 Увеличить |
Глава IX,
в которой Деревянный
Мичман попадает в беду
Та смесь
романтики и любви к чудесному, которая была в большой степени свойственна
натуре юного Уолтера и которую опека его дяди, старого Соломона Джилса, не
очень-то смыла водами сурового житейского опыта, привела к тому, что он отнесся
с необычайным и восторженным интересом к приключению Флоренс у доброй миссис
Браун. Он упивался им и лелеял его в своей памяти, в особенности ту часть его,
которая имела к нему отношение, пока оно не стало избалованным детищем его
фантазии, не завладело и не начало распоряжаться ею самовластно.
Воспоминание
об этом происшествии и его собственном участии в нем сделалось, быть может, еще
пленительнее благодаря еженедельным воскресным мечтаниям старого Соля и
капитана Катля. Вряд ли хоть одно воскресенье прошло без таинственных намеков
на Ричарда Виттингтона, брошенных кем-либо из этих почтенных друзей; а капитан
Катль так далеко зашел, что даже купил весьма старинную балладу, которая долго
болталась вместе с многими другими, выражавшими главным образом чувства
моряков, на глухой стене на Комершел-роуд; это поэтическое произведение повествовало
об ухаживании и бракосочетании подающего надежды юного грузчика угля с некоей
«красоткой Пэг», весьма достойной дочкой шкипера и совладельца ньюкаслского
угольного судна. В этой волнующей легенде капитан Катль усматривал глубокое
философское сходство с положением Уолтера и Флоренс, и она действовала на него
столь возбуждающе, что в торжественных случаях, как, например, в дни рождения и
в некоторые другие нецерковные праздники, он во все горло распевал эту песню в
маленькой гостиной, выводя поразительную трель в слове «Пэ-э-эг», которым, в
честь героини произведения, заканчивался каждый куплет.
Но простодушный,
веселый, общительный мальчик не очень склонен анализировать природу своих
собственных чувств, как бы сильно они им ни владели; и Уолтеру трудно было бы
разрешить эту задачу. Он очень полюбил верфь, где встретил Флоренс, и улицы
(вовсе не привлекательные), по которым они шли домой. Башмаки, которые так
часто спадали по дороге, он хранил у себя в комнате; а сидя как-то вечером в
маленькой задней гостиной, он нарисовал целую галерею воображаемых портретов
Доброй миссис Браун. Быть может, после этого памятного события он начал больше
заботиться о своем костюме; и несомненно ему доставляло удовольствие в часы
досуга ходить в тот квартал, где находился дом мистера Домби, с туманной
надеждой встретить на улице маленькую Флоренс. Но отношение у него ко всему
этому было совсем мальчишеское и наивное. Флоренс была очень хорошенькой, а
любоваться хорошеньким личиком приятно. Флоренс была беззащитной и слабой, и он
с гордостью думал о том, что ему удалось оказать ей покровительство и помощь.
Флоренс была самым благодарным маленьким созданием в мире, и очаровательно было
видеть ее лицо, светившееся горячей благодарностью. На Флоренс не обращали
внимания и относились к ней с холодным пренебрежением, и сердце его
преисполнилось юношеского интереса к заброшенному ребенку в скучном,
величественном доме.
Вот
почему случилось так, что, быть может, несколько раз в течение года Уолтер
раскланивался с Флоренс на улице, а Флоренс останавливалась, чтобы пожать ему
руку. Миссис Уикем (которая, переделывая на свой лад его фамилию, неизменно
называла его «молодым Грейвом»[43]),
зная историю их знакомства, так привыкла к этому, что никакого внимания не
обращала. С другой стороны, мисс Нипер скорее искала этих встреч; ее
чувствительное юное сердце было втайне расположено к миловидному Уолтеру и
склонно верить, что это чувство не остается без ответа.
