Увеличить |
Глава 3
Автор прилежно изучает туземный язык.
Гуигнгнм, его хозяин, помогает ему в занятиях. Язык гуигнгнмов. Много знатных
гуигнгнмов приходят взглянуть из любопытства на автора. Он вкратце рассказывает
хозяину о своем путешествии
Моим главным занятием было изучение языка; и все в доме,
начиная с хозяина (так я буду с этих пор называть серого коня) и его детей и
кончая последним слугою, усердно помогали мне в этом. Им казалось каким-то
чудом, что грубое животное обнаруживает свойства разумного существа. Я
показывал на предмет пальцем и спрашивал его название, которое запоминал;
затем, оставшись наедине, записывал в свой путевой дневник; заботясь об
улучшении выговора, я просил кого-нибудь из членов семьи произносить почаще
записанные слова. Особенно охотно помогал мне в этих занятиях гнедой лошак,
слуга моего хозяина.
Произношение гуигнгнмов – носовое и гортанное, и из всех
известных мне европейских языков язык их больше всего напоминает
верхнеголландский или немецкий, но он гораздо изящнее и выразительнее.
Император Карл V сделал почти аналогичное наблюдение, сказав, что если бы ему
пришлось разговаривать со своею лошадью, то он обращался бы к ней
по-верхнеголландски[141].
Любознательность и нетерпение моего хозяина были так велики,
что он посвящал много часов своего досуга на обучение меня языку. Он был
убежден (как рассказывал мне потом), что я еху; но моя понятливость, вежливость
и опрятность поражали его, так как подобные качества были совершенно
несвойственны этим животным. Более всего его сбивала с толку моя одежда, и он
нередко задавался вопросом, составляет ли она часть моего тела или нет, ибо я
никогда не снимал ее, пока все в доме не засыпали, и надевал рано утром, когда
все еще спали. Мой хозяин сгорал желанием узнать, откуда я прибыл и каким
образом я приобрел видимость разума, которую обнаруживал во всех моих
поступках; ему хотелось поскорее услышать из моих собственных уст всю историю
моих приключений. Он надеялся, что ждать ему придется недолго: настолько велики
были успехи, сделанные мной в заучивании и произношении слов и фраз. Для
облегчения запоминания я расположил все выученные мною слова в порядке
английского алфавита и записал их с соответствующим переводом. Спустя некоторое
время я решился производить свои записи в присутствии хозяина. Мне стоило
немало труда объяснить ему, что я делаю, ибо гуигнгнмы не имеют ни малейшего
представления о книгах и литературе.
Приблизительно через десять недель я уже способен был понимать
большинство вопросов моего хозяина, а через три месяца мог давать на них
довольно сносные ответы. Мой хозяин особенно интересовался, из какой страны я
прибыл к ним и каким образом научился подражать разумным существам, так как еху
(на которых, по его мнению, я был поразительно похож головой, руками и лицом,
то есть теми частями тела, которые не были закрыты одеждой), при всех
свойственных им задатках хитрости и большом предрасположении к злобе, поддаются
обучению хуже всех других животных. На это я ответил, что я прибыл по морю
очень издалека со многими другими подобными мне существами в большой полой
посудине, сделанной из стволов деревьев, и что мои спутники высадили меня на
этом берегу и оставили на произвол судьбы. С большими затруднениями и только при
помощи знаков мне удалось сделать свою речь понятной. Мой хозяин ответил мне,
что я, должно быть, ошибаюсь или «говорю то, чего не было». (Дело в том, что на
языке гуигнгнмов совсем нет слов, обозначающих ложь и обман.) Ему казалось
невозможным, чтобы за морем были какие-либо земли и чтобы кучка диких зверей
двигала по воде деревянное судно, куда ей вздумается. Он был уверен, что никто
из гуигнгнмов не в состоянии соорудить такое судно, а тем более доверить
управление им еху.
