 Увеличить |
Глава 27
Ты поработала сегодня, смерть, но все же
Еще работы хватит! Адские врата
Наполнены толпой, но дважды десять тысяч
Невинных душ не ведают в своих домах,
Что лишь побагровеет запад, как они
Войдут в мир скорби…
Саути
Человек, привыкший наблюдать за небесными светилами, мог бы
предсказать, что через две-три минуты солнце достигнет зенита, когда Зверобой
высадился на берег, там, где гуроны теперь расположились лагерем, почти прямо
против «замка».
Лагерь этот очень напоминал тот, который мы уже описали
выше, только почва здесь была более ровная и деревья росли не так густо. Два
эти обстоятельства делали мыс очень удобным местом для стоянки. Пространство
под древесными ветвями напоминало тенистую лесную лужайку, неподалеку протекал
прозрачный ручей, поэтому индейцы и охотники очень любили посещать эту часть
берега. Повсюду здесь виднелись следы костров, что в девственном лесу
встречается редко. На берегах здесь не было густых зарослей кустарника, и
внимательный взор мог сразу охватить все, что творится под свисавшими над водой
деревьями.
Для индейского воина долг чести — сдержать свое слово, если
он обещал вернуться и встретить смерть в назначенный час.
Однако считается неприличным появляться до наступления
срока, выказывая этим женское нетерпение. Нельзя злоупотреблять великодушием
врага, но лучше всего являться точно, минута в минуту. Драматические эффекты
такого рода сопровождают все наиболее важные обряды аборигенов Америки, и, без
сомнения, эта склонность, присущая и более цивилизованным народам, коренится в
самой природе человека. Все мы высоко ценим личную отвагу, но, если она
соединяется с рыцарской самоотверженностью и строгим соблюдением чести, она
кажется нам вдвойне привлекательной. Что касается Зверобоя, то хотя он и
гордился своей кровью белого человека и иногда отступал от индейских обычаев,
но все же гораздо чаще подчинялся этим обычаям и бессознательно для себя
заимствовал понятия и вкусы краснокожих — в вопросах чести они были его
единственными судьями. На этот раз ему не хотелось проявлять лихорадочной
поспешности и возвращаться слишком рано, ибо в этом как бы заключалось
молчаливое признание, что он потребовал себе для отпуска больше времени, чем в
действительности ему было нужно. С другой стороны, он был не прочь несколько
ускорить движение пироги, чтобы избежать драматического появления в самый
последний момент. Однако совершенно случайно молодому человеку не удалось
осуществить это намерение, и, когда он сошел на берег и твердой поступью
направился к группе вождей, восседавших на стволе упавшей сосны, старший из них
взглянул в просвет между деревьями и указал своим товарищам на солнце, только
что достигшее зенита.
Дружное, но тихое восклицание удивления и восхищения
вырвалось из всех уст, и угрюмые воины поглядели друг на друга: одни — с
завистью и разочарованием, другие — поражаясь этой необычайной точности, а
некоторые — с более благородным и великодушным чувством. Американский индеец
выше всего ценит нравственную победу: стоны и крики жертвы во время пыток
приятнее ему, чем трофеи в виде скальпа; и самый трофей значит в его глазах
больше, чем жизнь врага. Убить противника, но не принести с собой доказательств
победы считается делом не особенно почетным. Таким образом, даже эта грубые
властители лесов, подобно своим более образованным братьям, подвизающимся при
королевских дворах или в военных лагерях бледнолицых, подменивают воображаемыми
и произвольными понятиями чести сознания своей правоты и доводы разума.