Таким
образом, Уолтер не только не забывал впечатления от знакомства с Флоренс, но
оно глубже и глубже запечатлевалось в его памяти. Что касается необычайною его
начала и всех мелких обстоятельств, придававших ему особый характер и прелесть,
он относился к ним скорее как к занимательному рассказу, пленявшему его
воображение и не выходившему у него из головы, чем к подлинному событию, в
котором он играл какую-то роль. По его мнению, эта встреча выдвигала на первый
план Флоренс, но не его. Иногда он думал (и тогда шагал очень быстро), как было
бы чудесно, — уйди он в плавание на следующий день после этой первой
встречи; за морем он совершал бы чудеса, после долгого отсутствия вернулся бы
адмиралом, сверкающим всеми цветами радуги, как дельфин, или по крайней мере
капитаном почтового судна с нестерпимо блестящими эполетами, женился бы на
Флоренс (к тому времени красивой молодой женщине), невзирая на зубы, галстук и
часовую цепочку мистера Домби, и с торжеством увез бы ее куда-нибудь к лазурным
берегам. Но эти полеты фантазии редко покрывали медную табличку конторы Домби и
Сына глянцем золотой надежды или бросали ослепительный блеск на грязные окна в
потолке; и когда капитан и дядя Соль толковали о Ричардс Виттингтоне и
хозяйских дочерях, Уолтер чувствовал, что понимает настоящее свое положение у
Домби и Сына гораздо лучше, чем они.
Вот
почему он изо дня в день продолжал делать то, что должен был делать, бодро,
усердно и весело; видел насквозь дядю Соля и капитана Катля с их розовыми
надеждами и, однако, упивался своими собственными смутными и фантастическими
мечтами, по сравнению с которыми их мечты были будничными и осуществимыми.
Таково было его положение в эпоху миссис Пипчин, когда он казался немного
старше, чем был раньше, но оставался все тем же живым, беззаботным, легкомысленным
мальчиком, как в тот день, когда ворвался в гостиную, ведя за собой дядю Соля и
воображаемых сотрапезников, и светил ему во время поисков той самой мадеры.
— Дядя
Соль, — сказал Уолтер, — мне кажется, вы нездоровы. Вы ничего не ели
за завтраком. Если так будет продолжаться, я приглашу доктора.
— Он
не может дать то, что мне нужно, мой мальчик, — сказал дядя Соль. — А
если может — значит у него прекрасная практика… и все-таки он не даст.
— Что
же это такое, дядя? Покупатели?
— Да, —
со вздохом отвечал дядя Соль. — Покупатели пригодились бы.
— Черт
возьми, дядя! — воскликнул Уолтер, со стуком поставив чашку и хлопнув
рукой по столу. — Когда я вижу, как люди толпами ходят целый день по улице
и десятками снуют каждую минуту мимо лавки, меня так и подмывает выскочить,
схватить кого-нибудь за шиворот, притащить сюда и заставить его купить на
пятьдесят фунтов инструментов за наличные деньги. Ну, что вы там рассматриваете
у двери? — продолжал Уолтер, обращаясь к старому джентльмену с напудренной
головой (так, чтобы тот, разумеется, не слышал), который во все глаза смотрел
на морскую подзорную трубу. — От этого никакого толку нет. Так я и сам
могу! Войдите и купите ее.
Но
старый джентльмен, удовлетворив свое любопытство, спокойно пошел дальше.
— Ушел! —
воскликнул Уолтер. — Все они так. Но, дядя… послушайте, дядя Соль, —
старик задумался и не отозвался на первое его обращение, — не унывайте! Не
теряйте бодрости, дядя. Уж когда начнут поступать заказы, их будет такая куча,
что вы не в состоянии будете исполнить все.
— Все
уже будет исполнено, когда они начнут поступать, мой мальчик, — отвечал
Соломон Джилс. — Не поступят они в эту лавку, покуда я из нее не выйду.
— Послушайте,
дядя! Право же, вы не должны так говорить! — убеждал Уолтер. — Не
надо!
Старый
Соль пытался принять бодрый вид и как только мог весело улыбнулся ему через маленький
стол.
— Ничего
особенного не случилось, правда, дядя? — спросил Уолтер, облокачиваясь на
поднос и наклоняясь вперед, чтобы говорить более ласково. — Если
что-нибудь случилось, будьте со мной откровенны, дядя, и расскажите мне все.
— Нет!
Нет! Нет! — отвечал старый Соль. — Особенного? Нет! Нет! Что же
особенного могло случиться?
В ответ
Уолтер недоверчиво покачал головой.
— Вот
это я и хочу знать, — сказал он, а вы спрашиваете меня. Послушайте, что я
вам скажу, дядя: когда я вас вижу таким, как сейчас, я, право, жалею, что живу
с вами.
