ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Робинзон изготовляет посуду
Когда шел дождь и нельзя было выйти из дому, я между делом учил своего
попугая говорить. Это очень забавляло меня.
После нескольких уроков он уже знал свое имя, а потом, хотя и не скоро,
научился довольно громко и четко произносить его.
"Попка" было первое слово, какое я услышал на острове из
чужих уст.
Но разговоры с Попкой были для меня не работой, а подспорьем в работе.
В то время у меня было очень важное дело. Давно уже я ломал голову над тем, как
изготовить глиняную посуду, в которой сильно нуждался, но ничего не мог
придумать: не было подходящей глины.
"Только бы найти глину, – думал я, – и мне будет очень нетрудно
вылепить что-нибудь вроде горшка или миски. Правда, и горшок и миску нужно будет
обжечь, но ведь я живу в жарком климате, где солнце горячее всякой печи. Во
всяком случае, моя посуда, просохнув на солнце, станет достаточно крепкой. Ее
можно будет брать в руки, можно будет держать в ней зерно, муку и вообще все
сухие запасы для предохранения их от сырости.
И я решил, что, как только найду подходящую глину, вылеплю несколько
больших кувшинов для зерна. О такой глиняной посуде, в которой можно было бы
стряпать, я пока и не помышлял.
Читатель, несомненно, пожалел бы меня, а может быть, и посмеялся бы
надо мною, если бы я рассказал ему, как неумело я приступал к этой работе, какие
нелепые, неуклюжие, безобразные вещи выходили у меня на первых порах, сколько моих
изделий разваливалось оттого, что глина была недостаточно круто замешана и Не выдерживала
собственной тяжести. Одни горшки у меня потрескались, так как я поторопился
выставить их на солнце, когда оно жгло слишком сильно; другие рассыпались на
мелкие части еще до просушки, при первом прикосновении к ним.
Два месяца я трудился не разгибая спины. Много труда ушло у меня на
то, чтобы найти хорошую гончарную глину, накопать ее, принести домой, обработать,
и все же после долгих хлопот у меня получились всего только две уродливые
глиняные посудины, потому что назвать их кувшинами было никак невозможно.
Но все-таки это были очень полезные вещи. Я сплел из прутьев две большие
корзины и, когда мои горшки хорошо высохли и затвердели на солнце, осторожно
приподнял их один за другим и каждый поставил в корзину. Все пустое
пространство между посудиной и корзиной я для большей сохранности заполнил
рисовой и ячменной соломой. Эти первые горшки предназначались покуда для
хранения сухого зерна. Я боялся, что они отсыреют, если я буду держать в них
влажные продукты. Впоследствии я предполагал хранить в них муку, когда я найду
способ размалывать мое зерно.
Крупные изделия из глины вышли у меня неудачными. Гораздо лучше удавалась
мне выделка мелкой посуды: маленьких круглых горшочков, тарелок, кувшинчиков,
кружек, чашек и тому подобных вещей. Мелкие вещи легче лепить; кроме того, они
ровнее обжигались на солнце и потому были более прочными.
Но все же моя главная задача оставалась невыполненной. Мне нужна
была такая посуда, в которой можно было бы стряпать: она должна была выдерживать
огонь и не пропускать воду, а для этого сделанные мною горшки не годились.
Но вот я как-то развел большой огонь, чтобы испечь на угольях мясо.
Когда оно испеклось, я хотел загасить уголья и нашел между ними случайно попавший
в огонь черепок от разбившегося глиняного кувшина. Черепок раскалился, стал
красен, как черепица, и затвердел, как камень. Я был приятно удивлен этим
открытием.
"Если глиняный черепок так затвердел от огня, то, значит, с
таким же успехом можно обжигать на огне и глиняную посуду", – решил я.
Я думаю, ни один человек в мире не испытывал такой радости по столь
ничтожному поводу, какую испытал я, когда убедился, что мне удалось изготовить
горшки, которые не боятся ни воды, ни огня.