Когда гуроны толковали о том, возвратится ли пленник, мнения
их разделились. Большинство утверждало, что бледнолицый не придет по доброй
воле обратно, чтобы подвергнуться мучительным пыткам. Но некоторые, самые
старые, ожидали большего от человека, уже выказавшего столько смелости, —
хладнокровия и стойкости. Зверобой был отпущен не потому, что индейцы надеялись
на выполнение данного им обещания, а скорее потому, что они хотели набросить
тень на делаваров, воспитавших в своей деревне человека, проявившего преступную
слабость. Гуроны предпочли бы, чтобы их пленником был Чингачгук и чтобы именно
он доказал свое малодушие, но бледнолицый приемыш ненавистного племени мог с
успехом заменить делавара. Желая как можно торжественнее отпраздновать свою
победу, в случае если охотник не появится в назначенный час, в лагере созвали
всех воинов и разведчиков. Все племя — мужчины, женщины и дети собралось
вместе, чтобы быть свидетелем предстоящего зрелища. Гуроны предполагали, что в
«замке» теперь находятся только Непоседа, делавар и три девушки. «Замок» стоял
на виду, недалеко от индейской стоянки; при дневном свете за ним было легко
наблюдать. Поэтому у краснокожих не было оснований опасаться, что кто-нибудь из
скрывающихся в «замке» сможет незаметно ускользнуть. Гуроны приготовили большой
плот с бруствером из древесных стволов, чтобы, как только решится судьба
Зверобоя, немедленно напасть на ковчег или на «замок», в зависимости от
обстоятельств. Старейшины полагали, что слишком рискованно откладывать
отступление в Канаду позднее ближайшего вечера. Короче говоря, они хотели
немедленно тронуться в путь, к далеким водам озера Онтарио, как только покончат
со Зверобоем и ограбят «замок». Картина, открывшаяся перед Зверобоем, имела
весьма внушительный вид. Все старые воины сидели на стволе упавшего дерева, с
важностью поджидая приближения охотника. Справа стояли вооруженные молодые
люди, слева — женщины и дети. Посредине расстилалась довольно широкая поляна,
окруженная со всех сторон деревьями. Поляна эта была заботливо очищена от мелких
кустиков и бурелома. Очевидно, здесь уже не раз останавливались индейские
отряды: везде виднелись следы костров. Лесные оводы даже в полдень кидали свою
мрачную тень, а яркие лучи солнца, пробиваясь сквозь листья, повсюду бросали
светлые блики. Весьма возможно, что мысль о готической архитектуре впервые
зародилась при взгляде на такой пейзаж. Во всяком случае, поскольку речь идет
об игре света и тени, этот храм природы производил такое же впечатление, как и
наиболее знаменитые творения искусства человека.
Как это часто бывает у туземных бродячих племен, два вождя
почти поровну разделили между собой главную власть над детьми леса. Правда, на
почетное звание вождя могли бы притязать еще несколько человек, но те, о ком мы
говорим, пользовались таким огромным влиянием, что, когда мнение их было
единодушно, никто не дерзал оспаривать их приказаний; а когда они расходились
во взглядах, племя начинало колебаться, подобно человеку, потерявшему
руководящий принцип своего поведения. По установившемуся обычаю и, вероятно,
соответственно самой природе вещей, один вождь был обязан своим авторитетом
обширному уму, тогда как другой выдвинулся главным образом благодаря своим
физическим качествам. Один из них, старший летами, прославился своим
красноречием в прениях, мудростью в совете и осторожностью в действиях, тогда
как его главный соперник, если не противник, был храбрец, отличавшийся на войне
и известный своей свирепостью. В умственном отношении он ничем не выделялся,
если не считать хитрости и изворотливости на тропе войны. Первый был уже
знакомый читателю Расщепленный Дуб, тогда как второго называли la Panthere на
языке Канады, или Пантерой на языке английских колоний. Согласно обычаю
краснокожих, прозвище это обозначало особые свойства воина, в самом деле, свирепость,
хитрость и предательство были главными чертами его характера. Кличку свою он
получил от французов и очень ценил ее.
Из нашего дальнейшего повествования читатель скоро узнает,
насколько эта кличка была заслужена. Расщепленный Дуб и Пантера сидели бок о
бок в ожидании пленника, когда Зверобой поставил свой мокасин на прибрежный
песок. Ни один из них не двинулся и не проронил ни слова, пока молодой человек
не достиг середины лужайки и не возвестил о своем прибытии. Он заговорил
твердо, хотя с присущей ему простотой.
— Вот я, минги, — сказал Зверобой на делаварском
наречии, понятном большинству присутствующих. — Вот я, а вот и солнце. Оно
так же верно законам природы, как я — моему слову. Я ваш пленник; делайте со
мной что хотите. Мои отношения с людьми и землей покончены. Мне теперь остается
только встретить мою судьбу, как подобает белому человеку.
Ропот одобрения послышался даже среди женщин, и на мгновение
возобладало сильное, почти всеобщее желание принять в качестве равноправного
члена племени человека, проявившего такую силу духа. Но некоторые были против
этого, особенно Пантера и его сестра Сумаха, прозванная так за многочисленность
своего потомства[38];
она была вдовой Рыси, павшего недавно от руки пленника. Врожденная свирепость
Пантеры не знала никаких пределов, тогда как страстное желание мести мешало
Сумахе проникнуться более мягким чувством. Иначе обстояло дело с Расщепленным
Дубом. Он встал, протянул руку и приветствовал пленника с непринужденностью и
достоинством, которые сделали бы честь любому принцу. Он был самый мудрый и
красноречивый во всем отряде, поэтому на нем лежала обязанность первым отвечать
на речь бледнолицего.
