ГЛАВА II
Щекотливое дело. – Что должна была сказать
Этельберта. – Что она сказала. – Мнение миссис Гаррис. – Наш
разговор с Джорджем. – Отъезд назначен на среду. – Джордж указывает
на возможность развить наш ум. – Мы, с Гаррисом сомневаемся. – Кто
больше работает в тандеме? – Мнение человека, сидящего сзади. –
Мнение человека, сидящего спереди. – О том, как Гаррис потерял свою
жену. – Здравый смысл моего дяди Поджера. – Начало истории о человеке
с мешком.
Я решил атаковать супругу в тот же вечер. План сражения был
следующий: я начну раздражаться из-за пустяков, Этельберта это заметит, я
должен буду признать ее замечание справедливым и сошлюсь на переутомление; это
поведет к разговору о моем здоровье вообще и к решению принять немедленные и
действенные меры.
Я полагал, что тактический маневр такого рода вынудит
Этельберту обратиться ко мне с речью в таком роде:
«Нет, дорогой мой, тебе нужна перемена, полная перемена
обстановки! Будь благоразумным и уезжай на месяц. Нет, не проси меня ехать
вместе с тобой: я знаю, это было бы тебе приятно, но я не поеду. Я сознаю, что
мужчине иногда необходимо чисто мужское общество. Постарайся уговорить Джорджа
и Гарриса ехать с тобой. Поверь мне, что такой ум, как твой, требует отдыха от
рутины домашней жизни. Забудь на время, что детям нужны уроки музыки, новые сапоги,
велосипеды и приемы ревенного порошка по три раза в день; забудь, что на свете
есть кухарки, обойщики, соседские собаки и счета из мясных лавок. Удались в
какое-нибудь место, где ты останешься наедине с природой, где для тебя все
будет свежо и ново и где твой истомленный ум воскреснет для новых, светлых
мыслей. Уезжай на время: тогда я пойму, как мне пусто без тебя, заново оценю
твою доброту и твои достоинства, потому что, как простая смертная, я могу стать
равнодушной даже к свету солнца и к красе месяца, видя их постоянно. Уезжай – и
возвращайся еще более милым, если это только возможно!»
Но даже в том случае, когда наши желания исполняются, это
происходит не совсем так, как мы мечтали. Во-первых, Этельберта даже не заметила
моей раздражительности. Пришлось самому указать ей на это. Я сказал:
– Прости меня. Сегодня я себя как-то странно чувствую.
– Разве? Я ничего не заметила. Что с тобой?
– Сам не знаю. В последние недели я чувствую, как на
меня наваливается какая-то тяжесть.
– А, это вино! – спокойно заметила
Этельберта. – Ты ведь знаешь, что крепкие напитки тебе противопоказаны, а
у Гарриса всякий раз пьешь.
– Нет, не вино! Это что-то более серьезное, более
духовное, – отвечал я.
– Ну, так ты опять читал рецензии, – заметила она
более сочувственно. – Почему ты не слушаешь меня и сразу не бросаешь их в
печку?
– И вовсе не рецензии! – отвечал я. – За
последнее время мне попались две-три отличные!
– Так в чем же дело? Какая-нибудь причина должна быть.
– Нет никакой причины. В том-то и дело, что я могу
назвать это чувство только безотчетным беспокойством, которое охватило все мое
существо.
Этельберта поглядела на меня несколько странно, но ничего не
сказала. Я продолжал:
– Эта давящая монотонность жизни, эти дни невозмутимого
блаженства – они гнетут меня!
– Я бы не стала на это сетовать, – заметила
Этельберта. – Могут настать и иные дни, которые будут нам нравиться куда
как меньше.
– Не знаю, – отвечал я. – По-моему, при
постоянной радости даже боль – приятное разнообразие. Для меня лично вечное
блаженство без всякого диссонанса кончилось бы сумасшествием. Вполне признаю, я
человек странный; бывают минуты, когда я сам себя не понимаю и ненавижу.
