 Увеличить |
Глава 17
Вы, мудрые святоши разных стран,
Вас ждал обман, вас покорил обман.
Довольно? Иль покуда ваша грудь
Трепещет, снова стоит вас надуть?
Мyр
Костер, пирога и ручей, подле которого Зверобой начал свое
отступление, образовали треугольник с более или менее равными сторонами. От
костра до пироги было немного ближе, чем от костра до источника, если считать
по прямой линии. Но для беглецов эта прямая линия не существовала. Чтобы
очутиться под прикрытием кустов, им пришлось сделать небольшой крюк, а затем
обогнуть все береговые извилины. Итак, охотник начал отступление в очень
невыгодных для себя условиях. Зная обычаи индейцев, он это отчетливо сознавал:
в случае внезапной тревоги, особенно когда дело происходит в лесной чаще, они
никогда не забывают выслать фланкеров[37],
чтобы настигнуть неприятеля в любом пункте, и по возможности обойти его с тыла.
Несомненно, индейцы и сейчас прибегли к этому маневру. Топот
ног доносился и с покатого склона, и из-за холма. До слуха Зверобоя долетел
звук удаляющихся шагов даже с оконечности мыса. Во что бы то ни стало надо было
спешить, так как разрозненные отряды преследователей могли сойтись на берегу,
прежде чем беглецы успеют сесть в пирогу.
Несмотря на крайнюю опасность, Зверобой помедлил секунду,
прежде чем нырнуть в кусты, окаймлявшие берег. На вершине холма все еще
обрисовывались четыре темные фигуры. Они отчетливо выделялись на фоне костра,
и, по крайней мере, одного из этих индейцев нетрудно было уложить наповал. Они
стояли, всматриваясь во мрак и пытаясь найти упавшую старуху. Будь на месте
охотника человек менее рассудительный, один из них неизбежно погиб бы. К
счастью Зверобой проявил достаточно благоразумия. Хотя дуло его карабина было
направлено в переднего преследователя, он не выстрелил, а бесшумно скрылся в
кустах. Достигнуть берега и добежать до того места, где его поджидал Чингачгук,
уже сидевший в пироге вместе с Уа-та-Уа, было делом минуты. Положив ружье на
дно ее, Зверобой уже нагнулся, чтобы сильным толчком отогнать пирогу от берега,
как вдруг здоровенный индеец, выбежавший из кустов, прыгнул, как пантера, ему
на спину. Все повисло на волоске. Один ложный шаг мог все погубить. Руководимый
великодушным чувством, которое навеки обессмертило бы древнего римлянина,
Зверобой, чье простое и скромное имя, однако, осталось бы в безвестности, если
бы не наша непритязательная повесть, вложил всю свою энергию в последнее
отчаянное усилие и оттолкнул пирогу футов на сто от берега, а сам свалился в
озеро, лицом вперед; его противник, естественно, упал вместе с ним.
Хотя уже в нескольких ярдах от берега было глубоко, вода в
том месте, где свалились оба врага, доходила им только по грудь. Впрочем, и
этой глубины было совершенно достаточно, чтобы погубить Зверобоя, который лежал
под индейцем. Однако руки его оставались свободными, а индеец был вынужден
разомкнуть свои цепкие объятия, чтобы поднять над водой голову. В течение
полминуты длилась отчаянная борьба, похожая на барахтанье аллигатора,
схватившего мощную добычу не по силам себе. Потом индеец и Зверобой вскочили и
продолжали бороться стоя. Каждый крепко держал противника за руки, чтобы
помешать ему воспользоваться в темноте смертоносным ножом. Неизвестно еще, кто
бы вышел победителем из страшного поединка, но тут с полдюжины дикарей
бросились в воду на помощь своему товарищу, и Зверобой сдался в плен с
достоинством столь же изумительным, как и его самоотверженность.
Через минуту новый пленник стоял уже у костра. Поглощенные
борьбой и ее результатом, индейцы не заметили пирогу, хотя она стояла так
близко от берега, что делавар и его невеста слышали каждое слово, произнесенное
ирокезами.
Итак, индейцы покинули место схватки. Почти все вернулись к
костру, и лишь немногие еще искали Уа-та-Уа в густых зарослях. Старуха уже
настолько отдышалась и опамятовалась, что смогла рассказать, каким образом была
похищена девушка. Но было слишком поздно преследовать беглецов, ибо, как только
Зверобоя увели в кусты, делавар погрузил весло в воду и, держа курс к середине
озера, бесшумно погнал легкое судно прочь от берега, пока не очутился в полной
безопасности от выстрелов. Затем он направился к ковчегу.
Когда Зверобой подошел к костру, его окружили восемь
свирепых дикарей, среди которых находился его старый знакомый, Расщепленный
Дуб. Бросив взгляд на пленника, индеец шепнул что-то своим товарищам, и
раздались тихие, но дружные восклицания радости и удивления. Они узнали, что
тот, кто недавно убил одного из индейских воинов на другом берегу озера,
попался теперь в их руки и всецело зависит от их великодушия или мстительности.
