Увеличить |
Часть четвертая.
Путешествие в страну
Гуигнгнмов
Глава 1
Автор отправляется в путешествие
капитаном корабля. Его экипаж составляет против него заговор, держит долгое
время под стражей в каюте и высаживает на берег в неизвестной стране. Он
направляется внутрь этой страны. Описание особенной породы животных еху. Автор
встречает двух гуигнгнмов
Я провел дома с женой и детьми около пяти месяцев и мог бы
назвать себя очень счастливым, если бы научился наконец познавать, что такое
счастье. Я оставил мою бедную жену беременной и принял выгодное предложение
занять должность капитана на корабле «Адвенчюрер», хорошем купеческом судне
вместимостью в 550 тонн. Я хорошо изучил мореходное искусство, а обязанности
хирурга мне порядочно надоели; вот почему, не отказываясь при случае заняться и
этим делом, я пригласил в качестве корабельного врача Роберта Пьюрефой,
человека молодого, но искусного. Мы отплыли из Портсмута 7 сентября 1710 года;
14-го мы встретили у Тенерифа капитана Пококка, из Бристоля, который
направлялся в Кампеши за сандаловым деревом. Но поднявшаяся 16-го числа буря
разъединила нас; по возвращении в Англию я узнал, что корабль его потонул и из
всего экипажа спасся один только юнга. Этот капитан был славный парень и
хороший моряк, но отличался некоторым упрямством в своих мнениях, и этот
недостаток погубил его, как он погубил уже многих других. Ибо если бы он
последовал моему совету, то теперь, подобно мне, преспокойно находился бы дома
в своей семье.
На моем корабле несколько матросов умерло от тропической
лихорадки, так что я принужден был пополнить экипаж людьми с Барбадоса и других
Антильских островов, у которых я останавливался согласно данным мне хозяевами
корабля инструкциям. Но скоро мне пришлось горько раскаяться в этом: оказалось,
что большая часть набранных мною матросов были морские разбойники. Я имел
пятьдесят человек на борту, и мне было поручено вступить в торговые сношения с
индейцами Южного океана и произвести исследование этих широт. Негодяи, которых
я взял на корабль, подговорили остальных матросов, и все они составили заговор
с целью завладеть кораблем и арестовать меня. Однажды утром они привели свой
замысел в исполнение: ворвались ко мне в каюту, связали мне руки и ноги и
угрожали выбросить за борт, если я вздумаю сопротивляться. Мне оставалось
только сказать им, что я их пленник и покоряюсь своей участи. Они заставили
меня поклясться в этом и, когда я исполнил их требование, развязали меня,
приковав лишь за ногу цепью к кровати и поставив возле моей двери часового с
заряженным ружьем, которому приказали стрелять при малейшей моей попытке к
освобождению. Они присылали мне пищу и питье, а управление кораблем захватили в
свои руки. Целью их было сделаться пиратами и грабить испанцев; однако
вследствие своей малочисленности они не могли заняться этим немедленно. Поэтому
они решили распродать товары, находившиеся на корабле, и направиться к острову
Мадагаскар для пополнения экипажа, так как некоторые из них умерли во время
моего заключения. В течение немногих недель разбойники плавали по океану,
занимаясь торговлей с индейцами. Но я не знал взятого ими курса, так как все это
время находился под строжайшим арестом в каюте, ежеминутно ожидая жестокой
казни, которой они часто угрожали мне.
Девятого мая 1711 года ко мне в каюту спустился некий Джемс
Уэлч и объявил, что по приказанию капитана он высадит меня на берег. Я пытался было
усовестить его, но напрасно; он отказался даже сказать мне, кто был их новым
капитаном. Разбойники посадили меня в баркас, позволив надеть мое лучшее, почти
новое платье и взять небольшой узел белья, а из оружия оставили мне только
тесак; и они были настолько любезны, что не обыскали моих карманов, в которых
находились деньги и кое-какие мелочи. Отплыв от корабля на расстояние лиги,
разбойники высадили меня на берег. Я просил сказать мне, что это за страна. Мои
люди побожились, что знают об этом не больше меня; они сказали только, что
капитан (как они называли его), распродав весь корабельный груз, решил
отделаться от меня, лишь только они увидят где-нибудь землю. Затем они
немедленно отчалили и, посоветовав мне торопиться, чтобы не быть захваченным приливом,
пожелали мне счастливого пути.