— Бледнолицый, ты честен, — сказал гуронский
оратор. — Мой народ счастлив, что взял в плен мужчину, а не вороватую
лисицу. Теперь мы знаем тебя и будем обходиться с тобой как с храбрецом. Если
ты убил одного из наших воинов и помогал убивать других, то взамен ты готов
отдать собственную жизнь. Кое-кто из моих молодых воинов думал, что кровь
бледнолицего слишком жидка и не захочет литься под гуронским ножом. Ты доказал,
что это не так: у тебя мужественное сердце. Приятно держать в своих руках
такого пленника. Если мои воины скажут, что смерть Рыси не должна быть забыта,
что он не может отправиться в страну духов один и что надо послать врага ему
вдогонку, они вспомнят, что он пал от руки храбреца, и пошлют тебя вслед за ним
с такими знаками нашей дружбы, которые не позволят ему устыдиться твоего
общества. Я сказал. Ты понимаешь, что я сказал!
— Правильно, минг, все правильно, как в
евангелии, — ответил простодушный охотник. — Ты сказал, а я понял не
только твои слова, но и твои затаенные мысли. Смею заявить вам, что воин, по
имени Рысь, был настоящий храбрец, достойный вашей дружбы и уважения, но я
чувствую себя достойным составить ему компанию даже без удостоверения,
полученного из ваших рук. Тем не менее вот я здесь и готов подвергнуться суду
вашего совета, если, впрочем, все это дело не решено гораздо раньше, чем я
успел вернуться обратно.
— Наши старики не станут рассуждать в совете о
бледнолицем, пока снова не увидят его в своей среде, — ответил
Расщепленный Дуб, несколько иронически оглядываясь по сторонам. — Они
полагают, что это значило бы говорить о ветрах, которые дуют куда им угодно и
возвращаются только тогда, когда сочтут это нужным. Лишь один голос прозвучал в
твою защиту, Зверобой, и он остался одиноким, как песнь королька, чья подруга
подбита соколом.
— Благодарю за этот голос, кому бы он ни принадлежал,
минг, и скажи, что это был настолько нерадивый голос, насколько все другие были
лживы. Для бледнолицего, если он честен, отпуск такая же святыня, как и для
краснокожего. И, если бы даже это было иначе, я все равно никогда не опозорил
бы делаваров, среди которых, можно сказать, я получил все мое образование.
Впрочем, всякие слова теперь бесполезны. Вот я, делайте со
мной, что хотите.
Расщепленный Дуб одобрительно кивнул головой, и вожди начали
совещаться. Как только совещание кончилось, от вооруженной группы отделились
трое или четверо молодых людей и разбрелись в разные стороны. Потом пленнику
объявили, что он может свободно разгуливать по всему мысу, пока совет не решит
его судьбу. В этом кажущемся великодушии было, однако, меньше истинного
доверия, чем можно предположить на первый взгляд; упомянутые выше молодые люди
уже выстроились в линию поперек мыса, там, где он соединялся с берегом, о том
же, чтобы бежать в каком-нибудь другом направлении, не могло быть и речи. Даже
пирогу отвели и поставили за линией часовых в безопасном месте. Эти
предосторожности объяснялись не столько отсутствием доверия, сколько тем
обстоятельством, что пленник, сдержав свое слово, больше ничем не был связан, и
если бы теперь ему удалось убежать от своих врагов, это считалось бы славными
достойным всяческой похвалы подвигом. В самом деле, дикари проводят такие
тонкие различия в вопросах этого рода, что часто предоставляют своим жертвам
возможность избежать пыток, полагая, что для преследователей почти так же
почетно снова поймать или перехитрить беглеца, когда все силы его возрастают
под влиянием смертельной опасности, как и для преследуемого — ускользнуть, в то
время как за ним наблюдают так зорко.
Зверобой отлично знал это и решил воспользоваться первым
удобным случаем. Если бы он теперь увидел какую-нибудь лазейку, он устремился
бы туда, не теряя ни минуты. Но положение казалось совершенно безнадежным. Он
заметил линию часовых и понимал, как трудно прорваться сквозь нее, не имея
оружия. Броситься в озеро было бы бесполезно: в пироге враги легко настигли бы
его; не будь этого, ему ничего не стоило бы добраться до «замка» вплавь.
Прогуливаясь взад и вперед по мысу, от тщательно искал, где бы можно было
спрятаться. Но открытый характер местности, ее размеры и сотни бдительных глаз,
устремленных на него, — хотя те, кто смотрели, и притворялись, будто совсем
не обращают на него внимания, — заранее обрекали на провал любую такую
попытку. Стыд и боязнь неудачи не смущали Зверобоя; он считал до некоторой
степени долгом чести рассуждать и действовать, как подобает белому человеку, но
твердо решил сделать все возможное для спасения своей жизни. Все же он
колебался, хорошо понимая, что, прежде чем идти на такой риск, следует взвесить
все шансы на успех. Тем временем дела в лагере шли, по-видимому, своим обычным
порядком.