Со всех сторон на пленника устремились взгляды, полные злобы, смешанной с
восхищением. Можно сказать, что именно эта сцена положила начало той грозной
славе, которой Зверобой, или Соколиный Глаз, как его называли впоследствии,
пользовался среди индейских племен Нью-Йорка и Канады.
Руки у охотника не были связаны, и, когда у него отобрали
нож, он мог свободно ими действовать. Единственные меры предосторожности,
принятые по отношению к нему, заключались в том, что за ним установили
неусыпный надзор; ему стянули лодыжки крепкой лыковой веревкой, не столько с
целью помешать ходить, сколько для того, чтобы лишить его возможности спастись
бегством. Впрочем, Зверобоя связали лишь после того, как его опознали. В
сущности, это был молчаливый знак преклонения — перед его мужеством, и пленник
мог лишь гордиться подобным отличием. Если бы его связали перед тем, как воины
улеглись спать, в этом не было бы ничего необычного, но путы, наложенные тотчас
же после взятия в плев, доказывали, что имя его уже широко известно. Когда
молодые индейцы стягивали ему ноги веревкой, он спрашивал себя, удостоился ли
бы Чингачгук такой же чести, попади он во вражеские руки.
В то время как эти своеобразные почести воздавались
Зверобою, он не избегнул и кое-каких неприятностей, связанных с его положением.
Ему позволили сесть на бревно возле костра, чтобы просушить платье. Недавний
противник стоял против него, поочередно протягивая к огню части своего
незатейливого одеяния и то и дело ощупывая шею, на которой еще явственно
виднелись следы вражеских пальцев. Остальные воины совещались с товарищами,
которые только что вернулись с известием, что вокруг лагеря не обнаружено
никаких следов второго удальца. Тут старуха, которую звали Медведицей,
приблизилась к Зверобою; она угрожающе сжимала кулаки, глаза ее злобно
сверкали. Она начала пронзительно визжать и не остановилась, пока не разбудила
всех, кто находился в пределах досягаемости ее крикливой глотки. Тогда она
стала описывать ущерб, который ее особа понесла в борьбе. Ущерб был не
материальный, но, конечно, должен был возбудить ярость женщины, которая давно
уже перестала привлекать мужчин какими-либо приятными свойствами и вдобавок
была не прочь сорвать на всяком подвернувшемся ей под руку свою злобу за
суровое и пренебрежительное обхождение, которое ей приходилось сносить в
качестве бесправной жены и матери. Хотя Зверобой и не принадлежал к числу ее
постоянных обидчиков, все же он причинил ей боль, а она была не такая женщина,
чтобы забывать оскорбления.
— Бледнолицый хорек, — вопила разъяренная фурия,
потрясая кулаками перед лицом смотревшего на нее с невозмутимым видом
охотника. — Ты даже не баба! Твои друзья делавары — бабы, а ты их овца.
Твой собственный народ отрекся от тебя, и ни одно краснокожее племя не пустит
тебя в свои вигвамы. Вот почему ты прячешься среди воинов, одетых в юбки. Ты
думаешь, что ты убил храбреца, покинувшего нас? Нет, его великая душа
содрогнулась от презрения при мысли о битве с тобой и предпочла лучше оставить
тело. Земля отказалась впитать кровь, которую ты пролил, когда его душа
отлетела.
Что за музыку я слышу? Это не вопль краснокожего.
Ни один красный воин не будет стонать, как свинья. Эти стоны
вырываются из горла у бледнолицего, из груди ингиза, и этот звук приятен, как
девичье пение! Пес! Вонючка! Сурок! Выдра! Еж! Свинья! Жаба! Паук! Ингиз!
Тут старуха, почти задохнувшись, истощила весь запас
ругательств и вынуждена была на мгновение умолкнуть. Однако она по-прежнему
размахивала кулаками перед самым носом пленника, и ее сморщенная физиономия
кривилась от свирепой злобы. Зверобой отнесся ко всем этим бессильным попыткам
оскорбить его со спокойной выдержкой.
Впрочем, от дальнейших оскорблений его избавил Расщепленный
Дуб, который отогнал ведьму, а сам спокойно опустился на бревно рядом с
пленником. Старуха удалилась, но охотник знал, что отныне она будет всячески
досаждать ему.
Расщепленный Дуб после короткой паузы заговорил со
Зверобоем. Их диалог мы, как всегда, переводим на наш язык для удобства
читателей, не изучавших североамериканских индейских наречий.
— Мой бледнолицый брат — желанный гость здесь, —
сказал индеец, кивая головой и улыбаясь так дружелюбно, что нужны были и
проницательность Зверобоя, чтобы разгадать в этом фальшь, и немало философского
спокойствия, чтобы, разгадав, не оробеть. — Да, он желанный гость. Гуроны
развели жаркий костер, чтобы белый человек мог просушить свою одежду.