Очень часто монолог в таком роде – с намеками на тайные,
глубокие страдания – трогал Этельберту; но в этот вечер она была удивительно
хладнокровна; относительно вечного блаженства она заметила, что незачем
забегать вперед навстречу горестям, которых, может быть, никогда не будет; по
поводу моего признания насчет странности характера она философски посоветовала
примириться с подобным фактом, говору, что это не мое дело, если окружающие
согласны выносить мое присутствие. А насчет однообразия жизни согласилась
вполне:
– Ты не можешь себе представить, как мне хочется иногда
уйти даже от тебя! – заметила она. – Но я знаю, что это невозможно,
так и не мечтаю.
Никогда прежде не слыхал я от Этельберты подобных слов; они
меня ужасно огорчили.
– Ну, это не слишком-то любезное замечание со стороны
жены! – заметил я.
– Знаю, оттого я раньше и молчала. Вы, мужчины, никогда
не поймете того, что как бы женщина ни любила, но бывают минуты, когда даже
любимый человек становится ей в тягость. Ты не знаешь, до чего мне иной раз
хочется надеть шляпку и уйти – не давая отчета, куда я иду, и зачем иду, и
надолго ли, и когда вернусь! Ты не знаешь, как мне иногда хочется заказать
обед, который я и дети ели бы с наслаждением, но от которого ты сбежал бы в
клуб! Ты не знаешь, как мне иногда хочется пригласить какую-нибудь женщину,
которую я люблю, хотя ты ее терпеть не можешь; пойти в гости туда, куда мне
хочется; лечь спать тогда, когда я устала, и встать тогда, когда мне больше не
хочется спать! Но люди, которые живут вдвоем, обязаны постоянно уступать друг
другу, и это иногда даже полезно.
Впоследствии, обдумав слова Этельберты, я нашел их вполне
справедливыми, но тогда пришел в негодование:
– Если тебе хочется от меня отделаться…
– Ну, не изображай идиота. Если я иногда и хочу от тебя
отделаться, так только на время, для того, чтобы забыть о недостатках твоего
характера; для того, чтобы вспоминать, какой ты славный в других отношениях, и
ждать твоего возвращения домой с таким же нетерпением, как в былые дни, когда
твое присутствие еще не вызывало во мне некоторого равнодушия. Я, может быть, несколько
излишне привыкла к тебе, но ведь привыкают же и к солнцу!
Мне не понравился этот тон. Этельберта рассуждала о
возможной разлуке с мужем каким-то легкомысленным образом, отнюдь не
женственным, не подходящим к случаю и вовсе не симпатичным! Мне стало досадно.
Мне уже было расхотелось уезжать и развлекаться. Если бы не Джордж и Гаррис – я
сразу отказался бы от нашего плана. Но отказываться было поздно, и я не знал,
как выйти сухим из воды.
– Хорошо, Этельберта, – отвечал я. – Сделаем
так, как ты хочешь: ты отдохнешь от меня. Но если это не дерзость со стороны
мужа, то я хотел бы узнать, как ты воспользуешься временем нашей разлуки?
– Мы наймем дачу в Фолькстоне и поедем туда с Кэт. Если
ты согласен доставить Клер Гаррис удовольствие, то уговори Гарриса поехать с
тобой, а она присоединится к нам. Нам бывало очень весело вместе – прежде,
когда вас, мужчин, еще не было на нашем горизонте, – и мы с удовольствием
тряхнули бы стариной! Как ты думаешь, – продолжала Этельберта, –
удастся ли тебе уговорить Гарриса?
Я сказал, что попробую.
– Вот милый! – отвечала Этельберта. –
Постарайся! Можете уговорить и Джорджа отправиться с вами.
Я заметил, что от Джорджа мало проку, так как он – холостяк,
и некому будет воспользоваться его отсутствием. Но женщины, увы, невосприимчивы
к юмору. Этельберта в ответ просто заметила, что не пригласить его было бы
невежливо. Я обещал ей сделать это.
Я встретил Гарриса в клубе в четыре часа и спросил, как
дела.
