посвященные в малый чин таинств, простерлись на полу и затем, встав,
тихо, в молчании направились к выходу.
Сегодня был седьмой день египетского месяца Фаменота,
посвященный мистериям Озириса и Изиды. С вечера торжественная процессия трижды
обходила вокруг храма со светильниками, пальмовыми листами и амфорами, с
таинственными символами богов и со священными изображениями Фаллуса. В середине
шествия на плечах у жрецов и вторых пророков возвышался закрытый «наос» из
драгоценного дерева, украшенного жемчугом, слоновой костью и золотом. Там
пребывала сама богиня, Она, Невидимая, Подающая плодородие, Таинственная, Мать,
Сестра и Жена богов.
Злобный Сет заманил своего брата, божественного Озириса, на
пиршество, хитростью заставил его лечь в роскошный гроб и, захлопнув над ним
крышку, бросил гроб вместе с телом великого бога в Нил. Изида, только что
родившая Гора, в тоске и слезах разыскивает по всей земле тело своего мужа и
долго не находит его. Наконец рыбы рассказывают ей, что гроб волнами отнесло в
море и прибило к Библосу, где вокруг него выросло громадное дерево и скрыло в
своем стволе тело бога и его плавучий дом. Царь той страны приказал сделать
себе из громадного дерева мощную колонну, не зная, что в ней покоится сам бог
Озирис, великий податель жизни. Изида идет в Библос, приходит туда утомленная
зноем, жаждой и тяжелой каменистой дорогой. Она освобождает гроб из середины
дерева, несет его с собой и прячет в землю у городской стены. Но Сет опять
тайно похищает тело Озириса, разрезает его на четырнадцать частей и рассеивает
их по всем городам и селениям Верхнего и Нижнего Египта.
И опять в великой скорби и рыданиях отправилась Изида в
поиски за священными членами своего мужа и брата. К плачу ее присоединяет свои
жалобы сестра ее, богиня Нефтис, и могущественный Тоот, и сын богини, светлый
Гор, Горизит.
Таков был тайный смысл нынешней процессии в первой половине
священнослужения. Теперь, по уходе простых верующих и после небольшого отдыха,
надлежало совершиться второй части великого тайнодействия. В храме остались
только посвященные в высшие степени – мистагоги, эпопты, пророки и жрецы.
Мальчики в белых одеждах разносили на серебряных подносах
мясо, хлеб, сухие плоды и сладкое пелузское вино. Другие разливали из
узкогорлых тирских сосудов сикеру, которую в те времена давали перед казнью
преступникам для возбуждения в них мужества, но которая также обладала великим
свойством порождать и поддерживать в людях огонь священного безумия.
По знаку очередного жреца мальчики удалились.
Жрец-привратник запер все двери. Затем он внимательно обошел всех оставшихся,
всматриваясь им в лица и опрашивая их таинственными словами, составлявшими
пропуск нынешней ночи. Два других жреца провезли вдоль храма и вокруг каждой из
его колонн серебряную кадильницу на колесах. Синим, густым, пьянящим, ароматным
фимиамом наполнился храм, и сквозь слои дыма едва стали видны разноцветные огни
лампад, сделанных из прозрачных камней, – лампад, оправленных в резное
золото и подвешенных к потолку на длинных серебряных цепях. В давнее время этот
храм Озириса и Изиды отличался небольшими размерами и беднотою и был выдолблен
наподобие пещеры в глубине горы. Узкий подземный коридор вел к нему снаружи. Но
во дни царствования Соломона, взявшего под свое покровительство все религии,
кроме тех, которые допускали жертвоприношения детей, и благодаря усердию царицы
Астис, родом египтянки, храм разросся в глубину и в высоту и украсился богатыми
приношениями.
Прежний алтарь так и остался неприкосновенным в своей
первоначальной суровой простоте, вместе со множеством маленьких покоев,
окружавших его и служивших для сохранения сокровищ, жертвенных предметов и священных
принадлежностей, а также для особых тайных целей во время самых сокровенных
мистических оргий.
Зато поистине был великолепен наружный двор с пилонами в
честь богини Гатор и с четырехсторонней колоннадой из двадцати четырех колонн.
Еще пышнее была устроена внутренняя подземная гипостильная зала для молящихся.