— Благодарю, гурон или минг, как там тебя зовут! —
возразил охотник. — Благодарю и за привет и за огонь. И то и другое хорошо
в своем роде, а огонь особенно приятен человеку, искупавшемуся только что в
таком холодном озере, как Мерцающее Зеркало. Даже гуронское тепло может быть
приятно тому, в чьей груди бьется делаварское сердце.
— Бледнолицый… Но есть же у моего брата какое-нибудь
имя? Такой великий воин не мог прожить, не получив прозвища!
— Минг, — сказал охотник, причем маленькая
человеческая слабость сказалась в блеске его глаз и в румянце, покрывшем его
щеки, — минг, один из ваших храбрецов дал мне прозвище Соколиный Глаз — я
полагаю, за быстроту и меткость прицела, — когда голова его покоилась на
моих коленях, прежде чем дух отлетел в места, богатые дичью.
— Хорошее имя! Сокол разит без промаха. Соколиный Глаз
— не баба. Почему же он живет среди делаваров?
— Я понимаю тебя, минг. Но все это ваши дьявольские
выдумки и пустые обвинения. Я поселился с делаварами еще в юности и надеюсь
жить и умереть среди этого племени.
— Хорошо! Гуроны такие же краснокожие, как и делавары.
Соколиный Глаз скорее похож на гурона, чем на женщину.
— Я полагаю, минг, ты знаешь, куда клонишь. Если же
нет, то это известно только сатане. Однако, если ты хочешь добиться чего-нибудь
от меня, говори яснее, так как в честную сделку нельзя вступать с завязанными
глазами или с кляпом во рту.
— Хорошо! У Соколиного Глаза не лживый язык, и он
привык говорить, что думает. Он знаком с Водяной Крысой (этим именем индейцы
называли Хаттера). Он жил в его вигваме, но он не друг ему. Он не ищет
скальпов, как несчастный индеец, но сражается, как мужественный бледнолицый.
Водяная Крыса ни белый, ни краснокожий, он ни зверь, ни рыба — он водяная змея:
иногда живет на озере, иногда на суше. Он охотится за скальпами, как отщепенец.
Соколиный Глаз может вернуться и рассказать ему, что перехитрил гуронов и
убежал. И когда глаза Водяной Крысы затуманятся, когда из своей хижины он не
сможет больше видеть лес, тогда Соколиный Глаз отомкнет двери гуронам. А как мы
поделим добычу, спросишь ты? Что ж, Соколиный Глаз унесет все самое лучшее, а
гуроны подберут остальные. Скальпы можно отправить в Канаду, так как
бледнолицый в них не нуждается.
— Ну что ж, Растепленный Дуб, все это достаточно ясно,
хотя и сказано по-ирокезски. Я понимаю, чего ты хочешь, и отвечу тебе, что это
такая дьявольщина, которая превзошла самые сатанинские выдумки мингов. Конечно,
я легко мог бы вернуться к Водяной Крысе и рассказать, будто мне удалось удрать
от вас. Я мог бы даже нажить кое-какую славу этим подвигом.
— Хорошо! Мне и хочется, чтобы бледнолицый это сделал.
— Да, да, это достаточно ясно. Больше не нужно слов. Я
понимаю, чего ты от меня добиваешься. Войдя в дом, поев хлеба Водяной Крысы,
пошутив и посмеявшись с его хорошенькими дочками, я могу напустить ему в глаза
такого густого тумана, что он не разглядит даже собственной двери, не то что
берега.
— Хорошо! Соколиный Глаз должен был родиться гуроном.
Кровь у него белая только наполовину.
— Ну, тут ты дал маху, гурон. Это все равно, как если
бы ты принял волка за дикую кошку. Так, значит, когда глаза старика Хаттера
затуманятся и его хорошенькие дочки крепко заснут, а Гарри Непоседа, или
Высокая Сосна, как вы его здесь окрестили, не подозревая об опасности, будет
уверен, что Зверобой бодрствует на часах, мне придется только поставить
где-нибудь факел в виде сигнала, отворить двери и позволить гуронам проломить
головы всем находящимся в доме?
— Именно так, мой брат не ошибся. Он не может быть
белым! Он достоин стать великим вождем среди гуронов!
— Смею сказать, это было бы довольно верно, если бы я
мог проделать все то, о чем мы говорили… А теперь, гурон, выслушай хоть раз в
жизни несколько правдивых слов из уст простого человека. Я родился христианином
и не могу и не хочу участвовать в подобном злодействе.
Военная хитрость вполне законна. Но хитрость, обман и измена
среди друзей созданы только для дьяволов. Я знаю, найдется немало белых людей,
способных дать вам, индейцам, ложное понятие о нашем народе; но эти люди
изменили своей крови, это отщепенцы и бродяги. Ни один настоящий белый не может
сделать то, о чем ты просишь, и уж если говорить начистоту, то и ни один
настоящий делавар. Разве что минги на это способны.
