ГЛАВА ПЯТАЯ
Робинзон поселяется в Бразилии. – Он снова уходит в море. Корабль
его терпит крушение
Капитан был великодушен и щедр не только на словах, но и на деле. Он
добросовестно выполнил все свои обещания. Он приказал, чтобы никто из матросов
не смел прикасаться к моему имуществу, затем составил подробный список всех
принадлежащих мне вещей, велел сложить их вместе со своими вещами, а список
вручил мне, чтобы по прибытии в Бразилию я мог получить все сполна.
Ему захотелось купить мою шлюпку. Шлюпка действительно была хороша.
Капитан сказал, что купит ее для своего корабля, и спросил, сколько я хочу за
нее.
– Вы, – ответил я, – сделали мне столько добра, что я ни в коем случае
не считаю себя вправе назначать цену за шлюпку. Сколько дадите, столько и
возьму.
Тогда он сказал, что выдаст мне письменное обязательство уплатить за
мою шлюпку восемьдесят червонцев тотчас же по приезде в Бразилию, но, если там
найдется у меня другой покупатель, который предложит мне больше, капитан
заплатит мне столько же.
Наш переезд до Бразилии совершился вполне благополучно. В пути мы помогали
матросам, и они подружились с нами. После двадцатидвухдневного плавания мы
вошли в бухту Всех Святых. Тут я окончательно почувствовал, что бедствия мои
позади, что я уже свободный человек, а не раб и что жизнь моя начинается
сызнова.
Я никогда не забуду, как великодушно отнесся ко мне капитан португальского
корабля.
Он не взял с меня ни гроша за проезд; он в полной сохранности возвратил
мне все мои вещи, вплоть до трех глиняных кувшинов; он дал мне сорок золотых за
львиную шкуру и двадцать – за шкуру леопарда и вообще купил все, что у меня
было лишнего и что мне было удобно продать, в том числе ящик с винами, два
ружья и оставшийся воск (часть которого пошла у нас на свечи). Одним словом,
когда я продал ему большую часть своего имущества и сошел на берег Бразилии, в
кармане у меня было двести двадцать золотых.
Мне не хотелось расставаться с моим спутником Ксури: он был таким верным
и надежным товарищем, он помог мне добыть свободу. Но у меня ему было нечего
делать; к тому же я не был уверен, что мне удастся его прокормить. Поэтому я
очень обрадовался, когда капитан заявил мне, что ему нравится этот мальчишка,
что он охотно возьмет его к себе на корабль и сделает моряком.
Вскоре по приезде в Бразилию мой друг капитан ввел меня в дом одного
своего знакомого. То был владелец плантации сахарного тростника и сахарного
завода. Я прожил у него довольно долгое время и благодаря этому мог изучить
сахарное производство.
Видя, как хорошо живется здешним плантаторам и как быстро они богатеют,
я решил поселиться в Бразилии и тоже заняться производством сахара. На все свои
наличные деньги я взял в аренду участок земли и стал составлять план моей
будущей плантации и усадьбы.
У меня был сосед по плантации, приехавший сюда из Лиссабона. Звали его
Уэллс. Родом он был англичанин, но давно уже перешел в португальское подданство.
Мы с ним скоро сошлись и были в самых приятельских отношениях. Первые два года
мы оба еле могли прокормиться нашими урожаями. Но по мере того как земля
разрабатывалась, мы становились богаче.
Прожив в Бразилии года четыре и постепенно расширяя свое дело, я, само
собою разумеется, не только изучил испанский язык, но и познакомился со всеми
соседями, а равно и с купцами из Сан-Сальвадора, ближайшего к нам приморского
города. Многие из них стали моими друзьями. Мы нередко встречались, и, конечно,
я зачастую рассказывал им о двух моих поездках к Гвинейскому берегу, о том, как
ведется торговля с тамошними неграми и как легко там за какие-нибудь безделушки
– за бусы, ножи, ножницы, топоры или зеркальца – приобрести золотой песок и
слоновую кость.
Они всегда слушали меня с большим интересом и подолгу обсуждали то,
что я рассказывал им.
Однажды пришли ко мне трое из них и, взяв с меня слово, что весь наш
разговор останется в тайне, сказали:
– Вы говорите, что там, где вы были, можно легко достать целые груды
золотого песку и других драгоценностей. Мы хотим снарядить корабль в Гвинею за
золотом. Согласны ли вы поехать в Гвинею? Вам не придется вкладывать в это
предприятие ни гроша: мы дадим вам все, что нужно для обмена. За ваш труд вы
получите свою долю прибыли, такую же, как и каждый из нас.
Мне следовало бы отказаться и надолго остаться в плодородной Бразилии,
но, повторяю, я всегда был виновником собственных несчастий. Мне страстно
захотелось испытать новые морские приключения, и голова у меня закружилась от
радости.
