Увеличить |
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Робинзон пытается покинуть свой остров
До последнего года моего пребывания на острове я так и не узнал, спасся
ли кто-нибудь с погибшего корабля.
Через несколько дней после кораблекрушения я нашел на берегу, против
того места, где разбился корабль, тело утонувшего юнги. Я глядел на него с искренней
печалью. У него было такое милое, простодушное молодое лицо! Быть может, если
бы он был жив, я полюбил бы его и жизнь моя стала бы гораздо счастливее.
Но не следует сокрушаться о том, чего все равно не воротишь. Я долго
бродил по прибрежью, потом снова подошел к утопленнику. На нем были короткие
холщовые штаны, синяя холщовая рубаха и матросская куртка. Ни по каким
признакам нельзя было определить, какова его национальность: в карманах у него я
не нашел ничего, кроме двух золотых монет да трубки.
Буря утихла, и мне очень хотелось взять лодку и добраться в ней до корабля.
Я не сомневался, что найду там немало полезных вещей, которые могут мне
пригодиться. Но не только это прельщало меня: больше всего меня волновала
надежда, что, может быть, на корабле осталось какое-нибудь живое существо,
которое я могу спасти от смерти.
"И если я спасу его, – говорил я себе, – моя жизнь станет гораздо
светлее и радостнее".
Эта мысль овладела всем моим сердцем: я чувствовал, что ни днем ни ночью
не буду знать покоя, пока не побываю на разбившемся судне. И я сказал себе:
"Будь что будет, а я попробую добраться туда. Чего бы это мне ни
стоило, я должен отправиться в море, если не хочу, чтобы меня замучила совесть".
С этим решением я поспешил вернуться к себе в крепость и стал готовиться
к трудной и опасной поездке.
Я взял хлеба, большой кувшин пресной воды, бутылку рома, корзину с изюмом
и компас. Взвалив себе на плечи всю эту драгоценную кладь, я отправился к тому
берегу, где стояла моя лодка. Вычерпав из нее воду, я сложил в нее вещи и
вернулся за новым грузом. На этот раз я захватил с собой большой мешок риса, второй
кувшин пресной воды, десятка два небольших ячменных лепешек, бутылку козьего
молока, кусок сыру и зонтик.
Все это я с великим трудом перетащил в лодку и отчалил. Сперва я пошел
на веслах и держался возможно ближе к берегу. Когда я достиг северо-восточной
оконечности острова и нужно было поднять парус, чтобы пуститься в открытое
море, я остановился в нерешительности.
"Идти или нет?.. Рисковать или нет?" – спрашивал я себя.
Я взглянул на быструю струю морского течения, огибавшего остров, вспомнил,
какой страшной опасности я подвергался во время своей первой поездки, и
понемногу решимость моя ослабела. Тут сталкивались оба течения, и я видел, что,
в какое бы течение я ни попал, любое из них унесет меня далеко в открытое море.
"Ведь лодка моя так мала, – говорил я себе, – что, стоит подняться
свежему ветру, ее сейчас же захлестнет волной, и тогда гибель моя неизбежна".
Под влиянием этих мыслей я совсем оробел и уже готов был отказаться
от своего предприятия. Я вошел в небольшую бухточку, причалил к берегу, сел на
пригорок и глубоко задумался, не зная, что делать.
Но вскоре начался прилив, и я увидел, что дело обстоит совсем не так
плохо: оказалось, что течение отлива идет от южной стороны острова, а течение
прилива – от северной, так что если я, возвращаясь с разбитого судна, буду
держать курс к северному берегу острова, то останусь цел и невредим.
Значит, бояться было нечего. Я снова воспрянул духом и решил завтра
чуть свет выйти в море.
Наступила ночь. Я переночевал в лодке, укрывшись матросским
бушлатом, а наутро пустился в путь.
Сначала я взял курс в открытое море, прямо на север, пока не попал в
струю течения, направлявшегося на восток. Меня понесло очень быстро, и менее
чем через два часа я добрался до корабля.
Мрачное зрелище предстало перед моими глазами: корабль (очевидно, испанский)
застрял носом между двумя утесами. Корма была снесена; уцелела только носовая
часть. И грот-мачта и фок-мачта были срублены.
Когда я подошел к борту, на палубе показалась собака. Увидев меня, она
принялась выть и визжать, а когда я позвал ее, спрыгнула в воду и подплыла ко
мне. Я взял ее в лодку. Она умирала от голода и жажды. Я дал ей кусок хлеба, и
она набросилась на него, как изголодавшийся в снежную зиму волк. Когда собака
насытилась, я дал ей немного воды, и она стала так жадно лакать, что, наверное,
лопнула бы, если бы дать ей волю.
Затем я взошел на корабль. Первое, что я увидел, были два трупа; они
лежали в рубке, крепко сцепившись руками. По всей вероятности, когда корабль
наскочил на утес, его все время обдавало громадными волнами, так как была
сильная буря, и эти два человека, боясь, чтобы их не смыло за борт, ухватились
друг за Друга, да так и захлебнулись. Волны были такие высокие и так часто
перехлестывали через палубу, что корабль, в сущности, все время находился под
водой, и те, кого не смыла волна, захлебнулись в каютах и в кубрике.
Кроме собаки, на корабле не осталось ни одного живого существа.