Слово «гуигнгнм» на языке туземцев означает лошадь, а по
своей этимологии – совершенство природы. Я ответил хозяину, что мне еще трудно
выражать свои мысли, но я прилагаю все усилия к лучшему усвоению языка и
надеюсь, что в скором времени буду в состоянии рассказать ему много чудес. Он
был так добр, что поручил своей кобыле, жеребятам и прислуге не упускать ни
одного случая для усовершенствования моих познаний в языке, и сам посвящал
ежедневно два или три часа занятиям со мной. Скоро всюду по окрестностям
разнеслась молва о появлении удивительного еху, который говорит как гуигнгнм и
в своих словах и поступках как будто обнаруживает проблески разума, так что
многие знатные кони и кобылы часто приходили к нам взглянуть на меня. Им
доставляло удовольствие разговаривать со мной; они задавали мне много вопросов,
на которые я отвечал как умел. Благодаря всем этим благоприятным
обстоятельствам я сделал такие успехи, что через пять месяцев по приезде
понимал все, что мне говорили, и мог довольно сносно объясняться сам.
Гуигнгнмы, приходившие в гости к моему хозяину с целью
повидать меня и поговорить со мной, с трудом верили, чтобы я был настоящий еху,
потому что поверхность моего тела отличалась от поверхности тела других еху.
Гуигнгнмы были удивлены тем, что видят у меня голую кожу и волосы только на
голове, лице и руках; однако вскоре одна случайность открыла хозяину мою тайну.
Я уже сказал читателю, что с наступлением ночи, когда весь
дом ложился спать, я раздевался и укрывался моим платьем. Однажды рано утром
хозяин послал за мной своего камердинера, гнедого лошака; когда он вошел, я
крепко спал, прикрывавшее меня платье свалилось, а рубашка задралась выше
пояса. Проснувшись от произведенного им шума, я заметил, что он находится в
некотором замешательстве. Кое-как исполнив свое поручение, он в большом испуге
прибежал к своему господину и смущенно рассказал ему все, что увидел. Я сейчас
же узнал об этом, ибо когда, наскоро одевшись, я отправился засвидетельствовать
свое почтение его милости, то первым делом хозяин спросил меня, что означает рассказ
слуги, доложившего, будто во время сна я совсем не тот, каким бываю всегда, и
будто некоторые части моего тела совершенно белые, другие – желтые или, по
крайней мере, не такие белые, а некоторые – совсем темные.
До сих пор я сохранял тайну моей одежды, чтобы как можно
больше отличаться от гнусной породы еху; но после этого случая было бесполезно
хранить ее долее. Кроме того, моя одежда и башмаки сильно износились, и
недалеко было время, когда они совсем развалятся и мне придется заменить их
каким-нибудь изделием из кожи еху или других животных и, следовательно, выдать
всю свою тайну. Поэтому я сказал хозяину, что в стране, откуда я прибыл,
подобные мне существа всегда закрывают свое тело искусно выделанной шерстью
некоторых животных, отчасти из скромности, а отчасти для защиты тела от жары и
стужи. Что же касается лично меня, то, если ему угодно, я готов немедленно
представить доказательство справедливости сказанного мной; я только прошу
извинения, что не обнажу перед ним тех частей тела, которые сама природа
научила нас скрывать. Выслушав меня, хозяин сказал, что вся моя речь показалась
ему крайне странной и особенно ее последняя часть; он не мог понять, каким
образом природа может научить нас скрывать то, что сама же дала нам. Ни сам он,
ни его домочадцы не стыдятся никакой части своего тела; впрочем, я могу
поступать, как мне угодно. В ответ на это я расстегнул кафтан и снял его, затем
снял жилет, башмаки, чулки и штаны; спустив рубашку до поясницы, я обмотал ею,
как поясом, середину тела, чтобы скрыть мою наготу.
Хозяин наблюдал все мои действия с огромным любопытством и
удивлением. Он брал одну за другой все принадлежности моего туалета между
копытом и бабкой и рассматривал их с большим вниманием; потом он легонько
погладил мое тело и несколько раз осмотрел его со всех сторон. Обследовав меня,
он заявил, что без всякого сомнения я – настоящий еху и отличаюсь от остальных
представителей моей породы только мягкостью, белизною и гладкостью кожи,
отсутствием волос на некоторых частях тела, формой и длиной когтей на задних и
передних ногах и, наконец, тем, что притворяюсь, будто постоянно хожу на задних
ногах. Он не пожелал производить дальнейший осмотр и разрешил мне одеться,
потому что я дрожал от холода.
