 Увеличить |
ГЛАВА XVI
Я попрошу своего или своих любезных читателей перенестись
воображением в ту малую лесную деревеньку, где Борис Петрович со своей охотой
основал главную свою квартиру, находя ее центром своих операционных пунктов;
накануне травля была удачная; поздно наш старый охотник возвратился на ночлег,
досадуя на то, что его стремянный, Вадим, уехав бог знает зачем, не
возвратился. В избе, где он ночевал, была одна хозяйка, вдова, солдатка лет 30,
довольно белая, здоровая, большая, русая, черноглазая, полногрудая, опрятная —
и потому вы легко отгадаете, что старый наш прелюбодей, несмотря на серебристую
оттенку волос своих и на рождающиеся признаки будущей подагры, не смотрел на
нее философическим взглядом, а старался всячески выиграть ее благосклонность,
что и удалось ему довольно скоро и без больших убытков и хлопот. Уж давно
лучина была погашена; уж петух, хлопая крыльями, сбирался в первый раз пропеть
свою сиповатую арию, уж кони, сытые по горло, изредка только жевали остатки
хрупкого овса, и в избе на полатях, рядом с полногрудой хозяйкою, Борис
Петрович храпел непомилованно. Вероятно утомленный трудами дня, и (вероятнее)
упоенный сладкой водочкой и поцелуями полногрудой хозяйки и успокоенный чистой
и непорочной совестью, он еще долго бы продолжал храпеть и переворачиваться со
стороны на сторону, если б вдруг среди глубокой тишины сильная, неведомая рука
не ударила три раза в ворота так, что они затрещали. Собаки жалобно залаяли, и
хозяйка, вздрогнув, проснулась, перекрестилась и, протирая кулаками опухшие
глаза и разбирая растрепанные волосы, молвила: «господи, боже мой! — да
кто это там!… наше место свято!.. да что это как стучат». Она слезла и подошла
к окну; отворила его: ночной ветер пахнул ей на открытую потную грудь, и она, с
досадой высунув голову на улицу, повторила свои вопросы; в самом деле, буланая
лошадь в хомуте и шлее стояла у ворот и возле нее человек, незнакомый ей, но с
виду не старый и не крестьянин.
— Отопри проворнее!.. — закричал он громовым
голосом.
— Экой скорый! — пробормотала солдатка, захлопнув
окно; — подождешь, не замерзнешь!.. не спится видно тебе, так бродишь по лесу,
как леший проклятый… Она надела шубу, вышла, разбудила работника, и тот наконец
отпер скрипучую калитку, браня приезжего; но сей последний, едва лишь ворвался
на двор и узнал от работника, что Борис Петрович тут, как опрометью бросился в
избу.
— Батюшка! — сказал Юрий, которого вы, вероятно,
узнали, приметно изменившимся голосом и в потемках ощупывая предметы, —
проснитесь! где вы!.. проснитесь!.. дело идет о жизни и смерти!..
послушай, — продолжал он шепотом, обратясь к полусонной хозяйке и внезапно
схватив ее за горло: — где мой отец? что вы с ним сделали?..
— Помилуй, барин, что ты, рехнулся што ли… я закричу…
Да пусти, пусти меня, окаянный… да разве не слышишь, как он на полатях-то
храпит… — И задыхаясь, она старалась вырваться из рук Юрия…
— Что за шум! кто там развозился! Петрушка, Терешка,
Фотька!.. ей вы… — закричал Борис Петрович, пробужденный шумом и холодным
ветром, который рвался в полурастворенные двери, свистя и завывая, подобно
лютому зверю.
— Батюшка! — говорил Юрий, пустив обрадованную
женщину, — сойдите скорее… жизнь и смерть, говорю я вам!.. сойдите, ради
неба или ада…
— Да что ты за человек, — бормотал Борис Петрович,
сползая с печи…
— Я! ваш сын… Юрий…
— Юрий… что это значит… объясни… зачем ты здесь… и в
это время!..
Он в испуге схватил сына за руки и смотрел ему в глаза, стараясь
убедиться, что это он, что это не лукавый призрак.
— Батюшка! мы погибли!.. народ бунтует! да! и у нас… я
видел, когда проскакал, на улице села и вокруг церкви толпились кучи народа… и
некоторые восклицания, долетевшие до меня, показывают, что они ждут если не
самого Пугачева, то казаков его… спасайтесь!..
— А <Наталья> Сергевна!.. а вещи мои…
— Матушка… не говорите об ней…
— Она…
— Спасайтесь! — сказал мрачно Юрий, крепко обняв
отца своего; горячая слеза брызнула из глаз юноши и упала, как искра, на щеку
старика и обожгла ее…
— О!.. — завопил он. — Кто б мог подумать!
поверить?.. кто ожидал, что эта туча доберется и до нас грешных! о господи!
господи!.. — куда мне деваться!.. все против нас… бог и люди… и кто мог
отгадать, что этот Пугачев будет губить кого же? — русское
дворянство! — простой казак!.. боже мой! святые отцы!
— Нет ли у вас с собою кого-нибудь, на чью верность вы
можете надеяться! — сказал быстро Юрий.
— Нет! нет! никого нет!..
— Фотька Атуев?..
— Я его сегодня прибил до полусмерти, каналью!
— Терешка!..