– О, отлично, – отвечал он. – Уехать вовсе не
трудно. – Но в его тоне слышалось сомнение, и я потребовал объяснений.
– Она была нежна, как голубка, – продолжал он
уныло, – и сказала, что Джордж очень своевременно предложил эту поездку,
которая принесет много пользы моему здоровью.
– Ну, так что ж тут дурного?
– В этом нет ничего дурного, но она заговорила и о
Других вещах.
– А! Понимаю.
– Ты ведь знаешь ее давнюю мечту о ванной комнате?
– Слыхал. Она и Этельберту подговаривала.
– Ну так вот: я обязан был немедленно согласиться на
устройство ванной. Не мог, же я отказать, когда она меня так мило отпустила.
Это обойдется мне в сто фунтов, если не больше.
– Так много?
– Еще бы! По одной смете шестьдесят.
Мне стало его жаль.
– А затем еще эта плита в кухне, – продолжал
Гаррис. – Считается, что все несчастья в доме за последние два года
происходили из-за этой плиты.
– Я знаю, с кухонными печами всегда история. У нас на
каждой квартире, со времени свадьбы, дело с ними идет все хуже и хуже. А
нынешняя наша плита отличается просто редким ехидством: каждый раз, когда
приходят гости, она устраивает забастовку.
– Зато у нас теперь будет отличная плита, – без
всякого воодушевления в голосе заметил Гаррис. – Клара решила сэкономить
на том, чтобы сделать обе работы одновременно. Мне думается, если женщина
захочет купить бриллиантовую тиару, то она будет убеждена, что избегает
расходов на шляпку.
– А сколько будет стоить плита? – спросил я. Меня
этот вопрос заинтересовал.
– Не знаю. Вероятно, еще двадцать фунтов. И затем
рояль. Ты мог когда-нибудь отличить звук одного рояля от другого?
– Одни будто бы погромче, – отвечал я, – но к
этой разнице легко привыкнуть.
– В нашем рояле, оказывается, совсем плохи дисканты.
Кстати, ты понимаешь, что это значит?
– Это, кажется, такие пискливые ноты, – объяснил
я. – Многие пьесы ими кончаются.
– Ну так вот: говорят, что на нашем рояле мало
дискантов, надо больше! Я должен купить новый рояль, а этот поставить в
детскую.
– А еще что? – спросил я.
– Больше, кажется, она ничего не смогла придумать.
– Когда вернешься домой, то увидишь, что уже придумала.
– Что такое?
– Дачу в Фолькстоне.
– Зачем ей дача в Фолькстоне?
– Чтобы провести там лето.
– Нет, она поедет с детьми к своим родным в Уэльс, нас
приглашали.
– Может быть, она и поедет в Уэльс, но до Уэльса или
после Уэльса она поедет еще в Фолькстон. Может быть, я ошибаюсь – и был бы
очень рад за тебя, – но предчувствую, что говорю верно.
– Наша поездка обойдется в кругленькую сумму, –
заметил Гаррис.
– Джордж преглупо выдумал.
– Да, не надо нам было его слушаться.
– Он всегда все портит.
– Ужасно глуп.
В эту секунду мы услышали голос Джорджа в прихожей: он
спрашивал, нет ли писем.
– Лучше ему ничего не говорить, – предложил
я, – уже слишком поздно.
– Конечно. Мне все равно пришлось бы теперь покупать
рояль и устраивать ванную.
Джордж вошел очень веселый:
– Ну, как дела? Добились?
В его тоне была какая-то нотка, которая мне не понравилась,
и я видел, что Гаррис ее тоже уловил.
– Чего добились? – спросил я.
– Как чего? Возможности выбраться на свободу!
Я почувствовал, что пора объяснить Джорджу положение вещей.
– В семейной жизни, – сказал я, – мужчина
предлагает, а женщина подчиняется. Таков ее долг. Все религии этому учат.
Джордж сложил руки на груди и вперил взор в потолок.
