 Увеличить |
Глава V
Вечером
в театре Кэтрин была не настолько занята обменом любезностями и улыбками с мисс
Торп (поглощавшими, впрочем, немалую долю ее внимания), чтобы не поискать
взглядом во всех даже самых отдаленных ложах мистера Тилни. Увы, она
вглядывалась напрасно. Пьеса так же мало интересовала мистера Тилни, как и
Галерея. Она решила, что следующий день окажется более удачным. И когда, словно
в угоду ее желанию, назавтра выдалось великолепное утро, она уже почти в этом
не сомневалась. Ибо хороший воскресный день в Бате выгоняет из дому всех его
обитателей, заставляя их отправиться на прогулку, чтобы выразить знакомым свое
восхищение чудесной погодой.
После
богослужения компании Торпов и Алленов сразу же объединились. И, проведя в Галерее
ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы прийти к выводу о
невыносимости тамошней толчеи и невозможности встретить в ней хотя бы одно
приятное лицо, — вывод, делаемый всеми каждое воскресенье в продолжение
всего сезона, — они поспешили к Крессенту, чтобы подышать свежим воздухом
в более достойном окружении. Здесь Кэтрин и Изабелла, гуляя рука об руку, могли
вновь насладиться задушевной беседой. Они разговаривали долго и с большим
чувством. Но надежда Кэтрин встретить своего партнера по танцам оказалась опять
несостоятельной. Его не было нигде. Все попытки его найти оканчивались ничем.
Он не показывался ни на утренних сборищах, ни на вечерних ассамблеях, ни в
Верхних, ни в Нижних залах, ни на костюмированных балах, ни на обычных. Он не
появлялся днем на прогулках, не катался верхом, не разъезжал в экипаже. Имени
его не было в книге посетителей Галереи, и его больше просто негде было искать.
Следовало думать, что он уехал из Бата. И тем не менее он даже не упомянул, что
будет здесь так недолго. Подобная таинственность, всегда благоприятствующая
герою романа создала в воображении Кэтрин вокруг его облика и поведения новый
ореол и усилила ее стремление хоть что-то о нем узнать. От Торпов, однако, она
не могла получить о нем никаких сведений, так как они прибыли в Бат лишь за два
дня до встречи с миссис Аллен. И все же мистер Тилни занял значительное место в
разговорах Кэтрин с ее прелестной подругой, которая всячески поощряла ее к
беседе о нем и тем самым не давала изгладиться впечатлению, оставленному им в
ее памяти. Изабелла не сомневалась, что он должен быть обаятельнейшим молодым
человеком. И в равной степени она была убеждена, что он не может не
восторгаться ее дорогой Кэтрин и, следовательно, скоро вернется в Бат. Особенно
нравилось ей то, что он избрал карьеру священника, ибо она «считала своим
долгом признаться в особой склонности к этому призванию». Слова эти были произнесены
с чем-то вроде вздоха. Кэтрин, возможно, допустила ошибку, не выведав у подруги
причины столь тонкого выражения чувств. Но проявления любви и дружеские
обязанности были ей знакомы еще недостаточно, чтобы она могла догадаться, когда
следует добродушно пошутить, а когда — добиваться волнующей откровенности.
Миссис
Аллен была теперь вполне счастлива и совершенно довольна Батом. Она разыскала
знакомых, они, по счастью, оказались семьей ее самой дорогой давней подруги и в
довершение всего были одеты значительно беднее чем она сама. Вместо ежедневно
повторяемой фразы: «Как бы мне хотелось встретить здесь кого-нибудь из
знакомых!», она стала теперь говорить: «Как я рада, что мы встретились миссис
Торп!» И постоянное общение двух семей сделалось для нее не менее желанным, чем
для ее юной воспитанницы и Изабеллы. Ни один день не казался ей проведенным с
толком, если большую его часть она не проводила бок о бок с миссис Торп,
поглощенная тем, что они называли беседой, в которой, впрочем, не хватало не
только обмена мнениями, но часто даже общей темы, поскольку миссис Торп главным
образом говорила о детях, а миссис Аллен — о туалетах.
Дружба
между Кэтрин и Изабеллой развивалась столь же стремительно, сколь внезапным
было ее начало, и они так быстро прошли все ступени растущей взаимной симпатии,
что вскоре не осталось ни одного возможного свидетельства этого чувства,
которого бы они не явили друг другу и окружающим. Они называли друг друга по
именам, гуляли только под руку, закалывали друг другу шлейфы перед танцами и
были неразлучны в любом обществе. И если дождливое утро лишало их других развлечений,
они, невзирая на сырость и грязь, непременно встречались и, закрывшись в
комнате, читали роман. Да, да, роман, ибо я вовсе не собираюсь следовать неблагородному
и неразумному обычаю, распространенному среди пишущих в этом жанре, —
презрительно осуждать сочинения, ими же приумножаемые, — присоединяясь к
злейшим врагам и хулителям этих сочинений и не разрешая их читать собственной
героине, которая, случайно раскрыв роман, с неизменным отвращением
перелистывает его бездарные страницы. Увы! Если героиня одного романа не может
рассчитывать на покровительство героини другого, откуда же ей ждать сочувствия
и защиты? Я не могу относиться к этому с одобрением. Предоставим обозревателям
бранить на досуге эти плоды творческого воображения и отзываться о каждом новом
романе избитыми фразами, заполнившими современную прессу. Не будем предавать
друг друга. Мы — члены ущемленного клана. Несмотря на то, что наши творения
принесли людям больше глубокой и подлинной радости, чем созданные любой другой
литературной корпорацией в мире, ни один литературный жанр не подвергался таким
нападкам. Чванство, невежество и мода делают число наших врагов почти равным
числу читателей. Дарования девятисотого автора краткой истории Англии или
составителя и издателя тома, содержащего несколько дюжин строк из Мильтона,
Поупа и Прайора, статью из «Зрителя» и главу из Стерна, восхваляются тысячами
перьев, меж тем как существует чуть ли не всеобщее стремление преуменьшить
способности и опорочить труд романиста, принизив творения, в пользу которых
говорят только талант, остроумие и вкус. «Я не любитель романов!», «Я редко
открываю романы!», «Не воображайте, что я часто читаю романы!», «Это слишком
хорошо для романа!» — вот общая погудка. «Что вы читаете, мисс?» — «Ах, это
всего лишь роман!» — отвечает молодая девица, откладывая книгу в сторону с
подчеркнутым пренебрежением или мгновенно смутившись. Это всего лишь «Цецилия»,
или «Камилла», или «Белинда», — или, коротко говоря, всего лишь
произведение, в котором выражены сильнейшие стороны человеческого ума, в
котором проникновеннейшее знание человеческой природы, удачнейшая зарисовка ее
образцов и живейшие проявления веселости и остроумия преподнесены миру наиболее
отточенным языком. Но будь та же самая юная леди занята вместо романа томом «Зрителя»,
с какой гордостью она покажет вам книгу и назовет ее заглавие! А между тем
весьма маловероятно, чтобы ее в самом деле заинтересовала какая-нибудь часть
этого объемистого тома, содержание и стиль которого не могут не оттолкнуть
девушку со вкусом, — настолько часто его статьи посвящены надуманным
обстоятельствам, неестественным характерам и беседам на темы, давно уже
переставшие интересовать кого-нибудь из живущих на свете, к тому же изложенным
на языке столь вульгарном, что едва ли он может оставить благоприятное
впечатление о веке, который его переносил.
|