В юности я был не в силах побороть свою любовь к путешествиям и не послушал
добрых советов отца. Так и теперь я не мог устоять против соблазнительного
предложения моих бразильских друзей.
Я ответил им, что охотно поеду в Гвинею, с тем, однако, условием, чтобы
во время моего путешествия они присмотрели за моими владениями и распорядились
ими по моим указаниям в случае, если я не вернусь.
Они торжественно обещали выполнить мои пожелания и скрепили наш договор
письменным обязательством. Я же, со своей стороны, сделал завещание на случай
смерти: все свое движимое и недвижимое имущество я завещал португальскому
капитану, который спас мне жизнь. Но при этом я сделал оговорку, чтобы часть капитала
он отправил в Англию моим престарелым родителям.
Корабль был снаряжен, и мои компаньоны, согласно условию, нагрузили
его товаром.
И вот еще раз – в недобрый час! – 1 сентября 1659 года я ступил на палубу
корабля. Это был тот самый день, в который восемь лет назад я убежал из
отцовского дома и так безумно загубил свою молодость.
На двенадцатый день нашего плавания мы пересекли экватор и
находились под семью градусами двадцатью двумя минутами северной широты, когда
на нас неожиданно налетел бешеный шквал. Он налетел с юго-востока, потом стал дуть
в противоположную сторону и, наконец, подул с северо-востока – дул непрерывно с
такой ужасающей силой, что в течение двенадцати дней нам пришлось, отдавшись во
власть урагана, плыть, куда гнали нас волны.
Нечего говорить, что все эти двенадцать дней я ежеминутно ждал смерти,
да и никто из нас не думал, что останется в живых.
Однажды ранним утром (ветер все еще дул с прежней силой) один из матросов
крикнул:
– Земля!
Но не успели мы выбежать из кают, чтобы узнать, мимо каких берегов несется
наше несчастное судно, как почувствовали, что оно село на мель. В тот же миг от
внезапной остановки всю нашу палубу окатило такой неистовой и могучей волной,
что мы принуждены были тотчас же скрыться в каютах.
Корабль так глубоко засел в песке, что нечего было и думать стащить
его с мели. Нам оставалось одно: позаботиться о спасении собственной жизни. У
нас были две шлюпки. Одна висела за кормой; во время шторма ее разбило и унесло
в море. Оставалась другая, но никто не знал, удастся ли спустить ее на воду. А
между тем размышлять было некогда: корабль мог каждую минуту расколоться
надвое.
Помощник капитана бросился к шлюпке и с помощью матросов перебросил
ее через борт. Мы все, одиннадцать человек, вошли в шлюпку и отдались на волю
бушующих волн, так как, хотя шторм уже поутих, все-таки на берег набегали
громадные волны и море по всей справедливости могло быть названо бешеным.
Наше положение стало еще более страшным: мы видели ясно, что шлюпку
сейчас захлестнет и что нам невозможно спастись. Паруса у нас не было, а если б
и был, он оказался бы совершенно бесполезным для нас. Мы гребли к берегу с
отчаянием в сердце, как люди, которых ведут на казнь. Мы все понимали, что,
едва только шлюпка подойдет ближе к земле, прибой тотчас же разнесет ее в щепки.
Подгоняемые ветром, мы налегли на весла, собственноручно приближая свою гибель.
Так несло нас мили четыре, и вдруг разъяренный вал, высокий, как гора,
набежал с кормы на нашу шлюпку. Это был последний, смертельный удар. Шлюпка
перевернулась. В тот же миг мы очутились под водой. Буря в одну секунду
раскидала нас в разные стороны.
Невозможно описать то смятение чувств и мыслей, которые я испытал, когда
меня накрыла волна. Я очень хорошо плаваю, но у меня не было сил сразу
вынырнуть из этой пучины, чтобы перевести дыхание, и я чуть не задохся. Волна подхватила
меня, протащила по направлению к земле, разбилась и отхлынула прочь, оставив меня
полумертвым, так как я наглотался воды. Я перевел дух и немного пришел в себя.
Увидев, что земля так близко (гораздо ближе, чем я ожидал), я вскочил на ноги и
с чрезвычайной поспешностью направился к берегу. Я надеялся достичь его, прежде
чем набежит и подхватит меня другая волна, но скоро понял, что мне от нее не
уйти: море шло на меня, как большая гора; оно нагоняло меня, как свирепый враг,
с которым невозможно бороться. Я и не сопротивлялся тем волнам, которые несли
меня к берегу; но чуть только, отхлынув от земли, они уходили назад, я всячески
барахтался и бился, чтобы они не унесли меня обратно в море.
Следующая волна была огромна: не меньше двадцати или тридцати футов
вышиной. Она похоронила меня глубоко под собою. Затем меня подхватило и с необыкновенной
быстротой помчало к земле. Долго я плыл по течению, помогая ему изо всех сил, и
чуть не задохся в воде, как вдруг почувствовал, что меня несет куда-то вверх.
