|
|
СКАЗКА О БЕДНОМ КУЗЕ
БЕСТАЛАННОЙ ГОЛОВЕ И О ПЕРЕМЕТЧИКЕ БУДУНТАЕ[*]
А что,
ребята, какой ныне у нас день? Кто скажет, не заглядывая в святцы, не
справляясь у церковника нашего, ни у тещи его, у просвирни?
- А ныне
трынка-волынка-гудок, прялка-моталка-валек, да матери их Софии, отвечал косолапый
Терешка, облизываясь.
- А коли
так, - молвил сват, - коли праздник, то, видно, быть тому делу так: чтоб не
согрешить, не ухватиться от безделья за дело, подите-тка сюда, садитесь на
солнышко в кружок да кладите головы друг дружке на колени; сами делайте свое, а
сами слушайте!..
Жил-был
во земле далекой, промеж чехов да ляхов, старик гусляр да старуха гуслярка...
- И
страх их не берет, - сказал долгополый, церковник, проходя мимо наших молодцов
и подпираясь терновой тросточкой своей, - и страх их не берет! Хоть бы
воскресного дня дождались, да и зубоскалили б; так нет, вишь, и в будень...
Погоди, вот я вас!
- Не
сердись, дядя Агафоныч, - молвил сват, - что пути, печенку испортишь;
позволь-ка милость твою поспрошать: у вас коли бывает воскресный-эт день?'
- В
воскресенье, антихристы, - гаркнул Агафоныч.
- Ан в
субботу, - подхватил тот же молодец, - в субботу перед вербным у нас бывает
Лазареве воскресенье!
- Вот
каков, и церковника сбил да загонял, - закричали ребята, заливаясь хохотом, -
ай да письмослов!
А
рассказчик продолжал:
- Жил,
говорю, старик гусляр да старуха гуслярка. Спросите вы; что-де за гуслярка,
коли он играл на гуслях, а не она? Сами разумные вы, кажись, знаете, что по
шерсти собачке кличка бывает, а по мужу и жену честят; коли муж гусляр, так
жена неужто, по-вашему, пономариха? А коли этого про вас мало, так скажу вам,
молодцам молодецким, что и старухе намедни прилучилось поиграть на гуслях: как
полезла она за решетом да стянула их рядном с полатей - загудели, сердечные,
сказывают, вечную память по себе пропели да и смолкли.
До этого
греха старик наш кой-как с ломтя на ломоть перебивался; хотя, правда, родовое
добро его, голос молодецкий, стал уже отказываться и подламываться о ту же
пору, как и зубы, промолов с лихвою два-сорока годов; но наживное имущество,
гусли, все еще служили верою и правдой безволосому и белобородому, утешали
жителей села Поищихи, со проселки и выселки, и кормили старичков наших и сына
их, бедного Кузю. Но теперь, после того когда старухе нехотя, как сказывал я
вам, случилось поиграть на гуслях этих и в первый и последний, когда, сверх
того, старички, живучи в сырой, дряблой землянке, захворали, то пришлось было
им пропадать совсем. Вот они и сложили поскребыши и осколки гуслей своих в
мешок, повесили его сыну, бедному Кузе, на шею и послали его собирать подаяние
милосердных и жалостных прихожан; кто знал старика и помнил гусли его, тот-де
не отринет и теперь, а подаст. Ходит Кузя по миру и поет под оконцами песни:
Гляньте,
загляньте в дыряву котомку,
Дайте,
подайте хлеба ломоть!
Тятька
гусляр, моя мама гуслярка
Где
твои гусли, бедный Кузя?
Гляньте,
загляньте в дыряву котомку,
Дайте,
подайте хлеба ломоть!
Раз
как-то в воскресный день бедный Кузя наш подошел поздним вечером под светлое
оконце брусяной десятской избы, пропел песенку свою, тряхнул осколышами гуслей
в мешке - нет ответу, ни привету, а шум и тары да бары в избе слышатся большие.
Подошел Кузя поближе, вплоть под окно; глянул - сидят бабы; прислушался - идут
у них толки о нечистой силе, про знахарей, волхвов, кудесников да про киевских
ведьм. Всего, чего бедный Кузя наслушался у окна, пересказывать не станем.