Ее мозаичный пол весь был украшен искусными изображениями рыб, зверей,
земноводных и пресмыкающихся. Потолок же был покрыт голубой глазурью, и на нем
сияло золотое солнце, светилась серебряная луна, мерцали бесчисленные звезды, и
парили на распростертых крыльях птицы. Пол был землею, потолок – небом, а их
соединяли, точно могучие древесные стволы, круглые и многогранные колонны. И
так как все колонны завершались капителями в виде нежных цветов лотоса или
тонких свертков папируса, то лежавший на них потолок действительно казался
легким и воздушным, как небо.
Стены до высоты человеческого роста были обложены красными
гранитными плитами, вывезенными, по желанию царицы Астис, из Фив, где местные
мастера умели придавать граниту зеркальную гладкость и изумительный блеск.
Выше, до самого потолка, стены так же, как и колонны, пестрели резными и
раскрашенными изображениями с символами богов обоих Египтов. Здесь был Себех,
чтимый в Фаюмэ под видом крокодила, и Тоот, бог луны, изображаемый как ибис, в
городе Хмуну, и солнечный бог Гор, которому в Эдфу был посвящен копчик, и Баст
из Бубаса, под видом кошки, Шу, бог воздуха – лев, Пта – апис, Гатор – богиня
веселья – корова, Анубис, бог бальзамирования, с головою шакала, и Монту из
Гормона, и коптский Мину, и богиня неба Нейт из Саиса, и, наконец, в виде овна,
страшный бог, имя которого не произносилось и которого называли Хентиементу,
что значит «Живущий на Западе».
Полутемный алтарь возвышался над всем храмом, и в глубине
его тускло блестели золотом стены святилища, скрывавшего изображения Изиды.
Трое ворот – большие, средние и двое боковых маленьких – вели в святилище.
Перед средним стоял жертвенник со священным каменным ножом из эфиопского
обсидиана. Ступени вели к алтарю, и на них расположились младшие жрецы и жрицы
с тимпанами, систрами, флейтами и бубнами.
Царица Астис возлежала в маленьком потайном покое. Небольшое
квадратное отверстие, искусно скрытое тяжелым занавесом, выходило прямо к
алтарю и позволяло, не выдавая своего присутствия, следить за всеми
подробностями священнодействия. Легкое узкое платье из льняного газа, затканное
серебром, вплотную облегало тело царицы, оставляя обнаженными руки до плеч и
ноги до половины икр. Сквозь прозрачную материю розово светилась ее кожа и
видны были все чистые линии и возвышения ее стройного тела, которое до сих пор,
несмотря на тридцатилетний возраст царицы, не утеряло своей гибкости, красоты и
свежести. Волосы ее, выкрашенные в синий цвет, были распущены по плечам и по
спине, и концы их убраны бесчисленными ароматическими шариками. Лицо было
сильно нарумянено и набелено, а тонко обведенные тушью глаза казались
громадными и горели в темноте, как у сильного зверя кошачьей породы. Золотой
священный уреус спускался у нее от шеи вниз, разделяя полуобнаженные груди.
С тех пор как Соломон охладел к царице Астис, утомленный ее
необузданной чувственностью, она со всем пылом южного сладострастия и со всей
яростью оскорбленной женской ревности предалась тем тайным оргиям извращенной
похоти, которые входили в высший культ скопческого служения Изиде. Она всегда
показывалась окруженная жрецами-кастратами, и даже теперь, когда один из них
мерно обвевал ее голову опахалом из павлиньих перьев, другие сидели на полу,
впиваясь в царицу безумно-блаженными глазами. Ноздри их расширялись и трепетали
от веявшего на них аромата ее тела, и дрожащими пальцами они старались
незаметно прикоснуться к краю ее чуть колебавшейся легкой одежды. Их
чрезмерная, никогда не удовлетворяющаяся страстность изощряла их воображение до
крайних пределов. Их изобретательность в наслаждениях Кибеллы и Ашеры
переступала все человеческие возможности. И, ревнуя царицу друг к другу, ко
всем женщинам, мужчинам и детям, ревнуя даже к ней самой, они поклонялись ей
больше, чем Изиде, и, любя, ненавидели ее, как бесконечный огненный источник
сладостных и жестоких страданий.