– Конечно, мы иногда шутим на эту тему, –
продолжал я, – но на деле всегда выходит по-нашему. Мы сказали Этельберте
и Кларе, что едем, конечно, они опечалились и хотели ехать, с нами; потом
просили нас остаться; но мы им объяснили свое желание – вот и все; не о чем было
и толковать.
– Простите меня, – отвечал Джордж, – я не
понял. Женатые люди рассказывают мне разные вещи, и я всему верю.
– Вот это-то и плохо. Когда хочешь узнать правду,
приходи к нам, и мы тебе все расскажем.
Джордж поблагодарил, и мы перешли к делу.
– Когда же мы отправимся? – спросил Джордж.
– По-моему, чем скорее, тем лучше. Гаррис, вероятно,
боялся, как бы жена еще чего-нибудь не выдумала. Отъезд мы назначили на среду.
– А какой мы выберем маршрут? – спросил Гаррис.
– Ведь вы, джентльмены, конечно, хотите воспользоваться
путешествием и для умственного развития? – заметил Джордж.
– Ну, не много ль будет! Зачем же подавлять других
своим интеллектом? – заметил я. – Хотя до некоторой степени, пожалуй,
да, если только это не будет стоить больших трудов и издержек.
– Мы все устроим, – отвечал Джордж. – Мой
план таков: поедем в Гамбург на пароходе, посмотрим Берлин и Дрезден, а оттуда
– через Нюрнберг и Штутгарт – в Шварцвальд.
Гаррис забормотал что-то; оказалось, что ему вдруг
захотелось в Месопотамию: «там, говорят, есть дивные местечки».
Но Джордж не согласился – это было совсем не по
дороге, – и он уговорил нас ехать на Берлин и Дрезден.
– Конечно, Гаррис и я поедем, по обыкновению, на
тандеме, а Джордж?
– Вовсе нет, – строго перебил Гаррис. – Ты с
Джорджем на тандеме, а я отдельно.
– Я не отказываюсь от своей доли труда, – перебил
я в свою очередь, – но не согласен тащить Джорджа все время. Это надо
разделить.
– Хорошо, – согласился Гаррис, – будем
меняться, но с непременным условием, чтобы и Джордж работал!
– Чтобы что?.. – переспросил Джордж.
– Чтобы и ты работал! – строго повторил
Гаррис, – и в особенности на подъемах.
– Господи помилуй! Неужели ты сам не чувствуешь никакой
потребности в физической нагрузке?
Из-за тандема всегда выходят неприятности: человек, сидящий
впереди, воображает, что он один жмет на педали и что тот, кто сидит за ним,
просто катается; а человек, сидящий сзади, глубоко убежден, что передний пыхтит
нарочно и ничего не делает. Эту проблему решить очень непросто. Когда
осторожность подсказывает вам не убивать себя излишним усердием и справедливость
шепчет на ухо: «Чего ради ты его везешь? Ведь это не кеб, и он не седок твой» –
то делается как-то неловко при искреннем вопросе товарища: «Что там у тебя?
Педаль отвалилась?»
Вскоре после своей женитьбы Гаррис однажды попал в весьма
затруднительное положение именно из-за невозможности видеть, что делает
человек, сидящий за вами на тандеме. Они с женой путешествовали таким образом
по Голландии. Дороги были неровные, и велосипед сильно подбрасывало.
– Сиди крепко! – заметил Гаррис жене, не
оборачиваясь.
Миссис Гаррис показалось, что он сказал: «Прыгай»! Почему ей
показалось, что он сказал «Прыгай», когда он сказал «Сиди крепко» – это до сих
пор не известно. Миссис Гаррис объясняет так:
– Если бы ты сказал: «Сиди крепко» – чего ради я бы
спрыгнула?
А Гаррис объясняет:
– Если бы я хотел, чтобы ты прыгала, зачем бы я сказал:
«Сиди крепко»?
Давнее происшествие все же оставило ядовитый осадок, и они
до сих пор спорят по этому поводу.