В стороне совещались вожди. На совете они разрешили
присутствовать Сумахе, потому что она имела право быть выслушанной как вдова
павшего воина. Молодые люди лениво бродили взад и вперед, с истинно индейском
терпением ожидая результата переговоров, тогда как женщины готовились к пиру,
которым должно было окончить день — все равно, окажется ли он счастливым или
несчастливым для нашего героя. Никто не выказывал ни малейших признаков
волнения, и, если бы не чрезвычайная бдительность часовых, посторонний
наблюдатель не заметил бы ничего, указывающего на действительное положение
вещей. Две-три старухи перешептывались о чем-то, и их хмурые взгляды и гневные
жесты не сулили Зверобою ничего хорошего. Но в группе индейских девушек,
очевидно, преобладали совсем другие чувства: взгляды, бросаемые исподтишка на
пленника, выражали жалость и сочувствие. Так прошел целый час.
Часто труднее всего переносить ожидание. Когда Зверобой
высадился на берег, он думал, что через несколько минут его подвергнут пыткам,
изобретенным индейской мстительностью, и готовился мужественно встретить свою
участь. Но отсрочка показалась ему более тягостной, чем непосредственная
близость мучений, и он уже начал серьезно помышлять о какой-нибудь отчаянной
попытке к бегству, чтобы положить конец этой тревожной неопределенности, как
вдруг его пригласили снова предстать перед судьями, опять сидевшими в прежнем
порядке.
— Убийца Оленей, — начал Расщепленный Дуб, лишь
только пленник появился перед ним, — наши старики выслушали мудрое слово;
теперь они готовы говорить.
Ты — потомок людей, которые приплыли сюда со стороны
восходящего солнца, мы — дети заходящего солнца.
Мы обращаем наши лица к Великим Пресным Озерам[39], когда хотим поглядеть в
сторону наших деревень. Быть может, на восходе лежит мудрая, изобилующая всеми
богатствами страна, но страна на закате тоже очень приятна. Мы больше любим
глядеть в эту сторону. Когда мы смотрим на восток, нас охватывает страх: пирога
за пирогой привозит сюда все больше и больше людей по следам солнца, как будто
страна ваша переполнена и жители ее льются через край. Красных людей осталось
уже мало, они нуждаются в помощи. Одна из наших лучших хижин опустела — хозяин
ее умер. Много времени пройдет, прежде чем сын его вырастет настолько, чтобы
занять его место. Вот его вдова, она нуждается в дичи, чтобы прокормиться самой
и прокормить своих детей, ибо сыновья ее еще похожи на молодых реполовов, не
успевших покинуть гнездо. Твоя рука ввергла ее в эту страшную беду. На тебе
лежат обязанности двоякого рода: одни — по отношению к Рыси, другие — по
отношению к его детям. Скальп за скальп, жизнь за жизнь, кровь за кровь — таков
один закон, но другой закон повелевает кормить детей. Мы знаем тебя, Убийца
Оленей. Ты честен; когда ты говоришь слово, на него можно положиться. У тебя
только один язык, он не раздвоен, как у змеи. Твоя голова никогда не прячется в
траве, все могут видеть ее. Что ты говоришь, то и делаешь. Ты справедлив. Когда
ты обидишь кого-нибудь, ты спешишь вознаградить обиженного. Вот Сумаха, она
осталась одна в своей хижине, и дети ее плачут, требуя пищи; вот ружье, оно
заряжено и готово к выстрелу. Возьми ружье, ступай в лес и убей оленя; принеси
мясо и положи его перед вдовой Рыси; накорми ее детей и стань ее мужем. После
этого сердце твое перестанет быть делаварским и станет гуронским; уши Сумахи
больше не услышат детского плача; мой народ снова найдет потерянного воина.
— Этого я и боялся, Расщепленный Дуб, — ответил
Зверобой, когда индеец кончил свою речь, — да, я боялся, что до этого
дойдет. Однако правду сказать недолго, и она положит конец всем ожиданиям на
этот счет. Минг, я белый человек и рожден христианином, и мне не подобает брать
жену среди краснокожих язычников. Этого я не сделал бы и в мирное время, при
свете яркого солнца, тем более я не могу это сделать под грозовыми тучами,
чтобы спасти свою жизнь. Я, быть может, никогда не женюсь и проживу всю жизнь в
лесах, не имея собственной хижины; но если уж суждено случиться такому, только
женщина моего цвета завесит дверь моего вигвама. Я бы охотно согласился кормить
малышей вашего павшего воина, если бы мог это сделать, не навлекая на себя
позора; но это немыслимо, я не могу жить в гуронской деревне. Ваши молодые люди
должны убивать дичь для Сумахи, и пусть она поищет себе другого супруга, не с
такими длинными ногами, чтобы он не бегал по земле, которая ему не принадлежит.
Мы сражались в честном бою, и он пал; всякий храбрец должен быть готов к этому.