"Бабы дуры, - подумал он и сам, как отошел, и затянул ту же песню свою под
другим окном, - кто бабе поверит, и трех дней не проживет"; одначе долго у
него не выходило из головы, как бабы клялись и божились, что коли кто чары
творит да зажмешь в это время пальцем сучок в стене бревенчатой избы, так
пересилишь его; а еще говорили, что ведьму, знахаря, колдуна и всякого, кто
только спознался да живет с нечистой силой, можно пригвоздить к месту и покорить
себе на живот и на смерть, коли приколоть булавкой тень его к земле либо к
стене; бедняга пропал тогда и с нечистым своим; будет моргать очами да
повертываться, что на колу, и наконец взмолится: аман! перед булавкой твоей,
как турок неверный перед русским штыком!
Бедный
Кузя рылся как-то в золе, в сору и в навозе, собирая кости, которые он жег и
продавал на ваксу и на разные снадобья какому-то засевшему в ближнем уездном
городке осколышу наполеоновской армии, учителю всякой всячины и досужему
делатели ваксы и помады, - как вдруг к нему, к Кузе, подошел, отколь ни взялся,
цыган ли, татарин Ли какой, поглядел на него и присел на кучку навоза, будто
хотел стеречи ее от суковатой клюки бедного Кузи. Кузя поглядел на него искоса,
стал опять разгребать Сор поодаль от шабра, от соседа, и сметил, что новый сторож,
на кучке сидючи, задремал. "Кто это?" - спросил тогда Кузя потихоньку
шальную Мотрю, которая пасла телят и свиней. "Неужто ты эту собаку не
знаешь? - сказала Мотря шальная. - Это Будунтай, чертов пай, всем ведомые
переметчик; он в Вятке барсуком из норы вылез, в свояки семи шаманам сибирским
приписался, под Чудовом в козла оборотился, в Вологде свечой подавился, да кабы
казанские татары не сняли с него шкуры на сафьян, так бы в светильня за ним пропала!
Он перекинулся в тройку бегуне", а из них две лошаденки белые, а одна голая,
- да я ушел на три стороны; ищи его! Вот он за что я слывет у нас переметчиком,
что перекидывается, собака, во что ни задумал!"
Бедный
Кузя оглянулся на Будунтая, испугавшись голосистого крика шальной Мотри, а уж
Будунтая и нет: на том месте, где он сидел, лежит только камень, а камня того,
кажись, прежде не быле. Кузя застрогал деревянную шпильку, подкрался к камню
против солнца, да и приколол тень камня того к земле. "Что-то будет?"
- подумал он. Долго камень лежал да отмалчивался, а Кузя стал разгребать под
ним кучу навоза. Тогда и камень не утерпел: он перекинулся пошехонцем, в
поршнях, в зипуне, с берестовой котомкой за плечами, и стал просить Кузю, чтобы
он не ругался над бедным, бездомным поденщиком, чтобы не подрывался под него
суковатою клюкою, а выдул бы колышек, на который-де того и гляди либо скотина,
а не то и прохожий человек наступит да напорет ногу. Тогда Кузя наш догадался,
что Будунтай недаром о колке заговаривает, и не вынул его. доколе тот не
посулил ему за волю свою любого.
- Сокрушил
меня, злодей! Проси чего хочешь, - сказал наконец Будунтай, а самого сердце так
и подмывает; потом снял шапку, отер пот с чела полотенцем с алыми шитками да со
владимирскими городочками и вздохнул тяжело, словно в оглоблях.
- Выучи
меня своему досужеству, - стал тогда просить бедный Кузя.
-
Изволь, - отвечал Будунтай" - отпусти ж меня!
- Нет,
врешь, обманешь, в лес уйдешь, - приговаривала шальная Мотря.
- Дай
задаток, - сказал Кузя, - видно, Мотря шальная правду говорит: мужик тонет -
топор сулит, вытащишь - и топорища жаль! Дай задаток, а не то не отпущу!
Будунтай
разгреб, не вставая е места, вод собою кучу, достал горсть алтына, золота и высыпал
его Кузе в котомку.
- Врет,
обманет, в лес уйдет, - приговаривала опять Мотря.