Я едва мог дождаться, когда мои горшки остынут, чтобы можно было налить
в один из них воды, поставить снова на огонь и сварить в нем мясо. Горшок
оказался отличный. Я сварил себе из козлятины очень хороший бульон, хотя, конечно,
если бы положить в него капусты и луку да заправить овсяной мукой, он вышел бы
еще лучше.
Теперь я стал думать о том, как сделать каменную ступку, чтобы размалывать
или, вернее, толочь в ней зерно; ведь о таком замечательном произведении
искусства, как мельница, не могло быть и речи: одной паре человеческих рук было
не под силу выполнить подобную работу.
Но сделать ступку было тоже не так-то просто: в ремесле каменотеса я
был таким же круглым невеждой, как и во всех остальных, и, кроме того, у меня
не было инструментов. Не один день потратил я на поиски подходящего камня, но
ничего не нашел. Тут нужен был очень твердый камень и притом достаточно
большой, чтобы в нем можно было выдолбить углубление.
На моем острове были утесы, но ни от одного из них я при всех
усилиях не мог отколоть обломка подходящих размеров. К тому же для ступки этот хрупкий,
пористый камень из породы песчаников все равно не годился: под тяжелым пестом
он стал бы непременно крошиться, и в муку попадал бы песок.
Таким образом потеряв много времени на бесплодные поиски, я
отказался от мысли о каменной ступке и решил смастерить деревянную, для которой
гораздо легче было найти материал.
Действительно, я скоро наметил в лесу очень твердую колоду, такую большую,
что я с трудом мог сдвинуть ее с места. Я обтесал ее топором, чтобы придать ей
по возможности нужную форму, а затем высек огонь и принялся выжигать в ней
углубление. Так поступают бразильские краснокожие, когда делают лодки. Нечего и
говорить, что эта работа стоила мне большого труда.
Покончив со ступкой, я вытесал тяжелый крупный пест из так называемого
железного дерева. И ступку и пест я спрятал до следующего урожая. Тогда, по
моим расчетам, я получу достаточное количество зерна и можно будет некоторую
часть отделить на муку.
Теперь надо было подумать о том, как я буду месить свои хлебы, когда
приготовлю муку.
Прежде всего, у меня не было закваски; впрочем, этому горю все равно
пособить было нечем, и потому о закваске я не заботился. Но как обойтись без
печи? Это был поистине головоломный вопрос. Тем не менее я все-таки придумал,
чем ее заменить.
Я вылепил из глины несколько посудин вроде блюд, очень широких, но мелких,
и хорошенько обжег их в огне. Я приготовил их задолго до начала жатвы и сложил
в кладовой. Еще раньше у меня был устроен на земле очаг – ровная площадка из квадратных
(то есть, строго говоря, далеко не квадратных) кирпичей, тоже собственного
изделия и тоже хорошо обожженных.
Когда пришла пора печь хлеб, я развел на этом очаге большой огонь. Едва
дрова прогорели, я разгреб уголья по всему очагу и дал им полежать с полчаса,
чтобы очаг раскалился докрасна. Тогда я отгреб весь жар к сторонке и сложил на очаге
свои хлебы. Затем я накрыл их одним из заготовленных мною глиняных блюд, опрокинув
его кверху дном, а блюдо завалил горячими угольями.
И что же? Мои хлебы испеклись, как в самой лучшей печке.
Приятно мне было отведать свежеиспеченного хлеба! Мне казалось, что
я никогда в жизни не едал такого дивного лакомства.
Вообще я в короткое время сделался очень хорошим пекарем; не говоря
уже о простом хлебе, я научился печь пудинги и лепешки из риса. Только пирогов
я не делал, да и то больше потому, что, кроме козлятины и птичьего мяса, у меня
не было никакой другой начинки.
На эти хозяйственные работы ушел весь третий год моего пребывания на
острове.
|