Большую часть вещей, очевидно, тоже унесло в море, а те, что остались,
подмокли. Правда, стояли в трюме какие-то бочки с вином или с водкой, но они
были так велики, что я не пытался их сдвинуть.
Было там еще несколько сундуков, которые, должно быть, принадлежали
матросам; два сундука я отнес в лодку, даже не попытавшись открыть их. Если бы
вместо носовой части уцелела корма, мне, наверное, досталось бы много добра,
потому что даже в этих двух сундуках я впоследствии обнаружил кое-какие ценные
вещи. Корабль, очевидно, был очень богатый.
Кроме сундуков, я нашел на корабле бочонок с каким-то спиртным напитком.
В бочонке было не меньше двадцати галлонов, и мне стоило большого труда
перетащить его в лодку. В каюте я нашел несколько ружей и большую пороховницу,
а в ней фунта четыре пороху. Ружья я оставил, так как они были мне не нужны, а
порох взял. Взял я также лопаточку и щипцы для угля, в которых чрезвычайно
нуждался. Взял два медных котелка и медный кофейник.
Со всем этим грузом и с собакой я отчалил от корабля, так как уже начинался
прилив. В тот же день, к часу ночи, я вернулся на остров, измученный и усталый
до крайности.
Я решил перенести свою добычу не в пещеру, а в новый грот, так как туда
было ближе. Ночь я опять провел в лодке, а наутро, подкрепившись едой, выгрузил
на берег привезенные вещи и произвел им подробный осмотр. В бочонке оказался
ром, но, признаться, довольно плохой, гораздо хуже того, который мы пили в
Бразилии.
Зато, когда я открыл сундуки, я нашел в них много полезных и ценных
вещей.
В одном из них был, например, погребец * очень изящной и причудливой
формы. В погребце было много бутылок с красивыми серебряными пробками; в каждой
бутылке – не меньше трех пинт великолепного, душистого ликера. Там же я нашел
четыре банки с отличными засахаренными фруктами; к сожалению, две из них были
испорчены соленой морской водой, но две оказались так плотно закупорены, что в
них не проникло ни капли воды. В сундуке я нашел несколько совсем еще крепких
рубах, и эта находка меня очень обрадовала; затем полторы дюжины цветных шейных
платков и столько же белых полотняных носовых платков, которые доставили мне большую
радость, так как очень приятно в жаркие дни утирать вспотевшее лицо тонким
полотняным платком.
На дне сундука я нашел три мешочка с деньгами и несколько небольших
слитков золота, весом, я думаю, около фунта.
В другом сундуке были куртки, штаны и камзолы, довольно поношенные,
из дешевой материи.
Признаться, когда я собирался на этот корабль, я думал, что найду в
нем гораздо больше полезных и ценных вещей. Правда, я разбогател на довольно
крупную сумму, но ведь деньги были для меня ненужным мусором! Я охотно отдал бы
все деньги за три-четыре пары самых обыкновенных башмаков и чулок, которых не
носил уже несколько лет.
Сложив добычу в надежном месте и оставив там мою лодку, я пошел в обратный
путь пешком. Была уже ночь, когда я вернулся домой. Дома все было в полном
порядке: спокойно, уютно и тихо. Попугай приветствовал меня ласковым словом, и
козлята с такой радостью подбежали ко мне, что я не мог не погладить их и не
дать им свежих колосьев.
Прежние мои страхи с этого времени как будто рассеялись, и я зажил по-старому,
без всяких тревог, возделывая поля и ухаживая за своими животными, к которым я
привязался еще сильнее, чем прежде.
Так я прожил еще почти два года, в полном довольстве, не зная лишений.
Но все эти два года я думал только о том, как бы мне покинуть мой остров. С той
минуты, как я увидел корабль, который сулил мне свободу, мне стало еще более
ненавистно мое одиночество. Дни и ночи проводил я в мечтах о побеге из этой
тюрьмы. Будь в моем распоряжении баркас, хотя бы вроде того, на котором я бежал
от мавров, я без раздумья пустился бы в море, даже не заботясь о том, куда
занесет меня ветер.
Наконец я пришел к убеждению, что мне удастся вырваться на волю лишь
в том случае, если я захвачу кого-нибудь из дикарей, посещавших мой остров.
Лучше всего было бы захватить одного из тех несчастных, которых эти людоеды
привозили сюда, чтобы растерзать и съесть. Я спасу ему жизнь, и он поможет мне
вырваться на свободу. Но план этот очень опасен и труден: ведь для того чтобы
захватить нужного мне дикаря, я должен буду напасть на толпу людоедов и
перебить всех до единого, а это мне едва ли удастся. Кроме того, моя душа
содрогалась при мысли, что мне придется пролить столько человеческой крови хотя
бы и ради собственного спасения.
Долго во мне шла борьба, но наконец пламенная жажда свободы одержала
верх над всеми доводами рассудка и совести. Я решил, чего бы это ни стоило,
захватить одного из дикарей в первый же раз, как они приедут на мой остров.
И вот я стал чуть не ежедневно пробираться из своей крепости к тому
далекому берегу, к которому всего вероятнее могли пристать пироги дикарей. Я
хотел напасть на этих людоедов врасплох. Но прошло полтора года – даже больше!
– а дикари не показывались. В конце концов нетерпение мое стало так велико, что
я забыл о всякой осторожности и вообразил почему-то, что, доведись мне
повстречаться с дикарями, я легко справился бы не то что с одним, но с двумя
или даже с тремя!
|