Я выразил хозяину неудовольствие по поводу того, что он так
часто называет меня еху – этой гнусной скотиной, к которой я питаю глубочайшее
отвращение и презрение. Я просил его не прилагать ко мне этого слова, а также
запретить его употребление по отношению ко мне как в его семье, так и среди его
друзей, которым он позволял видеть меня. Я просил его также сохранить тайну
искусственной оболочки моего тела, по крайней мере, до тех пор, пока она
совершенно не износится; что же касается его слуги, гнедого лошака, то его
милость пусть соблаговолит приказать ему молчать.
На все это мой хозяин благосклонно согласился, и таким
образом тайна моей одежды была сохранена до тех пор, пока она не стала
изнашиваться, так что я должен был ухитриться чем-нибудь заменить ее, но об
этом будет рассказано ниже. Со своей стороны хозяин выразил желание, чтобы я
как можно старательнее продолжал изучать их язык, так как он больше поражен
моим умом и способностями к членораздельной речи, чем видом моего тела, покрыто
ли оно одеждой или нет, и с большим нетерпением ожидает услышать от меня
чудеса, которые я обещал ему рассказать.
С этих пор хозяин с удвоенным усердием стал обучать меня: он
водил меня с собой в гости и просил всех обращаться со мною вежливо, потому
что, по его словам, такое обхождение приводит меня в хорошее расположение и я
становлюсь более занятным.
Не ограничиваясь взятым на себя трудом обучать меня языку,
хозяин задавал мне ежедневно, когда я бывал в его обществе, множество вопросов
относительно меня самого, на которые я отвечал как умел; таким образом, у него
постепенно составилось некоторое общее, хотя и очень несовершенное
представление о том, что я собирался рассказать ему. Было бы скучно излагать
шаг за шагом мои успехи, позволившие мне вести более связный разговор; скажу
только что первый мой более или менее обстоятельный рассказ о себе был
приблизительно таков.
Я прибыл, как я уже пробовал разъяснить ему, из весьма
отдаленной страны вместе с пятьюдесятью такими же существами, как и я. Мы
плавали по морям в большой деревянной посудине, размерами превосходящей дом его
милости. Тут я описал хозяину корабль в возможно более понятных выражениях и
при помощи развернутого носового платка показал, каким образом он приводится в
движение ветром. После ссоры, происшедшей между нами, продолжал я, меня
высадили на этот берег, и я пошел вперед куда глаза глядят, пока не подвергся
нападению отвратительных еху, от которых его появление освободило меня. Тогда
хозяин спросил меня, кто сделал этот корабль и как случилось, что гуигнгнмы
моей страны предоставили управление им диким животным. На это я ответил, что я
только в том случае решусь продолжать свой рассказ, если он даст мне честное
слово не обижаться, что бы он ни услышал; при этом условии я расскажу ему об
обещанных мною чудесах. Он согласился. Тогда я сказал ему, что корабль был
построен такими же существами, как и я, которые во всех странах, где мне
приходилось путешествовать, так же как и в моем отечестве, являются
единственными разумными творениями, господствующими над всеми остальными
животными; и что по прибытии сюда я был так же поражен при виде разумного
поведения гуигнгнмов, как поразили бы его или его друзей проблески ума в том
создании, которое ему угодно было назвать еху, я должен, конечно, признать
полное сходство моего тела с телом этих животных, но не могу понять причину их
вырождения и одичания. Я прибавил далее, что если судьба позволит мне
возвратиться когда-нибудь на родину и я расскажу там об этом путешествии, как я
решил это сделать, то мне никто не поверит, и каждый будет думать, будто я
говорю то, чего не было, и что я выдумал свои приключения от начала до конца;
и, несмотря на все мое уважение к нему, к его семье и его друзьям, я, помня его
обещание не обижаться, беру на себя смелость утверждать, что мои
соотечественники едва ли признают вероятным, чтобы гуигнгнмы были где-нибудь
господствующей породой, а еху грубыми скотами.
|