- Все
это хорошо, - сказал Кузя, - да этого мало; надо мне тебя затаврить, чтобы ты
не ушел, да окорнать для приметы одно ухо; пой песни, хоть тресни, а без пометы
не пущу; ты не курица, ногавки на тебе не навяжешь - давай ухо!
Будунтай-переметчик
осерчал, стал браниться по-своему, по-вятски:
- Чего
талы[2]
натаращил на меня блябла[3]
те в ухо, чтоб тебя комуха[4]
в ромух[5]
свернула! Чтоб тебя уроса[6]
в вицу[7]
иссушила да шоры[8]
и сильки[9]
пупочки с тебя посклевали! Бери нож, - сказал он наконец, - да режь ухо!
- Нет у
меня ножа, - отвечал Кузя, - доставай свой, не то зубом грызть стану!
Будунтай
снял с пояса складной нож, раскинул его, подал Кузе и подставил правое ухо.
- Левое,
давай собака, - сказал Кузя, - недаром что-то ты его отворачиваешь!
Будунтай
подставил и левое. Кузя ухватил ухо, перегнул его, как сгибают сапожный товара
когда клюшву выкраивают, вырезал и ускорнячок углом, положил лоскут в котомку,
где лежали гусли, и выдернул из земли колышек. Будунтай только крякнул, встал,
встряхнулся, в черного петуха обернулся и приказал Кузе приходить в самую
полночь за село, на распутье. где дороги разбегаются: в лес, на водопойное
озеро, да на кладбище. Сам взмахнул крыльями, перекинулся рябой сорокой и
полетел, как сороки летают, поджимая крылышки под мышку, да все прямо, что
и" лука стрела.
Бедный
Кузя пришел домой, высыпал старикам своим пригореть золота, сказал, что богатый
человек берет его в услужение да в ученье и вот прислал-де им задаток. Старики
порадовались и потужили; сын покинул им отставные гусли и пошел в полночь на перепутье.
Прислонившись
к верстовому столбу, прождал он уже долгонько, стало время за полночь, я
Будунтая нет. Кузя сказал про себя: "Недаром, видно, Мотря честила тебя?
видно, знает она дружка! Ну да меня теперь не проведешь, от меня в лес не
уйдешь!" Сам вынул ухо Будунтая и укусил его зубами. Столб, у которого
стоял бедный Кузя, взвизгнул по-верблюжьи и закачался Кузя отскочил в сторону,
поглядел на версту, на столб:
- Кой
черт! Ты, что ли, это, Будунтай?
- Я! Да
что ж ты кусаешься, знаком? - сказал пегашка-столб; пойдем, что с тобой делать,
пойдем ко мне в науку; да только гляди, теперь ты мне слуга, поколе не
выучишься всему досужеству моему, от аза до ижицы!
- А там
что, - спросил Кузя, - как выучусь?
- А там,
- отвечал Будунтай, - на свой пай сам промышляй; беркут пискленка кормит, а
орла не кормит.
Будунтай
взял его и продержал в науке довольно долгое время. Как он учил его своему художеству?
- спросите. Да вот как: выдернет у него руки, ноги, самого в ком свернет - вот
вам кочан капусты; запустит ему руку в глотку по самое плечо, ухватит там за
что ни попало, вывернет наизнанку - вот вам ни то ни се, ни черт знает что.
Такое ученье бедному Кузе наскучило и надоело; он стал проситься домой, уверяя,
что он уже всю науку прошел и всему научился. Будунтай-переметчик позвал
стариков, родителей его, вывел им трех коней и спросил: "Который ваш
сын?" Старик поглядел да я указал, наудалую, на авось, среднюю. "Нет,
- отвечал Будунтай, - знать, сын твой недоучился. Поди и приходи через полгода".
Вы
знаете, ребята, что ждать полгода долго, страх долго; а между тем, оглянись
назад, его уже и нет!
Старик
пришел в срок, а Кузя как-то тихомолком шепнул ему: "Укажи-де на ту
кобылу, которая будет вертеть хвостом". Но Будунтай вывел ему трех куных
куропаток и велел узнать сына. Старик указал опять на какую попало - и не
угадал. Кузя известил отца, что в следующий раз будет оправлять носом перышки
на шейке, а Будунтай вывел опять коней. Средний махнул, однако ж, хвостом,
старик его узвал и взял выученного сына домой. "Возьми его, - сказал
переметчик Будунтай, - да слушай: береги его как око свое; если ж понадобятся
тебе деньги, те ведя сыну оборотиться в коня веди на базар и продавав; да
только смотри, уздечки е ним не отдавай, а сыпи да неси домой, так и он дома будет".