В этом горестном положении я направился вперед наудачу и
скоро выбрался с песчаного берега и присел на холмик отдохнуть и поразмыслить,
что делать дальше. Отдых немного подкрепил мои силы, и я продолжал путь, решив
отдаться в руки первым дикарям, которых встречу по дороге, и купить у них жизнь
за несколько браслетов, стекляшек и других безделушек, какими обыкновенно
запасаются моряки, отправляясь в дикие страны; несколько таких безделушек
находилось и у меня. Местность была пересечена длинными рядами деревьев,
которые, по-видимому, были посажены здесь не рукою человека, а природой; между
деревьями расстилались большие луга и поля, засеянные овсом. Я осторожно
подвигался вперед, оглядываясь по сторонам из боязни, как бы кто-нибудь не
напал на меня врасплох или не подстрелил сзади или сбоку из лука. Через
несколько времени я вышел на проезжую дорогу, на которой заметил много следов
человеческих ног, несколько коровьих, но больше всего лошадиных. Наконец я
увидел в поле каких-то животных; два или три таких же животных сидели на
деревьях. Их крайне странная и безобразная внешность несколько смутила меня, и
я прилег за кустом, чтобы лучше их разглядеть. Некоторые подошли близко к тому
месту, где я лежал, так что я мог видеть их очень отчетливо. Голова и грудь у
них были покрыты густыми волосами – у одних вьющимися, у других гладкими;
бороды их напоминали козлиные; вдоль спины и передней части лап тянулись узкие
полоски шерсти; но остальные части их тела были голые, так что я мог видеть
кожу темно-коричневого цвета. Хвоста у них не было, и ягодицы были голые,
исключая места вокруг заднего прохода; я полагаю, что природа покрыла эти места
волосами, чтобы предохранить их во время сидения на земле; ибо эти существа
сидели, лежали и часто становились на задние лапы. Вооруженные сильно развитыми
крючковатыми и заостренными когтями на передних и задних лапах, они с ловкостью
белки карабкались на самые высокие деревья. Они часто прыгали, скакали и бегали
с удивительным проворством. Самки были несколько меньше самцов; на голове у них
росли длинные гладкие волосы, но лица были чистые, а другие части тела были
покрыты только легким пушком, кроме заднепроходного отверстия и срамных частей;
вымя их висело между передними лапами и часто, когда они ползли на
четвереньках, почти касалось земли. Волосы как у самцов, так и у самок были
различных цветов: коричневые, черные, красные и желтые. В общем, я никогда еще
во все мои путешествия не встречал более безобразного животного, которое с
первого же взгляда вызывало бы к себе такое отвращение. Полагая, что я
достаточно насмотрелся на них, я встал с чувством омерзения и гадливости и
продолжал свой путь по дороге в надежде, что она приведет меня к хижине
какого-нибудь индейца. Но не успел я сделать нескольких шагов, как встретил
одно из описанных мною животных, направлявшееся прямо ко мне. Заметив меня,
уродина остановилась и с ужасными гримасами вытаращила на меня глаза как на
существо, никогда ею не виданное; затем, подойдя ближе, подняла свою переднюю лапу
– то ли из любопытства, то ли со злым умыслом, – я не мог определить.
Тогда я вынул тесак и плашмя нанес им сильный удар по лапе животного; я не
хотел бить его лезвием, ибо боялся, что навлеку на себя недовольство обитателей
этой страны, если им станет известно, что я убил или изувечил принадлежащую им
скотину. Почувствовав боль, животное пустилось наутек и завизжало так громко,
что из соседнего поля прибежало целое стадо, штук около сорока, таких же
тварей, которые столпились вокруг меня с воем и ужасными гримасами. Я бросился
к дереву и, прислонясь спиной к его стволу, стал размахивать тесаком, не
подпуская их к себе. Однако же несколько представителей этой проклятой породы,
ухватившись за ветви сзади меня, взобрались на дерево и начали оттуда испражняться
мне на голову. Правда, мне удалось увернуться, прижавшись плотнее к стволу
дерева, но я чуть не задохся от падавшего со всех сторон вокруг меня кала.
Вдруг в этом бедственном положении я увидел, что животные
бросились убегать со всех ног. Тогда я решился оставить дерево и продолжать
путь, недоумевая, что бы могло их так напугать. Но, взглянув налево, я увидел
спокойно двигавшегося по полю коня; появление этого коня, которого мои
преследователи заметили раньше, и было причиной их поспешного бегства. Приблизившись
ко мне, конь слегка вздрогнул, но скоро оправился и стал смотреть мне прямо в
лицо с выражением крайнего удивления. Он осмотрел мои руки и ноги и несколько
раз обошел кругом меня. Я хотел было идти дальше, но конь загородил дорогу,
продолжая кротко смотреть на меня и не выражая ни малейшего намерения причинить
мне какое-либо насилие. Так мы и стояли некоторое время, оглядывая друг друга;
наконец я набрался смелости протянуть руку к шее коня с намерением его
погладить, насвистывая и пустив в ход приемы, какие обычно применяются жокеями
с целью приручить незнакомую лошадь. Но животное отнеслось к моей ласке,
по-видимому, с презрением, замотало головой, нахмурилось и, тихонько подняв
правую переднюю ногу, отстранило мою руку. Затем конь заржал три или четыре
раза, так разнообразно акцентируя это ржание, что я готов был подумать, уж не
разговаривает ли он на своем языке.