Вскоре, к моему величайшему счастью, мои руки и голова оказались над
поверхностью воды, и хотя секунды через две на меня налетела другая волна, но
все же эта краткая передышка придала мне силы и бодрости.
Новая волна опять накрыла меня с головою, но на этот раз я пробыл
под водой не так долго. Когда волна разбилась и отхлынула, я не поддался ее натиску,
а поплыл к берегу и вскоре снова почувствовал, что у меня под ногами земля.
Я постоял две-три секунды, вздохнул всей грудью и из последних сил бросился
бежать к берегу.
Но и теперь я не ушел от разъяренного моря: оно снова пустилось за мной
вдогонку. Еще два раза волны настигали меня и несли к берегу, который в этом
месте был очень отлогим.
Последняя волна с такой силой швырнула меня о скалу, что я потерял сознание.
Некоторое время я был совершенно беспомощен, и, если бы в ту минуту
море снова успело налететь на меня, я непременно захлебнулся бы в воде.
К счастью, ко мне вовремя вернулось сознание. Увидев, что сейчас
меня снова накроет волна, я крепко уцепился за выступ утеса и, задержав дыхание,
старался переждать, пока она схлынет.
Здесь, ближе к земле, волны были не такие огромные. Когда вода схлынула,
я опять побежал вперед и очутился настолько близко к берегу, что следующая
волна хоть и окатила меня всего, с головой, но уже не могла унести в море.
Я пробежал еще несколько шагов и почувствовал с радостью, что стою
на твердой земле. Я стал карабкаться по прибрежным скалам и, добравшись до высокого
бугра, упал на траву. Здесь я был в безопасности: вода не могла доплеснуть до
меня.
Я думаю, не существует таких слов, которыми можно было бы изобразить
радостные чувства человека, восставшего, так сказать, из гроба! Я стал бегать и
прыгать, я размахивал руками, я даже пел и плясал. Все мое существо, если можно
так выразиться, было охвачено мыслями о моем счастливом спасении.
Но тут я внезапно подумал о своих утонувших товарищах. Мне стало
жаль их, потому что во время плавания я успел привязаться ко многим из них. Я вспоминал
их лица, имена. Увы, никого из них я больше не видел; от них и следов не
осталось, кроме трех принадлежавших им шляп, одного колпака да двух непарных
башмаков, выброшенных морем на сушу.
Посмотрев туда, где стоял наш корабль, я еле разглядел его за грядою
высоких волн – так он был далеко! И я сказал себе: "Какое это счастье, великое
счастье, что я добрался в такую бурю до этого далекого берега!"
Выразив такими словами свою горячую радость по случаю избавления от
смертельной опасности, я вспомнил, что земля может быть так же страшна, как и
море, что я не знаю, куда я попал, и что мне необходимо в самом непродолжительном
времени тщательно осмотреть незнакомую местность.
Как только я подумал об этом, мои восторги тотчас же остыли: я
понял, что хоть я и спас свою жизнь, но не спасся от несчастий, лишений и
ужасов. Вся одежда моя промокла насквозь, а переодеться было не во что. У меня не
было ни пищи, ни пресной воды, чтобы подкрепить свои силы. Какое будущее ожидало
меня? Либо я умру от голода, либо меня растерзают лютые звери. И, что всего
печальнее, я не мог охотиться за дичью, не мог обороняться от зверей, так как
при мне не было никакого оружия. Вообще при мне не оказалось ничего, кроме ножа
да жестянки с табаком.
Это привело меня в такое отчаяние, что я стал бегать по берегу взад
и вперед как безумный.
Приближалась ночь, и я с тоской спрашивал себя: "Что ожидает меня,
если в этой местности водятся хищные звери? Ведь они всегда выходят на охоту по
ночам".
Неподалеку стояло широкое, ветвистое дерево. Я решил взобраться на него
и просидеть среди его ветвей до утра. Ничего другого не мог я придумать, чтобы
спастись от зверей. "А когда придет утро, – сказал я себе, – я успею
поразмыслить о том, какой смертью мне суждено умереть, потому что жить в этих
пустынных местах невозможно".
Меня мучила жажда. Я пошел посмотреть, нет ли где поблизости пресной
воды, и, отойдя на четверть мили от берега, к великой моей радости, отыскал
ручеек.
Напившись и положив себе в рот табаку, чтобы заглушить голод, я воротился
к дереву, влез на него и устроился в его ветвях таким образом, чтобы не
свалиться во сне. Затем срезал недлинный сук и, сделав себе дубинку на случай нападения
врагов, уселся поудобнее и от страшной усталости крепко уснул.
Спал я сладко, как не многим спалось бы на столь неудобной постели,
и вряд ли кто-нибудь после такого ночлега просыпался таким свежим и бодрым.
|