Колдун махнул рудой и пропал, словно сквозь землю провалился; а лошади
оборотились в людей: вороной жеребчик - в Кузю бесталанного, рыжая кобыла - в
шальную Мотрю, а чалый мерин - никак в тебя, Терешка!
Старик
пришел с сыном домой, дождался торгового дня; Кузя оборотился конем, отец повел
его на базар, продал, накупил сладкого и горького, квашеного и соленого - а он,
вишь, держался русской поговорки: пей кисло, да ешь солоно, так и на том свете
не сгниешь. Накупивши всего, чтобы было чем полакомить и старуху свою, пошел
домой, а Кузя, его сын бесталанный, дорогою его нагнал, и они опять оба вместе,
рассмеявшись да порадовавшись, как ни в чем не бывало воротились домой.
А ушел
наш Кузя от нового хозяина своего вот каким делом: ржевский мещанин, барышник,
приехавший в нашу сторону закупать лошадей, чтобы там гнать их на Лебедянскую
ярмарку, сторговал и купил у старика гусляра каракового коня, четырех лет, трех
с половиною вершков, без тавра и без отметин, поспорил было с хозяином за то,
что этот, поупрямившись, не хотел передать ему, как водится, повод новокупки из
полы в полу, а с коня, не но обычаю, снял недоуздок, - известно, что корова
покупается с подойником, а конь с недоуздком, - наконец однако же, чтобы не
упустить сходной покупки, на все согласился и заплатил гусляру деньги. Не успел
этот отойти, а ржевский барышник оглянуться на бойкую, голосистую торговку, с
которой тем часом молодой калмыцкий жеребчик стянул зубами головной платок, как
народ, обступив нашего коновала и барышника, стал хохотать и указывать на него
пальцами. Ржевский мещанин оглянулся назад - у него в поводу не конь, а
человек. Что тут было шуму, крику, брани, божбы и смеху - весь базар расходился;
казаки отняли у рыжего коновала бедного Кузю; этого отпустили, а того прозвали
полоумным. Хотел он было идти просить - да к кому пойдешь и на кого? Но это,
слышь, не все, а была еще потеха вот какая: крымский цыган, подкочевавший на
базар с походною кузницею и увидевший, что приключилось со ржевским коновалом,
рассудил, что Кузькино ремесло не плохой хлеб и что не худо бы попытаться
перенять у него доброе дело; загадано - сделано; цыган предав тому же барышнику
клячонку свою, а потом украл ее у него же из рук, передал товарищу, а сам надел
на себя недоуздок. Когда же барышник наш оглянулся и снова увидел, что ведет в
поводу не коня, а живого человека, только другой масти, смурого цыгана, то
плюнул, кинул повод, перекрестился, прочел: "С нами крестная сила" и
"Помилуй мя, господи!" - уехал с базару, и с той поры в Черкасск
более ни ногой. Ну его, рыжего, к семи Семионам, обойдемся и без барышников!
Только, окаянные, цены портят, с чужого добра сбивают, на свое наносят да
набивают, а проку в них ни на волос!
Дождавшись
другого базарного дня, гусляр наш опять вывел лошаденку на продажу. На грех
навязался какой-то шестипалый пройдоха, подпоил нашего старика, присударивал да
присударивал и купил у пьяного гусляра коня и увел его совсем, с недоуздком.
Старик пришел домой, проспался, спохватился, да ожидает сына своего чуть ли не
поныне.
На этот
раз купил Кузю бесталанного сам Будунтай. Первым делом Будунтая было отрезать у
новокупки левое ухо, на обмен, на выкуп своего, которого иверень о сю пору еще
оставался за Кузей. Разменявшись, оба они стали с ушами; да уж отныне,
хоть и был Кузя по-прежнему мастером науки, в которой искушался на выучке у
Будунтая, не стало ему, однако же, более по-прежнему власти над учителем своим,
а должен был Кузя поневоле ему покориться.