Старый
Соль невольно раскрыл глаза.
— Да.
Хотя не было еще человека счастливее, чем счастлив я с вами сейчас, — и
так было всегда, но, право же, я жалею, что с вами живу, когда вижу, что вас
что-то беспокоит.
— Тогда
я бываю скучным, я это знаю, — заметил Соломон, покорно потирая руки.
— Вот
что я хочу сказать, дядя Соль, — продолжал Уолтер, наклоняясь еще ближе,
чтобы похлопать его по плечу, — тогда я чувствую, что вместо меня должна
была бы сидеть здесь с вами и разливать чай славная, маленькая, пухленькая жена
— чудесная, тихая, приятная старая леди, которая была бы вам под пару и знала
бы, как обращаться с вами и поддерживать доброе расположение духа. Такого
любящего племянника, как я, никогда еще не бывало (а я, конечно, и не мог быть
иным), но ведь я — всего-навсего племянник и не могу быть вам таким другом,
когда вы пасмурны и не в своей тарелке, каким стала бы она много лет назад,
хотя, право же, я бы отдал, что угодно, только бы подбодрить вас. Так вот,
говорю я, когда я вижу, что вас что-то беспокоит, тогда мне жаль, что нет около
вас кого-нибудь получше, чем такой бестолковый, грубый мальчишка, как я, у
которого есть желанье утешить вас, дядя, но нет уменья… нет уменья, —
повторил Уолтер, наклоняясь еще ближе, чтобы пожать руку дяде.
— Уоли,
дорогой мой мальчик, — сказал Соломон, — если бы приятная старая леди
и расположилась в этой гостиной сорок пять лет тому назад, все равно я бы не
мог любить ее больше, чем люблю тебя.
— Я
это знаю, дядя Соль, — отвечал Уолтер. — Клянусь богом, я это знаю.
Но вы не сгибались бы под бременем таинственных забот, если бы она была с вами,
потому что она бы знала, как избавить вас от них, а я не знаю.
— Нет,
нет! И ты знаешь, — возразил инструментальный мастер.
— Ну,
так что же случилось, дядя Соль? — ласково спросил Уолтер. — Скажите!
Что случилось?
Соломон
Джилс настаивал на том, что ничего не случилось, и утверждал это так
решительно, что племяннику ничего не оставалось делать, как весьма неискусно
притвориться, будто он ему поверил.
— Я
одно могу сказать, дядя Соль: если что-нибудь…
— Но
ничего не случилось, — сказал Соломон.
— Отлично, —
отвечал Уолтер. — Стало быть, мне больше нечего сказать, и это очень
хорошо, потому что мне пора идти на службу. Я загляну мимоходом, дядя,
посмотреть, как у вас дела. И помните, дядя! Больше я никогда не буду вам
верить и никогда не буду рассказывать о мистере Каркере-младшем, если узнаю,
что вы меня обманываете!
Соломон
Джилс, смеясь, посоветовал ему узнать что-нибудь в этом роде, и Уолтер,
обдумывая всевозможные несбыточные планы сколотить состояние и создать
Деревянному Мичману независимое положение, отправился в контору Домби и Сына с
таким мрачным видом, с каким обычно туда не являлся.
В те дни
жил за углом — в самом конце Бишопстет-стрит — некий Броли, присяжный маклер и
оценщик, который имел лавку, где всевозможная подержанная мебель выставлена
была в самом нелепом виде и в положении и комбинациях, совершенно чуждых ее
назначению. Дюжины стульев, прицепленных к умывальникам, которые с трудом
взгромоздились на плечи буфетов, взобравшихся, в свою очередь, на перевернутые
обеденные столы, гимнастически задиравшие ноги на других обеденных столах, были
расположены еще в сравнительном порядке. Десертный прибор, состоявший из крышек
для блюд, рюмок и графинов, был расставлен на лоне кровати с балдахином для
развлечения такой приятной компании, как три-четыре кочерги и лампа из холла.