Гурон выслушал эту отповедь с явным неудовольствием. Однако
он еще не отказался от своего замысла и был настолько хитер, чтобы не потерять
последние шансы на успех, преждевременно выдав свою досаду. Принужденно
улыбаясь, он слушал внимательно и затем некоторое время что-то молча обдумывал.
— Разве Соколиный Глаз любит Водяную Крысу? —
вдруг спросил он. — Или, может быть, он любит дочерей?
— Ни то, ни другое, минг. Старый Том не такой человек,
чтобы заслужить мою любовь. Ну, а если говорить о дочках, то они, правда,
довольно смазливы, чтобы приглянуться молодому человеку. Однако есть причины,
по каким нельзя сильно полюбить ни ту, ни другую. Хетта — добрая душа, но
природа наложила тяжелую печать на ум бедняжки.
— А Дикая Роза? — воскликнул гурон, ибо слава о
красоте Джудит распространилась между скитавшимися по лесной пустыне индейцами
не меньше, чем между белыми колонистами. — Разве Дикая Роза недостаточно
благоуханна, чтобы быть приколотой к груди моего брата?
Зверобой был настоящим рыцарем по натуре и не хотел ни
единым намеком повредить доброму имени беспомощной девушки, поэтому, не желая
лгать, он предпочел молчать. Гурон не понял его побуждений и подумал, что в
основе этой сдержанности лежит отвергнутая любовь. Все еще надеясь обольстить
или подкупить пленника, чтобы овладеть сокровищами, которыми его фантазия
наполнила «замок», индеец продолжал свою атаку.
— Соколиный Глаз говорит как друг, — промолвил
он. — Ему известно, что Расщепленный Дуб хозяин своего слова. Они уже
торговали однажды, а торговля раскрывает душу. Мой друг пришел сюда на
веревочке, за которую тянула девушка, а девушка способна увлечь за собой даже
самого сильного воина.
— На этот раз, гурон, ты немножко ближе к истине, чем в
начале нашего разговора. Это верно. Но никакой конец этой веревочке не
прикреплен к моему сердцу, и Дикая Роза не держит другой конец.
— Странно! Значит, мой брат любит головой, а не
сердцем. Неужели Слабый Ум может вести за собой такого сильного воина?
— И опять скажу: отчасти это правильно, отчасти ложно.
Веревочка, о которой ты говоришь, прикреплена к сердцу великого делавара, то
есть, я разумею, одного из членов рода могикан, которые живут среди делаваров
после того, как истребили их собственное племя, — отпрыска семьи Ункасов.
Имя его Чингачгук, или Великий Змей. Он-то и пришел сюда, притянутый
веревочкой, а я последовал за ним или, вернее, явился немного раньше, потому
что я первый прибыл на озеро. Влекла меня сюда только дружба. Но это достаточно
сильное побуждение для всякого, кто имеет какие-нибудь чувства и хочет жить
немножко и для своих ближних, а не только для себя.
— Но веревочка имеет два конца; один был прикреплен к
сердцу могиканина, а другой…
— А другой полчаса назад был здесь, возле этого костра.
Уа-та-Уа держит его в своей руке, если не в своем сердце.
— Я понимаю, на что ты намекаешь, брат мой, —
важно сказал индеец, впервые как следует поняв действительный смысл вечернего
приключения. — Великий Змей оказался сильнее: он потянул крепче, и
Уа-та-Уа была вынуждена покинуть нас.
— Не думаю, чтобы ему пришлось сильно тянуть, —
ответил охотник, рассмеявшись своим обычным тихим смехом, и притом с такой
сердечной веселостью, как будто он не находился в плену и ему не грозили пытки
и смерть. — Не думаю, чтобы ему пришлось сильно тянуть, право, нет! Помоги
тебе бог, гурон! Змей любит девчонку, а девчонка любит его, и всех ваших
гуронских хитростей не хватит, чтобы держать врозь двух молодых людей, когда
такое сильное чувство толкает их друг к дружке.
— Значит, Соколиный Глаз и Чингачгук пришли в наш
лагерь лишь за этим?
— В твоем вопросе содержится и ответ, гурон. Да! Если
бы вопрос мог говорить, он самовольно ответил бы к полному твоему удовольствию.
Для чего иначе нам было бы приходить? И опять-таки это не совсем точно; мы не
входили в ваш лагерь, а остановились вон там, у сосны, которую ты можешь видеть
по ту сторону холма. Там мы стояли и следили за всем, что у вас делается. Когда
мы приготовились, Змей подал сигнал, и после этого все шло как по маслу, пока
вон тот бродяга не вскочил мне на спину. Разумеется, мы пришли именно для
этого, а не за каким-нибудь другим делом и получили то, за чем пришли.