Темные, злые, страшные и пленительные слухи ходили о царице
Астис в Иерусалиме. Родители красивых мальчиков и девушек прятали детей от ее
взгляда; ее имя боялись произносить на супружеском ложе, как знак осквернения и
напасти. Но волнующее, опьяняющее любопытство влекло к ней души и отдавало во
власть ей тела. Те, кто испытал хоть однажды ее свирепые кровавые ласки, те уже
не могли ее забыть никогда и делались навеки ее жалкими, отвергнутыми рабами.
Готовые ради нового обладания ею на всякий грех, на всякое унижение и
преступление, они становились похожими на тех несчастных, которые, попробовав
однажды горькое маковое питье из страны Офир, дающее сладкие грезы, уже никогда
не отстанут от него и только ему одному поклоняются и одно его чтут, пока
истощение и безумие не прервут их жизни.
Медленно колыхалось в жарком воздухе опахало. В безмолвном
восторге созерцали жрецы свою ужасную повелительницу. Но она точно забыла об их
присутствии. Слегка отодвинув занавеску, она неотступно глядела напротив, по ту
сторону алтаря, где когда-то из-за темных изломов старинных златокованых
занавесок показывалось прекрасное, светлое лицо израильского царя. Его одного
любила всем своим пламенным и порочным сердцем отвергнутая царица, жестокая и
сладострастная Астис. Его мимолетного взгляда, ласкового слова, прикосновения
его руки искала она повсюду и не находила. На торжественных выходах, на
дворцовых обедах и в дни суда оказывал Соломон ей почтительность, как царице и
дочери царя, но душа его была мертва для нее. И часто гордая царица приказывала
в урочные часы проносить себя мимо дома Ливанского, чтобы хоть издали,
незаметно, сквозь тяжелые ткани носилок, увидеть среди придворной толпы гордое,
незабвенно прекрасное лицо Соломона. И давно уже ее пламенная любовь к царю так
тесно срослась с жгучей ненавистью, что сама Астис не умела отличить их.
Прежде и Соломон посещал храм Изиды в дни великих празднеств
и приносил жертвы богине и даже принял титул ее верховного жреца, второго после
египетского фараона. Но страшные таинства «Кровавой жертвы Оплодотворения»
отвратили его ум и сердце от служения Матери богов.
– Оскопленный по неведению, или насилием, или случайно,
или по болезни – не унижен перед Богом, – сказал царь. – Но горе
тому, кто сам изуродует себя.
И вот уже целый год ложе его в храме оставалось пустым. И
напрасно пламенные глаза царицы жадно глядели теперь на неподвижные занавески.
Между тем вино, сикера и одуряющие курения уже оказывали
заметное действие на собравшихся в храме. Чаще слышались крик, и смех, и звон
падающих на каменный пол серебряных сосудов. Приближалась великая, таинственная
минута кровавой жертвы. Экстаз овладевал верующими.
Рассеянным взором оглядела царица храм и верующих. Много
здесь было почтенных и знаменитых людей из свиты Соломоновой и из его
военачальников: Бен-Гевер, властитель области Аргонии, и Ахимаас, женатый на
дочери царя Васемафи, и остроумный Бен-Декер, и Зовуф, носивший, по восточным
обычаям, высокий титул «друга царя», и брат Соломона от первого брака Давидова
– Далуиа, расслабленный, полумертвый человек, преждевременно впавший в идиотизм
от излишеств и пьянства. Все они были – иные по вере, иные по корыстным
расчетам, иные из подражания, а иные из сластолюбивых целей – поклонниками
Изиды.
И вот глаза царицы остановились долго и внимательно, с
напряженной мыслью, на красивом юношеском лице Элиава, одного из начальников
царских телохранителей.
Царица знала, отчего горит такой яркой краской его смуглое
лицо, отчего с такою страстной тоской устремлены его горячие глаза сюда, на
занавески, которые едва движутся от прикосновения прекрасных белых рук царицы.
Однажды, почти шутя, повинуясь минутному капризу, она заставила Элиава провести
у нее целую длинную блаженную ночь. Утром она отпустила его, но с тех пор уже
много дней подряд видела она повсюду во дворце, в храме, на улицах – два
влюбленных, покорных, тоскующих глаза, которые покорно провожали ее.
Темные брови царицы сдвинулись, и ее зеленые длинные глаза
вдруг потемнели от страшной мысли. Едва заметным движением руки она приказала
кастрату опустить вниз опахало и сказала тихо:
– Выйдите все. Хушай, ты пойдешь и позовешь ко мне
Элиава, начальника царской стражи. Пусть он придет один.
|