Ты ждешь, что у меня появится сердце минга; с таким же основанием ты можешь
ждать, что на голове у мальчика появятся седые волосы или на сосне вырастет черника.
Нет, минг, я белый, когда речь идет о женщинах, и я делавар во всем, что
касается индейцев.
Едва Зверобой успел замолчать, как послышался общий ропот.
Особенно громко выражали свое негодование пожилые женщины, а красавица Сумаха,
которая по летам годилась в матери нашему герою, вопила громче всех. Но все эти
изъявления неудовольствия должны были отступить перед свирепой злобой Пантеры.
Суровый вождь считал позором, что сестре его дали позволение стать женой
бледнолицего ингиза. Лишь после настойчивых просьб неутешной вдовы он с большой
неохотой согласился на этот брак, вполне соответствовавший, впрочем, индейским
обычаям. Теперь его жестоко уязвило, что пленник отверг оказанную ему честь. В
глазах гурона засверкала ярость, напоминавшая о хищном звере, имя которого он
носил.
— Собака бледнолицый! — воскликнул он
по-ирокезски. — Ступай выть с дворняжками твоей породы на ваших пустых
охотничьих угодьях!
Эти злобные слова сопровождались действием. Он еще не кончил
говорить, когда рука его поднялась и томагавк просвистел в воздухе. Если бы
громкий голос индейца не привлек внимания Зверобоя, это мгновение, вероятно,
было бы последним в жизни нашего героя. Пантера метнул опасное оружие с таким
проворством и такой смертоносной меткостью, что непременно раскроил бы череп
пленнику. К счастью, Зверобой вовремя протянул руку и так же проворно ухватил
топор за рукоятку.
Томагавк летел с такой силой, что, когда Зверобой перехватил
его, рука невольно приняла положение, необходимое для ответного удара. Трудно
сказать, что сыграло главную роль: быть может, почувствовав в своих руках
оружие, охотник поддался жажде мести, а может быть, внезапная вспышка досады
превозмогла его обычное хладнокровие и выдержку. Как бы там ни было, глаза его
засверкали, на щеках проступили красные пятна, и, собрав все свои силы,
Зверобой метнул томагавк в своего врага. Удар этот был нанесен так неожиданно,
что Пантера не успел ни поднять руку, ни отвести голову в сторону: маленький
острый топор поразил его прямо между глазами и буквально раскроил ему голову.
Силач рванулся вперед, подобно раненой змее, бросившейся на врага, и в
предсмертных судорогах вытянулся во весило рост на середине лужайки. Все
устремились, чтобы поднять его, забыв на минуту о пленнике. Решив сделать
последнюю отчаянную попытку спасти свою жизнь, Зверобой пустился бежать с
быстротой оленя. Тотчас же вся орда — молодые и старые, женщины и дети, —
оставив безжизненное тело Пантеры, с тревожным воем устремилась в погоню за
бледнолицым. Как ни внезапно произошло событие, побудившее Зверобоя,
предпринять этот рискованный шаг, оно не застало его врасплох. За минувший час
он хорошо все обдумал и точно и до мелочей рассчитал все возможности, сулившие
ему успех или неудачу. Таким образом, с первой же секунды он овладел собой и
подчинил все свои движения контролю рассудка. Исключительно благодаря этому он
добился первого и очень важного преимущества: успел благополучно миновать линию
часовых и достиг этого с помощью очень простого приема, который, однако,
заслуживает особого описания.
Кустарник на мысу был гораздо более редким, чем в других
местах побережья. Объяснялось это тем, что на мысу часто разбивали свои стоянки
охотники и рыбаки. Густые заросли начинались там, где мыс соединялся с
материком, и они тянулись далее длинной полосой к северу и к югу. Зверобой
бросился бежать на юг. Часовые стояли немного поодаль от чащи, и, прежде чем до
них донеслись тревожные сигналы, он успел скрыться в густом кустарнике. Однако
бежать в зарослях было совершенно невозможно, и Зверобою на протяжении сорока
или пятидесяти ярдов пришлось брести по воде, которая доходила ему до колен и
была для него таким же препятствием, как и для преследователей. Заметив наконец
удобное место, он пробрался сквозь линию кустов и углубился в лес.
В Зверобоя стреляли несколько раз, когда он шел по воде;
когда же он показался на опушке леса, выстрелы участились. Но в лагере царил
страшный переполох, ирокезы в общей сумятице палили из ружей, не успев
прицелиться, и Зверобою удалось ускользнуть невредимым. Пули свистели над его
головой, сбивали ветки совсем рядом с ним, и все же ни одна пуля не задела даже
его одежды. Проволочка, вызванная этими бестолковыми попытками, оказала большую
услугу Зверобою: прежде чем среди преследователей установился порядок, он успел
обогнать на сотню ярдов даже тех, кто бежал впереди. Тяжелое оружие затрудняло
погоню за охотником.