Комплект оконных занавесок, которые не подошли бы ни к одному окну, изящно
драпировал баррикаду из комодов, заставленных аптекарскими пузырьками, —
тогда как бездомный каминный коврик, разлученный со своим природным другом —
очагом, в несчастье своем храбро противостоял резкому восточному ветру и трепетал
в меланхолическом согласии с пронзительными жалобами кабинетного пианино,
которое чахло, теряя ежедневно по струне и слабо откликаясь на уличный шум
своим дребезжащим и больным мозгом. Что касается неподвижных часов, которые и
пальцем не могли пошевельнуть и, казалось, так же неспособны были идти
нормальным ходом, как и денежные дела прежних их владельцев, то их было много в
лавке мистера Броли; а всевозможные зеркала, случайно расставленные так, что
давали отражения и преломления с закономерностью нарастания сложных процентов,
являли глазу вечную перспективу банкротства и разорения.
Сам
мистер Броли был румяным, курчавым, плотным человеком с влажными глазами и покладистым
нравом, ибо эта порода Гаев Мариев, сидящих на развалинах чужого Карфагена[44], всегда сохраняет
хорошее расположение духа. Иной раз он заглядывал в лавку Соломона, дабы задать
какой-нибудь вопрос об инструментах, с которыми имел дело Соломон, и Уолтер
знал его достаточно, чтобы здороваться с ним, встречаясь на улице; но так как
этим и ограничивалось знакомство маклера с Соломоном Джилсом, то Уолтер немало
удивился, когда, вернувшись до полудня, согласно своему обещанию, застал
мистера Броли, который сидел в задней гостиной, засунув руки в карманы и повесив
шляпу за дверью.
— Ну,
что, дядя Соль? — сказал Уолтер. Старик понуро сидел по другую сторону
стола, а очки его находились каким-то чудом на носу, а не на лбу. — Как вы
теперь себя чувствуете?
Соломон
покачал головой и махнул рукой в сторону маклера, как бы представляя его.
— Что-нибудь
случилось? — затаив дыхание, спросил Уолтер.
— Нет,
нет! Ничего не случилось, — сказал мистер Броли. — Пусть это вас не
тревожит.
Уолтер с
немым изумлением переводил взгляд с маклера на дядю.
— Дело
в том, — сказал мистер Броли, — что тут есть неоплаченный вексель —
триста семьдесят с лишним. Вексель просрочен и попал ко мне.
— Попал
к вам? — воскликнул Уолтер, окидывая взглядом лавку.
— Да, —
сказал мистер Броли конфиденциальным тоном, покачивая при этом головой, как будто
настаивал на том, что им всем надлежит чувствовать себя прекрасно. —
Исполнительный приказ о взыскании. Вот что это значит. Пусть это вас не
тревожит. Я пришел сам, чтобы все было сделано тихо и мирно. Вы меня знаете.
Никакой огласки не будет.
— Дядя
Соль! — пробормотал Уолтер.
— Уоли,
мой мальчик, — отозвался дядя, — это случилось впервые. Такой беды
никогда еще со мной не бывало. Я слишком стар, чтобы начинать сначала.
Снова
сдвинув очки на лоб (ибо они больше уже не могли скрыть его волнение), он
заслонил лицо рукой и заплакал, и слезы закапали на его кофейного цвета жилет.
— Дядя
Соль! Пожалуйста! Ох, не надо! — воскликнул Уолтер, который буквально
оцепенел от ужаса при виде плачущего старика. — Ради бога, не надо этого!
Мистер Броли, что же мне делать?
— Я
бы вам посоветовал отыскать какого-нибудь друга, — сказал мистер
Броли, — и потолковать с ним.
— Совершенно
верно! — вскричал Уолтер, хватаясь за соломинку. — Правильно!
Благодарю вас. Капитан Катль — вот кто нам нужен, дядя. Подождите, пока я
сбегаю к капитану Катлю. Пожалуйста, присмотрите за дядей, мистер Броли, и
постарайтесь его успокоить, пока меня нет. Не отчаивайтесь, дядя Соль. Не
падайте духом, держитесь молодцом!
Выпалив
все это с большим жаром и не обращая внимания на бессвязные возражения старика,
Уолтер выскочил сломя голову из лавки и, сбегав в контору, чтобы испросить
разрешение на отлучку по случаю внезапной болезни дяди, пустился во всю прыть к
жилищу капитана Катдя.