Словом, миссис Гаррис спрыгнула с тандема в полном
убеждении, что исполняет приказание мужа, а Гаррис помчался вперед, усиленно
работая педалями, будучи убежден, что жена сидит у него за спиной. Сначала
миссис Гаррис подумала, что ему пришло в голову похвастаться тем, как лихо он
въедет на вершину холма один. Они были еще так молоды в те дни и нередко
развлекали друг друга подобным образом. Она ожидала, что, покорив вершину, он
спрыгнет с велосипеда, картинно облокотясь о руль примет непринужденную позу, и
подождет ее. Но когда юная супруга увидела, что ее муж, домчавшись до гребня
холма, перевалил через него и исчез по ту сторону, ею овладело сначала
изумление, потом негодование и, наконец, ужас. Она взбежала наверх и стала
громко звать Гарриса, но он даже ни разу не обернулся. На ее глазах он удалялся
с быстротою ветра, пока не исчез в лесу, мили за полторы от холма. Она села и расплакалась.
В это утро у них произошла маленькая размолвка, и ей пришло в голову, что,
обидевшись, он сбежал! У нее не было денег, она не понимала ни слова
по-голландски. Проходившие люди начали останавливаться и собирались вокруг,
глядя на нее с сожалением; она старалась объяснить жестами свое несчастье. Они
поняли, что она что-то потеряла, но не могли понять, что именно, и отвели ее в
деревню. Вскоре там появился полицейский. Тот долго вникал в ее пантомиму и вывел
заключение, что у нее украли велосипед. Сейчас же полетели во все концы
телеграммы, и за четыре мили обнаружили в одной деревне злополучного мальчишку,
ехавшего на старом дамском велосипеде. Его схватили и привезли в телеге, вместе
с велосипедом, к миссис Гаррис. Но та выказала полное равнодушие к одному и к
другому, и голландцы отпустили мальчишку на свободу, окончательно отупев от
удивления.
Между тем Гаррис продолжал катить на тандеме с большим
наслаждением. Ему казалось, что он очень окреп и вообще стал лучше ездить. Вот
он и говорит (как думал – своей жене):
– Я уже давно с такой легкостью не ездил на этом
велосипеде. Вероятно, это действие здешнего воздуха!
Потом он прибавил, чтобы она не боялась, и он покажет ей,
как быстро можно ехать, если работать изо всей силы. И, пригнувшись к рулю, Гаррис
полетел стрелой… Дома и церкви, собаки и цыплята мелькали на мгновение перед
его глазами и мгновенно исчезали. Старики глядели ему вслед, качая головами, а
дети встречали и провожали восторженными криками.
Таким образом Гаррис проехал миль пять. Вдруг – как он
теперь объясняет – он почувствовал что-то неладное. Молчание его не поразило:
ветер свистел в ушах, велосипед тоже производил порядочный лязг, и Гаррис не
ожидал услышать ответа на свои слова. Но на него вдруг нашло ощущение пустоты.
Он протянул назад руку и встретил пустое пространство. Скорее свалившись, чем
спрыгнув на землю, он оглянулся: за ним тянулась, окаймленная темным лесом,
прямая белая дорога и на ней – ни души… Он вскочил на велосипед и полетел
обратно. Через десять минут он был на том месте, где дорога разделялась на
четыре ветви. Он остановился, стараясь вспомнить, по которой из них проезжал. В
это время появился голландец, сидевший на лошади по-дамски. Гаррис остановил
его и объяснил, что потерял жену. Тот не выказал ни удивления, ни сочувствия.
Пока они разговаривали, приблизился другой фермер, которому первый изложил дело
не как несчастный случай, а как курьезную историю. Второй фермер удивился,
почему Гаррис так беспокоится; последний выбранил обоих, вскочил на тандем и
покатил наудачу по средней дороге. Через некоторое время ему повстречались две
девицы под руку с молодым человеком, с которым они кокетничали напропалую.