Наспех выстрелив, в надежде случайно ранить пленника, лучшие
индейские бегуны отбросили ружья в сторону и приказали женщинам и мальчикам
поднять их скорее и зарядить снова.
Зверобой слишком хорошо понимал отчаянный характер борьбы, в
которую он ринулся, чтобы потерять хоть одно из таких драгоценных мгновений. Он
знал также, что единственная надежда на спасение состоит в том, чтобы бежать по
прямой линии. Поверни он в ту или в другую сторону — и численно значительно
превосходивший неприятель мог бы его настигнуть. Поэтому он взял направление по
диагонали и стал взбираться на холм, который был не слишком высок и не слишком
крут, но все же показался достаточно утомительным человеку, убегавшему от
смертельной опасности. Там Зверобой начал бежать медленнее, чтобы иметь
возможность время от времени переводить дух. В тех местах, где подъем был
особенно крутой, охотник переходил даже на мелкую рысь или на быстрый шаг.
Сзади выли и скакали гуроны, но он не обращал на них внимания, хорошо зная, что
им также предстоит одолеть те же препятствия, прежде чем они взберутся наверх.
До вершины первого холма было уже совсем недалеко, и по общему строению почвы
Зверобой понял, что придется спуститься в глубокий овраг, за которым лежало
подножие второго холма. Смело поднявшись на вершину, он жадно огляделся по
сторонам, отыскивая, где бы укрыться. Почва на гребне холма была совершенно
ровная, перед ним лежало упавшее дерево, а утопающий, как говорится, хватается
за соломинку. Дерево свалилось параллельно оврагу по ту сторону вершины, где
уже начинался спуск. Забиться под него, тесно прижавшись к стволу, было делом
одного мгновения. Однако, прежде чем спрятаться от своих преследователей,
Зверобой выпрямился во весь рост и издал торжествующий клич, как бы радуясь
предстоящему спуску. В следующую секунду он скрылся под деревом.
Лишь осуществив свою затею, молодой человек почувствовал,
каких страшных усилий это ему стоило. Все тело его трепетало и пульсировало,
сердце билось учащенно, словно было готово вот-вот выскочить из грудной клетки,
легкие работали, как кузнечные мехи. Однако мало-помалу он отдышался, и сердце
его стало биться спокойнее и медленнее. Вскоре послышались шаги гуронов,
поднимавшихся по противоположному склону, а угрожающие крики возвестили затем
об их приближении. Достигнув вершины, передовые испустили громкий вопль, потом,
опасаясь, как бы враг не убежал, они один за другим стали перепрыгивать через
упавшее дерево и помчались вниз по склону, надеясь, что успеют заметить беглеца
прежде, чем он доберется до дна оврага. Так они следовали друг за другом, и
Натти временами казалось, что уже все гуроны пробежали вперед. Однако тут же
появлялись другие, и он насчитал не менее сорока человек, перепрыгнувших через
дерево. Все гуроны спустились наконец на дно оврага, на сотню футов ниже его, а
некоторые уже начали подниматься по склону другого холма, когда вдруг
сообразили, что сами толком не знают, какого направления им следует держаться.
Это был критический момент, и человек с менее крепкими нервами или менее
искушенный во всех ухищрениях индейской войны, наверное, вскочил бы на ноги и
пустился наутек. Но Зверобой этого не сделал. Он по-прежнему лежал, зорко
наблюдая за всем, что творилось внизу.
Теперь гуроны напоминали сбившуюся со следа стаю гончих
собак. Они мало говорили, но рыскали повсюду, осматривая сухие листья,
покрывавшие землю, как гончие, выслеживающие дичь. Множество мокасин,
оставивших здесь следы, сильно затрудняли поиски, хотя отпечаток ноги
ступающего на носках индейца легко, отличить от более свободного и широкого
шага белого человека. Убедившись, что позади не осталось ни одного
преследователя, и надеясь ускользнуть потихоньку. Зверобой внезапно перемахнул
через дерево и упал по другую его сторону. По-видимому, это прошло
незамеченным, и надежда воскресла в душе пленника. Желая убедиться, что его не
видят, Зверобой несколько секунд прислушивался к звукам, доносившимся из
оврага, а затем, встав на четвереньки, начал карабкаться на вершину холма,
находившуюся не далее десяти ярдов от него.
Охотник рассчитывал, что эта вершина скроет его от гуронов.
Перевалив за гребень холма, он встал на ноги и пошел быстро и решительно в
направлении, прямо противоположном тому, по которому только что бежал. Однако
крики, доносившиеся из оврага, вскоре встревожили его, и он снова поднялся на
вершину, чтобы осмотреться. Его тотчас же заметили, и погоня возобновилась. Так
как по ровному месту бежать было не в пример легче, то Зверобой не спускался с гребня
холма. Гуроны, догадавшись по общему характеру местности, что холм скоро должен
понизиться, помчались вдоль оврага, ибо этим путем было легче всего опередить
беглеца. В то же время некоторые из них повернули к югу, чтобы
воспрепятствовать охотнику бежать в этом направлении, тогда как другие
направились прямо к озеру, чтобы отрезать ему возможность отступления по воде.