Все как
будто изменилось, когда он бежал по улицам. Была обычная сутолока и шум
двуколок, ломовых телег, омнибусов, подвод и пешеходов, но несчастье, постигшее
Деревянного Мичмана, сделало все каким-то чужим и новым. Дома и лавки были не
те, что прежде, и на фасадах только и можно было видеть, что полномочие мистера
Броли, написанное крупными буквами. Маклер, казалось, завладел даже церквами,
ибо шпили их как-то непривычно вздымались к небу. Даже само небо изменилось, и
казалось, на нем был начертан исполнительный приказ.
Капитан
Катль жил на берегу маленького канала около Индийских доков, где был разводной
мост, который время от времени раздвигался, чтобы пропустить какое-нибудь
странствующее чудовище — судно, пробиравшееся вдоль улицы подобно выброшенному
на мель Левиафану. Любопытен был постепенный переход от суши к воде по мере
приближения к жилищу капитана Катля. Он начинался с торчащих флагштоков как
неотъемлемой принадлежности трактиров; затем шли лавки матросского платья с
вязаными куртками, зюйдвестками и самыми прочными и самыми широкими парусиновыми
штанами, вывешенными снаружи. За ними следовали кузницы, где ковали якоря и
цепи, где большие молоты целый день били со звоном по железу, затем шли ряды
домов с маленькими увенчанными флюгером мачтами, поднимающимися из зарослей
красных бобов. Затем канавы. Затем подстриженные ивы. Затем снова канавы. Затем
какие-то странные полосы грязной воды, едва различимые из-за судов, покрывавших
их. Затем в воздухе повеяло запахом стружек; и все прочие ремесла вытеснило
изготовление мачт, весел, блоков и постройка лодок. Затем почва стала
болотистой и вязкой. Зятем уже ничем не пахло, кроме рома и сахара. Затем на
Бриг-Плейс как раз перед вами возникало жилище капитана Катля, где второй этаж
был в то же время и самым верхним.
Капитан
был одним из тех людей, у кого одеяние и тело как будто вытесаны из одного
куска дуба; самое пылкое воображение едва ли может отделить от них хотя бы
незначительную часть их одежды. Поэтому, когда Уолтер постучал в дверь, а
капитан тотчас высунул голову из маленького окошка, выходившего на улицу, и
окликнул его, причем, как всегда, на нем уже была надета твердая глянцевитая
шляпа, рубашка с воротничком, концы которого походили на паруса, и просторный синий
костюм, — Уолтер был совершенно убежден, что он всегда пребывает в таком
виде, точно капитан был птицей, а костюм — его оперением.
— Уолтер,
мой мальчик! — сказал капитан Катль. — Держись крепче и постучи еще
раз. Погромче! Сегодня стирка.
Уолтер в
нетерпении оглушительно застучал дверным кольцом.
— Вот
это здорово! — сказал капитан Катль и тотчас спрятался, словно ждал
шквала.
И он не
ошибся; ибо вдовствующая леди с рукавами, засученными до плеч, и руками, покрытыми
мыльной пеной и дымящимися от горячей воды, явилась на призыв с поразительной
быстротой. Прежде чем посмотреть на Уолтера, она взглянула на дверное кольцо, а
затем, смерив взглядом мальчика с головы до ног, выразила удивление, что кольцо
уцелело.
— Насколько
мне известно, капитан Катль дома, — сказал Уолтер с заискивающей улыбкой.
— Дома? —
отвечала вдовствующая леди. — Вот как!
— Он
только что говорил со мной, — торопливо пояснил Уолтер.
— Говорил? —
отозвалась вдовствующая леди. — В таком случае, быть может, вы передадите
ему привет от миссис Мак-Стинджер и скажете, что в следующий раз, когда он унизит
себя и свою квартиру, переговариваясь через окно, она будет ему признательна,
если он также спустится вниз и откроет дверь.
Миссис
Мак-Стинджер говорила громко и прислушивалась, не последует ли каких-нибудь замечаний
из второго этажа.
— Я
передам, — сказал Уолтер, — если вы будете любезны и впустите меня,
сударыня.
Дело в
том, что его удерживало деревянное укрепление, тянувшееся поперек двери и
возведенное здесь для того, чтобы юные Мак-Стинджеры в часы досуга не скатились
со ступенек.