Бесполезно отрицать это; Уа-та-Уа сейчас вместе с человеком, который скоро
станет ее мужем, и, что бы там ни случилось со мной, это уже дело решенное.
— Какой знак или же сигнал сообщил девушке, что друг ее
близко? — спросил старый гурон с не совсем обычным для него любопытством.
Зверобой опять рассмеялся.
— Ваши белки ужасно шаловливы, минг! — воскликнул
он. — В ту пору, когда белки у других народов сидят по дуплам и спят, ваши
прыгают по ветвям, верещат и поют, так что даже делаварская девушка может
понять их музыку. Существуют четвероногие белки, так же как и двуногие белки, и
чего только не бывает, когда крепкая веревочка протягивается между двумя
сердцами!
Гурон был, видимо, раздосадован, хотя ему и удалось сдержать
открытое проявление неудовольствия. Вскоре он покинул пленника и,
присоединившись к другим воинам, сообщил им все, что ему удалось выведать. Гнев
у них смешивался с восхищением перед смелостью и удалью врагов. Три или четыре
индейца взбежали по откосу и осмотрело дерево, под которым стояли наши искатели
приключений. Один из ирокезов даже спустился вниз и обследовав отпечатки ног
вокруг корней, желая убедиться в достоверности рассказа. Результат этого
обследования подтвердил слова пленника, и все вернулись к костру с чувством
непрерывно возрастающего удивления и почтительности. Еще тогда, когда наши
друзья следили за ирокезским лагерем, туда прибыл гонец из отряда,
предназначенного для действий против «замка». Теперь этого гонца отослали
обратно. Очевидно, он удалился с вестью обо всем, что здесь произошло.
Молодой индеец, которого мы видели в обществе делаварки и
еще одной девушки, до сих пор не делал никаких попыток заговорить со Зверобоем.
Он держался особняком даже среди своих приятелей и, не поворачивая головы,
проходил мимо молодых женщин, которые, собравшись кучкой, вполголоса беседовали
о бегстве своей недавней товарки. Похоже было, что женщины скорее радуются, чем
досадуют на все случившееся. Их инстинктивные симпатии были на стороне
влюбленных, хотя гордость заставляла желать успеху родному племени.
Возможно также, что необычайная красота Уа-та-Уа делала ее
опасной соперницей для младших представительниц этой группы, и они ничуть не
жалели, что делаварка больше не стоит на их пути. В общем, однако, преобладали
более благородные чувства, ибо ни природная дикость, ни племенные предрассудки,
ни суровая доля индейских женщин не могли победить душевной мягкости,
свойственной их полу. Одна девушка даже расхохоталась, глядя на безутешного
поклонника, который считал себя покинутым. Ее смех, вероятно, пробудил энергию
юноши и заставил его направиться к бревну, на котором по-прежнему сидел
пленник, сушивший свою одежду.
— Вот Ягуар! — сказал индеец, хвастливо ударив
себя рукой по голой груди, в полной уверенности, что это имя должно произвести
сильное впечатление.
— А вот Соколиный Глаз, — спокойно возразил
Зверобой. — У меня зоркое зрение. А мой брат далеко прыгает?
— Отсюда до делаварских селений. Соколиный Глаз украл
мою жену. Он должен привести ее обратно, или его скальп будет висеть на шесте и
сохнуть в моем вигваме.
— Соколиный Глаз ничего не крал, гурон. Он родился не
от воров, и воровать не в его привычках. Твоя жена, как ты называешь Уа-та-Уа,
никогда не станет женой канадского индейца. Ее душа все время оставалась в
хижине делавара, и наконец тело отправилось на поиски души. Я знаю, Ягуар очень
проворен, но даже его ноги не могут угнаться за женскими желаниями.
— Змей делаваров просто собака; он жалкий утенок,
который держится только на воде; он боится стоять на твердой земле, как
подобает храброму индейцу!
— Ладно, ладно, гурон, это просто бесстыдно с твоей
стороны, потому что час назад Змей стоял в ста футах от тебя, и, не удержи я
его за руку, он прощупал бы прочность твоей шкуры ружейной пулей. Ты можешь
пугать девчонок в поселках рычанием ягуара, но уши мужчины умеют отличать
правду от неправды.
— Уа-та-Уа смеется над Змеем! Она понимает, что он
хилый и жалкий охотник и никогда не ступал по тропе войны.
— Почему ты знаешь, Ягуар? — со смехом возразил
Зверобой. — Почему ты знаешь? Как видишь, она ушла на озеро и, вероятно,
предпочитает форель ублюдку дикой кошки. Что касается тропы войны, то,
признаюсь, ни я, ни Змей не имеем опыта по этой части. Но ведь теперь речь идет
не об этой тропе, а о том, что девушки в английских селениях называют большой
дорогой к браку. Послушай моего совета, Ягуар, и поищи себе жену среди молодых
гуронок; ни одна делаварка не пойдет за тебя добровольно.