Положение Зверобоя стало теперь еще гораздо более серьезным.
Он был окружен с трех сторон, а с четвертой лежало озеро. Но он хорошо обдумал
все свои шансы и действовал совершенно хладнокровно даже в самый разгар
преследования. Подобно большинству крепких и выносливых пограничных жителей,
Зверобой мог обогнать любого индейца. Они были опасны для него главным образом
своей численностью. Он ничего не боялся бы, если бы ему пришлось бежать по
прямой линии, имея весь отряд позади себя, но теперь у него не было, да и не
могло быть такой возможности. Увидев, что впереди идет спуск к оврагу, Зверобой
сделал крутой поворот и со страшной быстротой понесся вниз, прямо к берегу.
Некоторые из преследователей, совсем запыхавшись, взобрались на холм, но
большинство продолжало бежать вдоль оврага, все еще не потеряв надежды обогнать
пленника.
Теперь Зверобой задумал другой, уже совершенно безумный по
своей смелости план. Отбросив мысль найти спасение в лесной чаще, он кратчайшим
путем кинулся к тому месту, где стояла пирога. Если бы Зверобою удалось туда
добраться, благополучно избежав ружейных пуль, успех был бы обеспечен. Никто из
воинов не взял с собой ружья, и Зверобою угрожали только выстрелы, направленные
неумелыми руками женщин или какого-нибудь мальчика-подростка; впрочем,
большинство мальчиков также участвовали в погоне. Казалось, все
благоприятствовало осуществлению этого плана. Бежать приходилось только под
гору, и молодой человек мчался с быстротой, сулившей скорый конец всем его
мучениям.
По дороге к берегу Зверобою попалось несколько женщин и
детей. Правда, женщины пытались бросать ему под ноги сухие ветви, однако, ужас,
внушенный его отважной расправой с грозным Пантерой, был так велик, что никто
не рисковал подойти к нему достаточно близко. Охотник счастливо миновал их всех
и добрался до окраины кустов. Нырнув в самую чащу, наш герой снова очутился на
озере, всего в пятидесяти футах от пироги. Здесь он перестал бежать, ибо хорошо
понимал, что всего важнее теперь перевести дыхание. Он даже остановился и
освежил запекшийся рот, зачерпнув горстью воду. Однако нельзя было терять ни
мгновения, и вскоре он уже очутился возле пироги. С первого взгляда он увидел,
что весла из нее убрали. Все усилия его оказались напрасными. Это так озадачило
охотника, что он уже готов был повернуть обратно и со спокойным достоинством
направиться на глазах у врагов в лагерь. Но адский вой, какой способны издавать
только американские индейцы, возвестил о приближении погони, и восторжествовал
его инстинкт самосохранения.
Направив нос пироги в нужном направлении, молодой человек
вошел в воду, толкая лодку перед собой. Потом, сосредоточив все усилия и всю
свою ловкость в одном последнем напряжении, он толкнул ее, а сам прыгнул и
свалился на дно так удачно, что нисколько не затормозил движения легкого
суденышка. Растянувшись на спине, Зверобой старался отдышаться. Чрезвычайная
легкость, которая является таким преимуществом при гребле на пирогах, сейчас
были весьма невыгодна. Лодка была не тяжелее перышка, а потому и сила инерции
ее оказалась ничтожной, иначе толчок отогнал бы ее по спокойной водной глади на
такое далекое расстояние, что можно было бы безопасно грести руками.
Отплыви он подальше от берега, Зверобой мог бы привлечь к
себе внимание Чингачгука и Джудит, и они не преминули бы явиться к нему на
выручку с другими пирогами. Лежа на дне лодки, Зверобой по вершинам деревьев на
склонах холмов пытался определить расстояние, отделявшее его от берега. На
берегу раздавались многочисленные голоса; охотник слышал, как предлагали
спустить на воду плот, который, к счастью, находился довольно далеко, на
противоположной стороне мыса.