— Смею
надеяться, — презрительно сказала миссис Мак-Стинджер, — что парень,
который может вышибить мою дверь, сумеет и перепрыгнуть через это.
Но когда
Уолтер принял ее слова за разрешение войти и перепрыгнул, миссис Мак-Стинджер
немедленно спросила, является ли дом англичанки ее крепостью[45] или нет, и неужели к ней
может врываться любой бездельник.
Желание
ее получить сведения о сем предмете было все еще очень велико, когда Уолтер, поднявшись
по маленькой лестнице сквозь искусственный туман, вызванный стиркой, вследствие
коей перила покрылись липким потом, вошел в комнату капитана Катля и застал
этого джентльмена в засаде за дверью.
— Никогда
ни одного пенни не был ей должен, Уольр, — шепотом сказал капитан Катль, а
лицо его явно выражало смятение. — Оказывал ей кучу услуг и детям ее.
Все-таки по временам она ведьма. Тьфу!
— Я
бы отсюда выехал, капитан Катль, — сказал Уолтер.
— Не
смею, Уольр, — возразил капитан. — Она меня отыщет, куда бы я ни
ушел. Садись. Что Джилс?
Капитан
(в шляпе) сидел за обедом, состоявшим из холодной баранины, портера и
дымящегося горячего картофеля, который он сам варил и по мере надобности
вынимал из небольшой кастрюли, помещавшейся над огнем в камине. В обеденное
время он отвинчивал свой крючок и вместо него ввинчивал в деревянное гнездо
нож, которым уже начал очищать картофелину для Уолтера. Комнатушки у него были
маленькие и пропахшие табачным дымом, но довольно уютные: все вещи были уложены
и расставлены так тщательно, словно здесь каждые полчаса случалось
землетрясение.
— Что
Джилс? — осведомился капитан.
Уолтер,
который к тому времени отдышался, но зато утратил бодрость — временный подъем,
вызванный быстрой ходьбой, — посмотрев с минуту на вопрошавшего, сказал:
— О
капитан Катль! — и залился слезами.
Нет слов
изобразить ужас капитана, вызванный этим зрелищем. Образ миссис Мак-Стинджер
совершенно стерся. Он уронил картофелину и вилку — уронил бы и нож, если бы это
было возможно, и сидел, глядя на мальчика, словно приготовился услышать тотчас
же, что земля в Сити разверзлась и поглотила его старого друга, кофейного цвета
костюм, пуговицы, хронометр, очки и все прочее.
Но когда
Уолтер сообщил ему, что, в сущности, произошло, капитан Катль после минутного
раздумья обнаружил живую деятельность. Он выложил из маленькой металлической
чайницы, стоявшей на верхней полке буфета, весь свой наличный капитал
(равнявшийся тринадцати фунтам и полукроне), каковой препроводил в один из
карманов своего широкого синего фрака; затем обогатил это хранилище содержимым
своего ящика со столовым серебром, а именно двумя стертыми скелетами чайных
ложек и старомодными кривыми щипцами для сахара; извлек свои огромные серебряные
с двойной крышкой часы из глубин, где они покоились, дабы удостовериться, что
эта драгоценность цела и невредима; снова привинтил крючок к правому запястью
и, схватив палку, усеянную шишками, предложил Уолтеру отправиться в путь.
Вспомнив, однако, в разгар добродетельного своего возбуждения, что миссис
Мак-Стинджер, быть может, подстерегает его внизу, капитан Катль в последний
момент заколебался и даже взглянул на окно, словно у него мелькнула мысль
воспользоваться этим необычным выходом, только бы не встречаться с грозным
врагом. Однако он решил прибегнуть к военной хитрости.
— Уольр, —
сказал капитан, робко подмигивая, — ступай вперед, мой мальчик. Когда
войдешь в коридор, крикни: «До свидания, капитан Катль!» — и закрой дверь. А
затем жди на углу этой улицы, покуда не увидишь меня.
Эти
распоряжения вытекали из предварительного изучения тактики неприятеля, ибо
когда Уолтер спустился по лестнице, миссис Мак-Стинджер подобно мстительному
духу вылетела из маленькой кухни. Но, не налетев, вопреки своим ожиданиям, на
капитана, она только упомянула еще раз о дверном кольце и снова влетела в
кухню.