Рука Ягуара опустилась на томагавк, и пальцы его судорожно
сжали рукоятку, словно он колебался между благоразумием и гневом. В этот
критический момент подошел Расщепленный Дуб. Повелительным жестом он приказал
молодому человеку удалиться и занял прежнее место на бревне, рядом со
Зверобоем.
Некоторое время он сидел молча, сохраняя важную осанку
индейского вождя.
— Соколиный Глаз прав, — промолвил наконец
ирокез. — Зрение его так зорко, что он способен различить истину даже во
мраке ночи. Он сова: тьма ничего не скрывает от него: он не должен вредить
своим друзьям. Он прав.
— Я рад, что ты так думаешь, минг, — ответил
охотник, — потому что, на мой взгляд изменник гораздо хуже труса. Я
равнодушен к Водяной Крысе, как только один бледнолицый может быть равнодушен к
другому бледнолицему. Но все же я отношусь к нему не так плохо, чтобы завлечь
его в расставленную тобой ловушку. Короче говоря, по-моему, в военное время можно
прибегать к честным уловкам, но не к измене. Это уж беззаконие.
— Мой бледнолицые брат прав: он не индеец, он не должен
изменять ни своему Маниту, ни своему народу.
Гуроны знают, что взяли в плен великого воина, и будут
обращаться с ним как должно. Если его станут пытать, то прибегнут лишь к таким
пыткам, каких не выдержать обыкновенному человеку; а если его примут как друга,
то это будет дружба вождей.
Выражая столь своеобразно свое почтение пленнику, гурон
исподтишка следил за лицом собеседника, желая подметить, как тот примет
подобный комплимент. Однако серьезность и видимая искренность гурона не
позволили бы человеку, не искушенному в притворстве, разгадать его истинные
побуждения. Проницательности Зверобоя оказалось для этого недостаточно, и,
зная, как необычно индейцы представляют себе почет, воздаваемый пленникам, он
почувствовал, что кровь стынет в его жилах. Несмотря на это, ему удалось так
хорошо сохранить невозмутимый вид, что даже такой зоркий враг не заметил на
лице бледнолицего ни малейших признаков малодушия.
— Я попал к вам в руки, гурон, — ответил наконец
пленник, — и, полагаю, вы сделаете со мной то, что найдете нужным. Не
стану хвастать, что буду твердо переносить мучения, — я никогда не
испытывал этого, а ручаться за себя заранее не может ни один человек. Но я
постараюсь не осрамить воспитавшего меня племени. Однако должен теперь же
заявить, что, поскольку у меня белая кровь и белые чувства, я могу не выдержать
и забыться.
Надеюсь, вы не возложите за это вину на делаваров или их
союзников и друзей — могикан. Всем нам более или менее свойственна слабость, и
я боюсь, что белый не устоит перед жестокими телесными мухами, в то время как
краснокожий может петь песни и хвастать своими подвигами даже в зубах у своих
врагов.
— Посмотрим! Соколиный Глаз бодр духом и крепок телом.
Но зачем гуронам мучить человека, которого они любят? Он не родился их врагом,
и смерть одного воина не может рассорить его с ними навеки.
— Тем лучше, гурон, тем лучше! Но я не хочу, чтобы
между нами остались какие-нибудь недомолвки. Очень хорошо, что вы не сердитесь
на меня за смерть воина, павшего в бою. Но все-таки я не верю, что между нами
нет вражды, — я хочу сказать, законной вражды. Если у меня и есть
индейские чувства, что это делаварские чувства, и предоставляю вам судить, могу
ли я быть другом мингов.
Зверобой умолк, ибо некий призрак внезапно предстал перед
ним и заставил его на один миг усомниться в безошибочности своего столь
прославленного зрения. Хетти Хаттер стояла возле костра так спокойно, как будто
была одной из ирокезок.
В то время как охотник и индеец старались подметить следы
волнения на лицах друг друга, девушка незаметно приблизилась к ним со стороны
южного берега, примерно с того места, против которого стоял на якоре ковчег.
Она подошла к костру с бесстрашием, свойственным ее простодушному нраву, и с
уверенностью, вполне оправдывавшейся обхождением, которое она недавно встретила
со стороны индейцев. Расщепленный Дуб тотчас же узнал вновь пришедшую и,
окликнув двух или трех младших воинов, послал их на разведку, чтобы выяснить,
не служит ли это внезапное появление предвестником новой атаки. Потом он знаком
предложит Хетти подойти поближе.
— Надеюсь, Хетти, ваше посещение говорит о том, что
Змей и Уа-та-Уа в безопасности, — сказал Зверобой. — Не думаю, чтобы
вы опять сошли на берег с той же целью, что и в первый раз.