Быть может, еще ни разу за весь этот день положение Зверобоя
не было столь опасным, во всяком случае, несомненно то, что оно даже наполовину
не было раньше таким мучительным. Две или три минуты он лежал совершенно
неподвижно, полагаясь исключительно на свой слух, зная, что плеск воды
непременно долетит до его ушей, если какой-нибудь индеец рискнет приблизиться к
нему вплавь. Раза два ему почудилось, что кто-то осторожно плывет, но он тотчас
же замечал, что это журчит на прибрежной гальке вода. Вдруг голоса на берегу
замолкли, и повсюду воцарилась мертвая тишина — такая глубокая, как будто все
вокруг уснуло непробудным сном. Между тем пирога отплыла уже так далеко, что
Зверобой видел над собой только синее пустынное небо. Молодой человек не мог
больше томиться в неизвестности. Он хорошо знал, что глубокое молчание сулит
ему беду. Дикари никогда не бывают так молчаливы, как в ту минуту, когда
собираются нанести решительный удар. Он достал нож и хотел прорезать дыру в
коре, чтобы поглядеть на берег, но раздумал, боясь, как бы враги не заметили
это и не определили бы таким образом, куда им направлять свои пули. В эту
минуту какой-то гурон выстрелил, и пуля пронзила оба борта пироги, всего в
восемнадцати дюймах от того места, где находилась голова Зверобоя. Это значило,
что он был на волосок от смерти, но нашему герою в этот день уже пришлось
пережить кое-что похуже, и он не испугался. Он пролежал без движения еще с
полминуты и затем увидел, как вершина дуба медленно поднимается над чертой его
ограниченного горизонта.
Не постигая, что означает эта перемена, Зверобой не мог
больше сдержать нетерпения. Протащив свое тело немного вперед, он с
чрезвычайной осторожностью приложил глаз к отверстию, проделанному пулей, и, к
счастью, успел увидеть побережье мыса. Пирога, подгоняемая одним из тех
неуловимых толчков, которые так часто решают судьбу людей и конечный исход
событий, отклонилась к югу и стала медленно дрейфовать вниз по озеру. Было
удачей, что Зверобой сильно толкнул суденышко и отогнал его дальше оконечности
мыса, прежде чем изменилось движение воздуха, иначе оно опять подплыло бы к
берегу. Даже теперь оно настолько приблизилось к земле, что молодой человек мог
видеть вершины двух или трех деревьев. Расстояние не превышало сотни футов,
хотя, к счастью, легкое дуновение воздуха с юго-запада начало отгонять пирогу от
берега.
Зверобой понял, что настало время прибегнуть к какой-нибудь
уловке, чтобы отдалиться от врагов и, если возможно, дать знать друзьям о своем
положении. Как это обычно бывает на таких лодках, на каждом конце ее лежало по
большому круглому и гладкому камню. Камни эти одновременно служили и скамьей
для сидения, и балластом. Один из них лежал в ногах у Зверобоя. Юноше удалось
подтянуть ногами его поближе, взять в руки и откатить к другому камню, который
лежал на носу пироги. Там камни должны были удерживать легкое судно в
равновесии, а он сам отполз на корму. Когда Зверобой покидал берег и увидел,
что весла исчезли, он успел бросить в пирогу сухую ветку; теперь она очутилась
у него под рукой. Сняв с себя шапку, Зверобой надел ее на конец ветки и поднял
над бортом по возможности выше. Пустив в ход эту военную хитрость, молодой
человек тотчас же получил доказательство того, как бдительно следят враги за
всеми его движениями: несмотря на то что уловка была самая избитая и заурядная,
пуля немедленно пробила ту часть пироги, где поднялась шапка. Охотник сбросил
шапку и тут же надел ее на голову. Эта вторая уловка осталась незамеченной,
или, что более вероятно, гуроны, заранее уверенные в успехе, хотели взять
пленника живьем.
Зверобой пролежал неподвижно еще несколько минут, приложив
глаз к отверстию, проделанному пулей, и от всей души радуясь, что он постепенно
отплывает все дальше и дальше от берега. Поглядев кверху, он заметил, что
вершины деревьев исчезли. Вскоре, однако, пирога начала медленно поворачиваться
так, что теперь молодой человек мог видеть сквозь круглую дырочку только
дальний конец озера. Тогда он схватил ветку, которая была изогнута таким
манером, что можно было грести ею лежа. Опыт этот оказался более удачным, чем
смел надеяться охотник, хотя заставить пирогу двигаться по прямой линии было
трудно. Гуроны заметили этот маневр и подняли крик. Затем пуля, пробив корму,
пролетела вдоль пироги прямо над головой нашего героя.
Судя по этому, беглец решил, что пирога довольно быстро
удаляется от берега, и хотел уже удвоить свои старания, когда второй свинцовый
посланец с берега попал в ветку над самым бортом и разом лишил его этого
подобия весла. Однако звуки голосов доносились все слабее, и Зверобой решил
положиться на силу течения, пока пирога не отплывает на недоступное для
выстрелов расстояние. Это было довольно мучительным испытанием для нервов, но
Зверобой не мог придумать ничего лучшего. Он продолжал лежать на дне пироги,
когда вдруг почувствовал, что слабое дуновение воздуха освежает его лицо. Юноша
обрадовался, ибо это значило, что поднялся ветерок.
|
