ГЛАВА XIII
— Друг мой, Ольга, есть бог на небесах, — есть на
земле счастье…
— Дай бог тебе счастье, если ты веришь им обоим! —
отвечала она, и рука ее играла густыми кудрями беспечного юноши; а их лодка
скользила неприметно вдоль по реке, оставляя белый змеистый след за собою между
темными волнами; весла, будто крылья черной птицы, махали по обеим сторонам их
лодки; они оба сидели рядом, и по веслу было в руке каждого; студеная влага с
легким шумом всплескивала, порою озаряясь фосфорическим блеском; и потом
уступала, оставляя быстрые круги, которые постепенно исчезали в темноте; — на
западе была еще красная черта, граница дня и ночи; зарница, как алмаз,
отделялась на синем своде, и свежая роса уж падала на опустелый берег
<Суры>; — мирные плаватели, посреди усыпленной природы, не думая
о будущем, шутили меж собою; иногда Юрий каким-нибудь движением заставлял
колебаться лодку, чтоб рассердить, испугать свою подругу; но она умела
отомстить за это невинное коварство; неприметно гребла в противную сторону, так
что все его усилия делались тщетны, и челнок останавливался, вертелся… смех,
ласки, детские опасения, всё так отзывалось чистотой души, что если б демон
захотел искушать их, то не выбрал бы эту минуту; — Ольга не считала свою любовь
преступлением; она знала, хотя всячески старалась усыпить эту мысль, знала, что
близок ужасный, кровавый день… и… небо должно было заплатить ей за будущее — в
настоящем; она имела сильную душу, которая не заботилась о неизбежном, и по
крайней мере хотела жить — пока жизнь светла; как она благодарила судьбу за то,
что брат ее был далеко; один взор этого непонятного, грозного существа оледенил
бы все ее блаженство; — где взял он эту власть?..
— Будет ли конец нашей любви! — сказал Юрий,
перестав грести и положив к ней на плечо голову; — нет, нет!.. — она
продолжится в вечность, она переживет нашу земную жизнь, и ели б наши души не
были бессмертны, то она сделала бы их бессмертными; — клянусь тебе, ты одна
заменишь мне все другие воспоминанья — дай руку… эта милая рука; — она так
бела, что светит в темноте… смотри, береги же мой перстень, Ольга! — ты не
слушаешь? не веришь моим клятвам?
Вместо ответа она запела вполголоса следующую песню:
Воет ветер,
Светит месяц:
Девушка плачет —
Милый в чужбину скачет;
Ни дева, ни ветер
Не замолкнут:
Месяц погаснет,
Милый изменит!
— Прочь эту песню, — воскликнул Юрий, — кто
тебя ее выучил.
— Никто, сама.
— Не верю. — Разве ты во мне сомневаешься!..
— Нет; — однако ты слишком обещаешь — мы скоро
расстанемся… а там —… там….
— О, если только это пугает тебя, то знай… я скоро не
поеду… я пробуду здесь еще три месяца…
— Три месяца! боже! — она содрогнулась; — ее
сердце облилось холодом.
— А потом, — сказал Юрий, стараясь ее утешить, и
не понимая значения этого: боже! — потом съезжу в полк, возьму отставку, и
возвращусь опять к тебе… тогда ты будешь моею, вопреки всем ничтожным
предрассудкам. — Если даже мой отец захочет разлучить нас, если… о —
нет! — он дал мне жизнь, а ты меня даришь миллионом жизней в каждой
улыбке…
— Три месяца, три месяца, — и несколько
дней, — повторяла не слушая Ольга… ее ум остановился на этой пагубной
неизменной мысли.
Они причалили к берегу… уж было очень темно; деревенская
церковь с своей странной колокольней рисовалась на полусветлом небосклоне
запада, подобно тени великана; и попеременно озаряемые окна дома одни были
видны сквозь редкий ветельник.
Они шли под руку; молча, — вдоль по узкой тропинке и,
поровнявшись с разрушенной баней, вдруг услышали грубые голоса; — «посмотрим,
что такое», — шепнул Юрий. Она машинально остановилась.
— Да скоро ли? — спросил первый голос.
— На-днях; уж в округе начинается кутерьма. Да будет ли
у вас готово, — сказал другой.
— Всё будет — уж это наше дело… одни только не смеем; и
до вашего прихода будем молчать… воля твоя.
— Ну пожалуй.
— Да правда ли, что будут соль и хлеб давать даром…
— Не ведаю — только будет больно хорошо… а вино будет
даром, из барских погребов… — тут несколько слов Юрий не расслушал.
— Да Вадим был у нас, — сказал первый голос… При
этом имени Ольга с необыкновенной силой увлекла за собою Палицына.
— Куда ты? — сказал он с удивлением: — что с
тобою?..
— Скорей! скорей! — больше она не могла
выговорить.
— Это должны быть воры! Подумал Юрий и перестал
дивиться ее испугу.
Пришедши домой, Ольга удалилась немедленно в свою комнату и
заперлась.
Наталья Сергевна встретила сына и с улыбкой намекнула о его
ночной прогулке; что за радость этой доброй женщине; теперь муж ее верно не
решится погрешить против сына и жены в одно время; — «впрочем, — думала
она, — молодым людям простительно шалить; а как седому старику таким вещам
придти в голову, — знает царь небесный!..»
— Мы поедем завтра в монастырь, Юрьюшка, — сказала
она вошедшему сыну; — Борис Петрович еще долго пропорскает… куда я рада, что ты
не в него!..
И точно; предпочитая своей Наталье Сергевне медведей и собак
— почтенный помещик не слишком льстил ее самолюбию, хотя у женщин 18 столетия
оно не было так взыскательно, как у наших столичных красавиц.
Но век иной, иные нравы!
|