Прошло
минут пять, прежде чем капитан Катль собрался с духом и отважился на побег, так
как Уолтер ждал именно столько времени на углу, оглядываясь на дом и не видя
никаких признаков твердой глянцевитой шляпы. Наконец капитан выскочил из двери
со скоростью ядра, подошел к нему стремительно и ни разу не оглянулся, а как
только они покинули эту улицу, начал насвистывать песенку.
— Дядя
сильно накренился, Уольр? — осведомился капитан, когда они шли по улице.
— Боюсь,
что да. Если бы вы его видели сегодня утром, вы бы никогда этого не забыли.
— Шагай
быстрей, Уольр, мой мальчик, — сказал капитан, прибавив шагу, — и так
же быстро ходи во все дни твоей жизни. Перелистай катехизис, чтобы отыскать
этот совет, и следуй ему!
Капитан
был слишком занят своими мыслями о Соломоне Джилсе, к которым примешивалось,
быть может, и воспоминание о недавнем бегстве от миссис Мак-Стинджер, чтобы
приводить дорогой еще какие-нибудь цитаты в интересах нравственного
усовершенствования Уолтера. Больше они не обменялись ни словом, пока не подошли
к двери старого Соля, где злополучный Деревянный Мичман с инструментом у глаза,
казалось, обозревал горизонт в поисках друга, который помог бы ему выпутаться
из беды.
— Джилс! —
сказал капитан, вбегая в заднюю гостиную и с большой нежностью беря его за
руку. — Держитесь носом против ветра, и мы пробьемся. Единственное, что вы
должны делать, — продолжал капитан с важностью человека, изрекающего одно
из драгоценнейших практических правил, когда-либо открытых человеческой
мудростью, — это держаться носом против ветра — и мы пробьемся!
Старый
Соль ответил на рукопожатие и поблагодарил друга. Затем капитан Катль с торжественностью,
приличествующей моменту, положил на стол две чайных ложки и щипцы для сахара,
серебряные часы и наличные деньги и спросил маклера мистера Броли, велик ли
долг.
— Послушайте!
Хватит вам этого? — спросил капитан Катль.
— Господь
с вами! — отвечал маклер. — Неужели вы думаете, что от этого может
быть какая-нибудь польза?
— Почему
бы нет? — осведомился капитан.
— Почему?
Сумма равняется тремстам семидесяти с лишним, — ответил маклер.
— Не
беда, — возразил капитан, хотя он был явно смущен этой цифрой. —
Полагаю, любая рыба, попадающая к вам в сети, остается рыбой.
— Разумеется, —
сказал мистер Броли. — Но селедка, знаете ли, не кит.
Это
философическое замечание, казалось, поразило капитана. Он размышлял с минуту,
поглядывая при этом на маклера, как на великого мудреца, а затем отозвал в
сторону мастера судовых инструментов.
— Джилс, —
сказал капитан Катль, — по какому обязательству? Кто кредитор?
— Тише, —
отозвался старик. — Отойдем подальше. Не говорите при Уоли. Это поручительство
за отца Уоли, старое обязательство. Я много выплатил, Нэд, но времена для меня
настали такие тяжелые, что сейчас я ничего не могу поделать. Я это предвидел,
но помочь ничем не мог. Ради бога, ни слова при Уоли.
— Но
ведь какие-нибудь деньги у вас есть? — шепотом спросил капитан.
— Да,
да… о да… кое-что у меня есть, — отвечал старый Соль, сначала засунув руки
в пустые карманы, а затем ухватившись за свой валлийский парик, словно надеялся
выдавить из него золото. — Но я… то немногое, что у меня есть, нельзя
обратить в наличные деньги, Нэд; Это невозможно. Я старался сделать что-нибудь
для Уоли, но я старомоден и отстал от века. Они и тут и там, и… и, короче
говоря, все равно что нигде, — сказал старик, растерянно озираясь.
Он так
был похож на помешанного, который припрятал свои деньги в разных местах и забыл
— где, что капитан следил за его взглядом, питая слабую надежду, не вспомнит ли
тот о нескольких сотнях фунтов, спрятанных в дымоходе или в погребе. Но Соломон
Джилс знал, что этого не случится.