— Он давно желал бы мне нож в бок за жену свою…
разбойники, антихристы!.. о спаси меня! сын мой…
— Мы погибли! — молвил Юрий, сложив руки и подняв
глаза к небу. — Один бог может сохранить нас!.. молитесь ему, если можете…
Борис Петрович упал на колена; и слезы рекой полились из
глаз его; малодушный старик! он ожидал, что целый хор ангелов спустится к нему
на луче месяца и унесет его на серебряных крыльях за тридевять земель.
Но не ангел, а бедная солдатка с состраданием подошла к нему
и молвила: я спасу тебя.
В важные эпохи жизни, иногда, в самом обыкновенном человеке
разгорается искра геройства, неизвестно доселе тлевшая в груди его, и тогда он
свершает дела, о коих до сего ему не случалось и грезить, которым даже после он
сам едва верует. Есть простая пословица: Москва сгорела от копеешной свечки!
Между тем хозяйка молча подала знак рукою, чтоб они оба за
нею следовали, и вышла; на цыпочках они миновали темные сени, где спал
стремянный Палицына, и осторожно спустились на двор по четырем скрыпучим и
скользким ступеням; на дворе всё было тихо; собаки на сворах лежали под навесом
и изредка лишь фыркали сытые кони, или охотник произносил во сне бессвязные
слова, поворачиваясь на соломе под теплым полушубком. Когда они миновали анбар и
подошли к задним воротам, соединявшим двор с обширным огородом, усеянным
капустой, коноплями, редькой и подсолнечниками и оканчивающимся тесным гумном,
где только две клади как будки, стоя по углам, казалось, сторожили высокий и
пустой овин, то раздался чей-то голос, вероятно, одного из пробудившихся
псарей: «кто там!» — спросил он. — «Разве не видишь, что хозяева»,
— отвечала солдатка; заметив, что псарь приближался к ней переваливаясь, как бы
стараясь поддержать свою голову в равновесии с протчими частями тела, она
указала своим спутникам большой куст репейника, за который они тотчас кинулись
и хладнокровно остановилась у ворот.
— А разве красавицам пристало гулять по ночам? —
сказал, почесывая бока, пьяный псарь и тяжелой своей лапой с громким смехом ударил
ее по плечу!..
— И батюшка! что я за красавица! с нашей работки-то не
больно разжиреешь!..
— Уж не ломайся, знаем мы!.. Экая гладкая! У барина
видно губа не дура… эк ты прижила себе старого чорта!.. да небось! Не
сдобровать ему, высчитаем мы ему наши слезки… дай срок! Батюшка Пугачев ему
рыло-то обтешет… пусть себе не верит… а ты, моя молодка… за это поцелуй меня.
Он хотел обнять ее, но она увернулась и наш проворный рыцарь
с пьяну наткнулся на оглоблю телеги… спотыкнулся, упал, проворчал несколько
ругательств, и заснул он или нет, не знаю, по крайней мере не поднялся на ноги
и остался в сладком самозабвении.
Легко вообразить, с каким нетерпением отец и сын ожидали
конца этой неприятной сцены… наконец они вышли в огород и удвоили шаги. Сильно
бились сердца их, стесненные непонятным предчувствием, они шли, удерживая
дыхание, скользя по росистой траве, продираясь между коноплей и вязких гряд,
зацепляя поминутно ногами или за кирпич или за хворост; вороньи пугалы казались
им людьми, и каждый раз, когда полевая крыса кидалась из-под ног их, они
вздрагивали, Борис Петрович хватался за рукоятку охотничьего ножа, а Юрий за
шпагу… но, к счастию, все их страхи были напрасны, и они благополучно
приближились к темному овину; хозяйка вошла туда, за нею Борис Петрович и Юрий;
она подвела их к одному темному углу, где находилось два сусека, один из них с
хлебом, а другой до половины наваленный соломой.
— Полезай сюда, барин, — сказала солдатка,
указывая на второй, — да заройся хорошенько с головой в солому, и кто бы
ни приходил, что бы тут ни делали… не вылезай без меня; а я, коли жива буду,
тебя не выдам; что б ни было, а этого греха не возьму на свою душу!..
Когда Борис Петрович влез, то Юрий, вместо того, чтобы
следовать его примеру, взглянул на небо и сказал твердым голосом: «прощайте,
батюшка, будьте живы… ваше благословение! может быть, мы больше не увидимся».
Он повернулся и быстро пустился назад по той же дороге; взойдя на двор, он, не
будучи никем замечен, отвязал лучшую лошадь, вскочил на нее и пустился снова через
огород, проскакал гумно, махнул рукою удивленной хозяйке, которая еще стояла у
дверей овина, и, перескочив через ветхий, обвалившийся забор, скрылся в поле
как молния; несколько минут можно было различить мерный топот скачущего коня…
он постепенно становился тише и тише, и наконец совершенно слился с шепотом
листьев дубравы.
«Куда этот верченый пустился! — подумала удивленная
хозяйка, — видно голова крепка на плечах, а то кто бы ему велел таскаться
— ну, не дай бог, наткнется на казаков и поминай как звали буйнова мóлодца —
ох! ох! ох! больно меня раздумье берет!.. спрятала-то я старого, спрятала, а
как станут меня бить да мучить… ну, коли уж на то пошла, так берегись, баба!..
не давши слова держись, а давши крепись… только бы он сам не оплошал!»
|