— На этот раз сама Джудит велела мне прийти сюда,
Зверобой, — ответила Хетти. — Она сама отвезла меня на берег в
пироге, лишь только Змей познакомил ее с Уа-та-Уа и рассказал обо всем, что
случилось. Как прекрасна Уа-та-Уа сегодня ночью, Зверобой, и насколько
счастливей она теперь, чем тогда, когда жила у гуронов!
— Это вполне естественно, девушка. Да, таковы уж
свойства человеческой натуры. Уа-та-Уа теперь со своим женихом и не боится
больше, что ее выдадут замуж за минга. Я полагаю, что даже Джудит могла бы
подурнеть, если бы думала, что ее красота должна достаться гурону. Готов
поручиться, что Уа-та-Уа очень счастлива теперь, когда она вырвалась из рук
язычников и находится с избранным ею воином… Так вы говорите, что сестра велела
вам сойти на берег? Зачем?
— Она приказала мне повидаться с вами, а также
предложить дикарям еще несколько слонов в обмен на вашу свободу. Но я принесла
сюда библию. От нее будет больше пользы, чем от всех слонов, хранящихся в
отцовском сундуке.
— А ваш отец и Непоседа знают, как у нас обстоят дела,
моя добрая маленькая Хетти?
— Нет, не знают. Они оба спят. Джудит и Змей думали,
что лучше не будить их, потому что, если Уа-та-Уа скажет им, как мало воинов
осталось в лагере и как там много женщин и детей, они снова захотят охотиться
за скальпами. Джудит не давала мне покоя, пока я не согласилась сойти на берег
и посмотреть, что сталось с вами.
— Это замечательно со стороны Джудит. Но почему она так
беспокоится обо мне?.. Ага, теперь я вижу, в чем тут дело. Да, я вижу это
совершенно ясно. Вы понимаете, Хетти: ваша сестра боится, что Гарри Марч
проснется и очертя голову сунется прямо сюда, полагая, что раз я был его
путевым товарищем, то он обязан помочь мне. Гарри сорвиголова, это верно, но не
думаю, чтобы он стал лезть из-за меня на рожон.
— Джудит совсем не думает о Непоседе, хотя Непоседа
много думает о Джудит, — сказала Хетти невинно и с непоколебимой
уверенностью.
— Я уже слышал об этом раньше, да, я слышал об этом
раньше от вас, девушка, но вряд ли это так. Кто долго жил среди индейцев, тот
умеет распознавать, что творится в женском сердце. Хоть сам я никогда не
собирался жениться, но любил наблюдать, как такие дела делаются у делаваров. А
в этом отношении что бледнолицая натура, что краснокожая — все едино. Когда
зарождается чувство, молодая женщина начинает задумываться и видит и слышит
только воина, которому отдано сердце. Затем следует грусть, и вздохи, и все
прочее в том же роде, особенно в тех случаях, когда не удается сразу объяснить
начистоту. Девушка ходит вокруг да около, шпыняет юношу и находит в нем разные
недостатки, порицая именно то, что ей больше всего нравится. Некоторые юные
существа как раз этим способом проявляют свою любовь, и я думаю, что Джудит из
их числа. Я слышал, как она говорила, будто Непоседа совсем нехорош собою, а уж
если молодая женщина решится такое сказать, то это поистине значит, что она
далеко зашла.
— Молодая женщина, которой нравится Непоседа, охотно
скажет, что он красив. Я думаю, что он красив, Зверобой, и уверена, что так
должен думать всякий, у кого есть глаза во лбу. Но Гарри Марч не нравится
Джудит, и вот причина, почему она находит в нем разные недостатки.
— Ладно, ладно! Милая маленькая Хетти все толкует на
свой лад. Если мы проспорим до самой зимы, все равно каждый останется при
своем, а поэтому не стоит тратить понапрасну слов. Я убежден, что Джудит
здорово влюблена в Непоседу и рано или поздно выйдет за него замуж. А сужу я об
этом по тому, как она его ругает. Теперь запомните, что я скажу вам, девушка,
только делайте вид, будто ничего не понимаете, — продолжал этот человек,
такой нечуткий во всех делах, в которых мужчина обычно быстро разбирается, и
такой зоркий там, где огромное большинство людей ничего не замечает. — Я
вижу теперь, что замышляют эти бродяги. Расщепленный Дуб оставил нас и толкует
о чем-то с молодыми воинами. Они слишком далеко, и я отсюда ничего не слышу,
однако догадываюсь, о чем он говорит. Он приказывает смотреть за вами в оба и
выследить место, куда причалит пирога. А затем уже они постараются захватить
всех и все, что только смогут. Мне очень жаль, что Джудит прислала вас, я
думаю, ей хочется, чтобы вы вернулись обратно.
— Я все улажу, Зверобой, — сказала девушка
многозначительно. — Вы можете положиться на меня: уж я знаю, как обойти
самого хитрого индейца. Да, я слабоумная, но все-таки тоже кое-что смыслю, и вы
увидите, как ловко я вернусь обратно, когда выполню свое поручение.