— Я
отстал от века, дорогой мой Нэд, — сказал Соль с покорным
отчаянием, — совсем отстал. Не имеет смысла плестись за ним где-то далеко
позади. Товар пусть лучше продадут — он стоит больше, чем нужно для уплаты
этого долга, — а я лучше уйду куда-нибудь и покончу счеты с жизнью. Больше
нет у меня энергии. Я не понимаю того, что происходит. Уж лучше проститься со
всем этим. — Пусть продадут товар и снимут его, — сказал старик,
указывая дрожащей рукой на Деревянного Мичмана, — и пусть мы оба пойдем на
слом.
— А
как вы думаете поступить с Уольром? — спросил капитан. — Ну-ну!
Присядьте, Джилс, присядьте и дайте мне подумать. Если бы не приходилось мне
жить на маленькую ренту, которая до сегодняшнего дня была достаточно большой,
мне незачем было бы думать. А вы только держитесь носом против ветра, —
сказал капитан, снова предлагая этот неопровержимый утешительный совет, —
и все обойдется.
Старый
Соль от души поблагодарил, но вместо того, чтобы его выполнить, встал и
прислонился головой к каминной доске.
Некоторое
время капитан Катль шагал взад и вперед по лавке, сосредоточенно размышляя и
столь мрачно хмуря косматые черные брови, наползавшие ему на нос, словно
облака, опускавшиеся на гору, что Уолтер боялся прервать каким-нибудь замечанием
течение его мыслей. Мистер Броли, который отнюдь не хотел быть в тягость
обществу и который был человеком обходительным, бродил, тихо посвистывая, среди
товаров, стучал по барометрам, встряхивал компасы, словно пузырьки с микстурой,
поднимал ключи магнитом, смотрел в подзорные трубы, пытался усвоить правила пользования
глобусами, насаживал себе на нос параллельные линейки и предавался другим физическим
опытам.
— Уольр! —
сказал, наконец, капитан. — Я придумал!
— Придумали,
капитан Катль? — с великим воодушевлением воскликнул Уолтер.
— Иди
сюда, мой мальчик, — сказал капитан — Товар — это одно обеспечение. Я —
другое. Твой патрон — вот кто даст ссуду.
— Мистер
Домби? — пробормотал Уолтер. Капитан важно кивнул головой.
— Посмотри
на него, — сказал он. — Посмотри на Джилса. Если начнут распродавать
эти вещи, он умрет. Ты сам знаешь, что умрет. Мы должны перевернуть все вверх
дном, не оставить камня на камне, — и вот тебе камень.
— Камень!
Мистер Домби! — пробормотал Уолтер.
— Прежде
всего сбегай в контору и узнай, там ли он, — сказал капитан Катль, хлопнув
его по спине. — Живо!
Уолтер
почувствовал, что должен подчиниться приказу, — один взгляд, брошенный на
дядю, заставил бы его решиться, если бы он думал иначе, — и кинулся его
исполнять. Вскоре он вернулся, запыхавшись, и сообщил, что мистера Домби нет в
городе. Была суббота, и он уехал в Брайтон.
— Вот
что я тебе скажу. Уольр, — объявил капитан, который за время его
отсутствия, казалось, приготовился к такой помехе. — Мы едем в Брайтон. Я
тебя поддержу, мой мальчик. Я тебя поддержу, Уольр. Мы едем в Брайтон с
вечерней пассажирской каретой.
Если уже
нужно было обращаться к мистеру Домби — о чем страшно было подумать, — Уолтер
чувствовал, что предпочел бы сделать это один и без всякой помощи, но не
прибегать к такой поддержке, как личное влияние капитана Катля, коему, по его
предположениям, мистер Домби вряд ли придаст значение. Но так как капитан,
по-видимому, был противоположного мнения, от которого не отступал, и так как
дружеские его чувства были слишком пылки и серьезны, чтобы мог ими пренебрегать
человек гораздо моложе его, то Уолтер воздержался от всяких возражений. Посему
Катль, торопливо попрощавшись с Соломоном Джилсом и снова отправив в карман
наличные деньги, чайные ложки, щипцы для сахара и серебряные часы, — с
целью, как подумал с ужасом Уолтер, произвести потрясающее впечатление на
мистера Домби, — не теряя ни минуты, повел юношу в контору пассажирских
карет и по дороге несколько раз повторил, что останется верен ему до конца.
|