Когда мы стояли таким образом друг против друга, к нам
подошел еще один конь. Он обратился к первому с самым церемонным приветствием:
они легонько постукались друг с другом правыми передними копытами и стали
поочередно ржать, варьируя звуки на разные лады, так что они казались почти
членораздельными. Затем они отошли от меня на несколько шагов, как бы с
намерением посовещаться, и начали прогуливаться рядышком взад и вперед подобно
людям, решающим важный вопрос, но часто при этом посматривали на меня, словно
наблюдая, чтобы я не удрал. Пораженный такими действиями и поведением
неразумных животных, я пришел к заключению, что обитатели этой страны должны
быть мудрейшим народом на земле, если только они одарены разумом в
соответственной степени. Эта мысль подействовала на меня так успокоительно, что
я решил продолжать путь, пока не достигну какого-нибудь жилья или деревни, или
не встречу кого-нибудь из туземцев, оставляя лошадей беседовать между собой,
сколько им вздумается. Но первый конь, серый в яблоках, заметив, что я ухожу,
заржал мне вслед таким выразительным тоном, что мне показалось, будто я
понимаю, чего он хочет; я тотчас повернул назад и подошел к нему в ожидании
дальнейших приказаний. При этом я всячески старался скрыть свой страх, ибо
начал уже немного побаиваться исхода этого приключения; и читатель легко может
себе представить, что положение мое было не из приятных.
Обе лошади подошли ко мне вплотную и с большим вниманием
начали рассматривать мое лицо и руки. Серый конь потер со всех сторон мою шляпу
правым копытом передней ноги, отчего она так помялась, что мне пришлось снять
ее и поправить; проделав это, я снова надел ее. Мои движения, по-видимому,
сильно поразили серого коня и его товарища (караковой масти): последний
прикоснулся к полам моего кафтана, и то обстоятельство, что они болтались
свободно, снова привело обоих в большое изумление. Караковый конь погладил меня
по правой руке, по-видимому, удивляясь ее мягкости и цвету, но он так крепко
сжал ее между копытом и бабкой, что я не вытерпел и закричал. После этого оба
коня стали прикасаться ко мне осторожнее. В большое замешательство повергли их
мои башмаки и чулки, которые они многократно ощупывали с ржанием и жестами,
очень напоминая философа, пытающегося понять какое-либо новое и трудное
явление.
Вообще поведение этих животных отличалось такой
последовательностью и целесообразностью, такой обдуманностью и
рассудительностью, что в конце концов у меня возникла мысль, уж не волшебники
ли это, которые превратились в лошадей с каким-нибудь неведомым для меня
умыслом и, повстречав по дороге чужестранца, решили позабавиться над ним, а
может быть, были действительно поражены видом человека, по своей одежде, чертам
лица и телосложению очень непохожего на людей, живущих в этой отдаленной
стране. Придя к такому заключению, я отважился обратиться к ним со следующей
речью: «Господа, если вы действительно колдуны, как я имею достаточные основания
полагать, то вы понимаете все языки; поэтому я осмеливаюсь доложить вашей
милости, что я – бедный англичанин, которого злая судьба забросила на ваш
берег; и я прошу разрешения сесть верхом на одного из вас, как на настоящую
лошадь, и доехать до какого-нибудь хутора или деревни, где я мог бы отдохнуть и
найти приют. В благодарность за эту услугу я подарю вам вот этот ножик или этот
браслет», – тут я вынул обе вещицы из кармана. Во время моей речи оба коня
стояли молча, как будто слушая меня с большим вниманием; когда я кончил, они
стали оживленно что-то ржать друг другу, словно ведя между собой серьезный
разговор. Для меня стало ясно тогда, что их язык отлично выражает чувства и что
при незначительном усилии слова его можно разложить на звуки и буквы, пожалуй,
даже легче, чем китайские слова.
Я отчетливо расслышал слово «еху», которое оба коня
повторили несколько раз. Хотя я не мог понять его значения, все же, пока они
были заняты разговором, я сам старался произнести это слово; как только лошади
замолчали, я громко прокричал «еху, еху», всячески подражая ржанью лошади. Это,
по-видимому, очень удивило их, и серый конь дважды повторил это слово, как бы
желая научить меня правильному его произношению. Я стал повторять за ним
возможно точнее и нашел, что с каждым разом делаю заметные успехи, хотя и очень
далек от совершенства. После этого караковый конь попробовал научить меня еще
одному слову, гораздо более трудному для произношения; согласно английской
орфографии его можно написать так: houyhnhnm (гуигнгнм)[139]. Произношение этого
слова давалось мне не так легко, как произношение первого, но после двух или
трех попыток дело пошло лучше, и оба коня были, по-видимому, поражены моей
смышленостью. Поговорив еще немного, вероятно, по-прежнему обо мне, друзья
расстались, постукавшись копытами, как и при встрече; затем серый конь сделал
мне знак, чтобы я шел вперед, и я счел благоразумным подчиниться его
приглашению, пока не найду лучшего руководителя. Когда я замедлял шаги, конь
начинал ржать: «ггуун, ггуун». Догадавшись, что означает это ржанье, я
постарался по мере сил объяснить ему, что устал и не могу идти скорее; тогда
конь останавливался, чтобы дать мне возможность отдохнуть.
|