Гаррис спросил, не видали ли они его жену. Одна из девушек осведомилась, как та
выглядит. Гаррис знал по-голландски недостаточно, чтобы описать дамский туалет,
и описал жену самым общим образом, как красавицу среднего роста. Это их не
удовлетворило – приметы были недостаточны; эдак всякий мужчина может предъявить
права на красивую женщину и потребовать себе чужую жену! Они желали знать, как
она была одета, но этого Гаррис не мог припомнить ни за какие коврижки. Я
вообще сомневаюсь, может ли мужчина вспомнить, как была одета женщина, если
прошло больше десяти минут со времени их разлуки. Гаррис, впрочем, сообразил, что
на его жене была голубая юбка и потом что-то такое от талии до шеи, на чем эта
юбка держалась; осталось у него еще смутное представление о поясе; но какого
покроя и какого цвета была блуза? Зеленая? голубая? или желтая? С воротником
или с бантом? И вообще, была ли это шляпка? Он боялся дать неверные показания,
чтобы его не услали Бог знает куда. Девушки хохотали и еще больше раздражали
моего друга. Их спутник, которому, видимо, хотелось отделаться от Гарриса,
посоветовал ему обратиться в полицию ближайшего городка. Гаррис так и сделал.
Ему дали лист бумаги и велели составить подробное описание жены, с указаниями,
когда и где он ее потерял. Он этого не знал; все, что он мог сообщить, это
название деревни, где они последний раз завтракали; оттуда они выехали вместе.
Полиции дело показалось подозрительным – сомнительно было, во-первых,
действительно ли потерянная дама – его жена? Во-вторых, действительно ли он ее
потерял? В-третьих, почему он ее потерял?
Кое-как, с помощью хозяина гостиницы, который немного говорил
по-английски, Гаррису удалось отвести от себя подозрения. Полиция взялась за
дело, и к вечеру доставили миссис Гаррис в закрытой повозке, вместе со счетом.
Встреча не была нежной. Миссис Гаррис – плохая актриса и не умеет скрывать
своих чувств, а в этом случае, по ее собственному признанию, она и не старалась
скрыть их…
Решив, кому из нас ехать на тандеме, а кому на велосипеде,
мы перешли к вечному вопросу о багаже.
– Обычный список, я думаю! – сказал Джордж,
собираясь записывать.
Это я привил им такое мудрое правило, а меня научил
давным-давно дядя Поджер.
– Прежде чем начинать укладываться, – всегда
говорил он, – составь список.
Это был аккуратнейший человек.
– Бери лист бумаги, – начинал он, – и запиши
все, что может понадобиться. Потом просмотри – и зачеркни все, без чего можно
обойтись. Вообрази себя в кровати: что на тебе надето? Хорошо, запиши (и
прибавь перемену). Ты встаешь. Что ты делаешь прежде всего? Моешься? Чем ты
моешься? Мылом? Записывай: мыло. Продолжай, пока не покончишь с умываньем. Потом
– одежда. Начинай с ног, что у тебя на ногах? Сапоги, ботинки, носки;
записывай. Продолжай, пока не дойдешь до головы. Что еще нужно, кроме одежды?
Немножко коньяку – записывай. Запиши все, тогда ничего не забудешь.
Такому плану дядя Поджер всегда следовал сам. Составив
список, он тщательно просматривал его, чтобы убедиться, не забыто ли что, а
затем просматривал вторично – и вычеркивал все, без чего можно обойтись. А
затем терял список.
Джордж сказал, что с собой мы возьмем только самое
Необходимое, дня на два, а основной багаж будем пересылать из города в город.
– Мы должны быть осторожны, – заметил я. – Я
знал однажды человека, который…
Гаррис посмотрел на часы.
– Мы послушаем про твоего человека на пароходе, –
перебил он. – Через полчаса я должен встретиться на вокзале с женой.
– Это не длинная история, я расскажу ее меньше чем в
полчаса и…
– Не трать ее даром, – заметил Джордж, – мне
говорили, что в Шварцвальде случаются дождливые вечера, так мы там, может быть,
будем рады твоей истории. Теперь нам нужно окончить список.
Я вспоминаю, что сколько раз ни пытался рассказать эту
историю, так мне ни разу и не удалось. А между тем это была достойная история!
|