— Ах, бедная моя девочка, боюсь, что все это легче
сказать, чем сделать! Этот лагерь — гнездо ядовитых гадин, и они не стали
добрее после побега Уа-та-Уа. Я очень рад, что Змею удалось удрать вместе с
девушкой. Потому что теперь, на худой конец, есть на свете двое счастливых
людей. А попади он в лапы мингов, было бы двое несчастных и еще некто третий,
кто чувствовал бы себя совсем не так, как это приятно мужчине.
— Теперь вы напомнили мне о поручении, о котором я чуть
не забыла, Зверобой. Джудит велела спросить, что, по вашему мнению, сделают с
вами гуроны, если не удастся выкупить вас на свободу. Не может ли она
как-нибудь помочь вам? Что она должна сделать для вас?
Вот для этого она меня и прислала.
— Это вы так думаете, Хетти. Молодые женщины привыкли
придавать большое значение тому, что действует на их воображение. Однако не в
этом дело. Думайте как хотите, но только будьте осторожны и постарайтесь, чтобы
минги не захватили пирогу. Когда вернетесь в ковчег, скажите всем, чтобы они
были настороже и все время меняли место стоянки, особенно по ночам. Очень скоро
войска, стоящие на реке, услышат об этой шайке индейцев, и тогда ваши друзья
могут ожидать помощи. Отсюда только один переход до ближайшего форта, и храбрые
солдаты, конечно, не будут лежать на боку, узнав, что враг близко. Таков мой
ответ. Вы можете также сказать вашему отцу и Непоседе, что охота за скальпами —
теперь уже дело пропащее, потому что минги начеку. До прихода войск спасти
ваших друзей может только широкая полоса воды между ними и дикарями.
— А что же я должна сказать Джудит о вас, Зверобой? Я
знаю, она пришлет меня обратно, если я не скажу ей всю правду.
— Тогда скажите ей всю правду. Не вижу причины, почему
бы Джудит Хаттер не выслушать обо мне правду вместо лжи. Я в плену у индейцев,
и одному небу известно, что будет со мной. Слушайте, Хетти! — тут он
понизил голос и стал шептать ей на ухо: — Вы немножко не в своем уме, но
вы тоже знаете индейцев. Я попал к ним в лапы после того, как убил одного из их
лучших воинов, и они старались запугать меня, чтобы я выдал им вашего отца и
все, что находится в ковчеге. Я раскусил этих негодяев так же хорошо, как будто
они все сразу выложили начистоту. По одну сторону от меня они поставили
алчность, по другую — страх и думали, что моя честность не устоит перед таким
выбором. Но передайте вашему отцу и Непоседе, что все это бесполезно. Ну, а
Змей сам это знает.
— Но что передать Джудит? Она непременно пришлет меня
обратно, если я не сумею ответить на все ее вопросы.
— Что ж, Джудит можете сказать то же самое. Конечно,
дикари станут пытать меня, чтобы отомстить за смерть своего воина, но я буду
бороться против природной слабости как только могу. Скажите Джудит, чтобы она
не беспокоилась обо мне. Я знаю, мне придется трудненько, потому что белому не
свойственно хвастать и петь во время пыток: он к этому не привык. Но все-таки
скажите Джудит, чтобы она не беспокоилась. Я надеюсь, что выдержу. А если даже
ослабею и выдам свою белую натуру стоном и оханьем, быть может даже слезами,
все-таки никогда не паду так низко, чтобы изменить друзьям. Когда дело дойдет
до прижигания раскаленными шомполами и выдергивания волос с корнем, белая
натура может проявить себя оханьем и жалобами. Но на этом торжество негодяев
кончится. Ничто не заставит честного человека изменить своему долгу.
Хетти слушала с неослабным вниманием, и на ее кротком личике
отразилось глубокое сочувствие пленнику.
В первую минуту она, видимо, растерялась, не зная, что
делать дальше. Потом, нежно взяв Зверобоя за руку, предложила ему свою библию и
посоветовала читать ее во время пыток. Когда охотник чистосердечно напомнил ей,
что это выше его умения, Хетти даже вызвалась остаться при нем и лично
исполнить эту священную обязанность. Это предложение было ласково отклонено.
В это время к ним направился Расщепленный Дуб.
Зверобой посоветовал девушке поскорее уйти и еще раз велел
передать обитателям ковчега, что они могут рассчитывать на его верность.
Тут Хетти отошла в сторону и приблизилась к группе женщин с
такой доверчивостью, словно она век с ними жила. Старый гурон снова занял свое
место подле пленника.
Он стал задавать новые вопросы с обычным лукавством
умудренного опытом индейского вождя, а молодой охотник то и дело ставил его в
тупик с помощью того приема, который является наиболее действенным для
разрушения козней и изощреннейшей дипломатии цивилизованного мира, а именно:
отвечал правду, и только правду.
|