Будунтай,
изморивши да загонявши коня новокупленного до бела мыла н задавши не нем концов
десяток-другой по городу, прискакал домой -- а дом у него стоял в чистом поле
невидимкою - и привязал лошадь подле тыну. Никак у тебя, Лукашка, кобыла была
из Гукеевской орды, что не терпела на себе в стойле недоузда: бывало, как ни
пригонишь на нее оброть, как ни подтянешь его пряжкою, она дотоле- чешется,
доколе не скинет его с головы долой. Кузя, бесталанный у нее, знать,
заострился, только что Будунтай в избу, а он ну чесаться щекою, задрав голову
кверху, - задел недоузком за кол плетня, да я стащил его долой с головы через
уши.
Мальчишка,
сын Будунтая, увидел это, на дворе стоя, и побежал сказать отцу. Тот, выскочив,
пустился в погоню за конем, и тут-то пошла потеха: Кузя, видя, что лютый барс
его нагоняет, ударился об землю, перекинулся белым кречетом и взмыл по-над
крутым берегом реки. Будунтай ударился на него сизым беркутом; Кузя ринулся
клубом об берег, перекинулся пескарем и соскочил в воду. Будунтай, таки прямо
как мчался за ним, комом грянулся об воду, распластав высокий вал надвое, и щукою
зубастой насел на хвост мелькавшего серебряной чешуйкой пескарика. Кузя-бедняга
вынырнул стрелою из воды, сделал, собравшись с последними силами, скачок в маховую
сажень, обернулся в золотое колечко и подкатился под ноги гулявшей в те поры на
муравке побережной княжны Милолики, дочери владельца той земли. Княжна Милолика
подхватила колечко, надела его на пальчик и с радостным удивлением оглядывалась
вокруг. Будунтай вынырнул гусем лапчатым из воды, выплыл на берег, встряхнулся,
оборотился в купца кашемирского, подошел к княжне и стал просить убедительно
отдать ему потерянное им колечко. Княжна испугалась густой черной бороды и
воровских карих очей да сурменых бровей и чалмы кашемирца, закричала и прижала
колечко к груди своей. Сенные девушки да подруженьки набежали, окружили младую
княжну свою, кинулись все на неотступного бородача и начали его щекотать без
пощады, до того, что названый гость хохотал, и кашлял, и плакал, и чихал, и
ногами и руками лягался, и снопом овсяным по мураве катался, да такая над ним
беда прилучилася, что позабыл было всю науку свою; через великую силу
опамятовавшись, оборотился он мигом в ежа, от которого девушки, поколов алые
пальчики свои чуть ли не до крови, с криком отскочили. Пастух, прибежавший на
крик и шум, взмахнул долгим посохом своим и ударил свернувшегося тугим клубом
ежа, и еж рассыпался калеными орехами; запрыгали орешки по земле, а девки
кинулись их подбирать, да опять-таки с криком отскочили, побросав все, что
захватили в лайковые ручки свои: орешки не тем отозвались, это были раскаленные
ядрышки, и барышни наши пообжигали себе пальчики.
- А я бы
рукавицы надел да подобрал, - сказал косолапый Терешка.
- Знать,
ты умен чужим умом; ты и в Киев дойдешь, коли люди дорогу укажут, - отвечал
сват, - а сам ты, брат, и лапы обжегши, не очень бы догадался, как управиться:
чай, стоял бы, вытулив очи, да поглядывал бы на диво дивное, что красноносый
гусь на татарскую грамоту!
Княжна
показала царственным родителям своим ненаглядное колечко да испросила позволение
любить его и не сымать с пальчика своего ни день, ни ночь. Как только осталась
она одна, то и начала играть колечком: надела его на тонкий шитый платочек свой
и, забавляясь, покачивала да перепускала по платочку от конца до конца. Вдруг
колечко как-то упало, покатилось, рассыпалось - и казак, молодецкая душа, Кузя
бесталанный, стоял перед княжною. Он убрался на этот раз в малиновый бархат да
в тонкое синее сукно. Никто в палатах царских не слыхал разговоров его; княжна,
однако же, вышла к бравому столу и грустна и радостна, и опять-таки с заветным
колечком на руке. Она сказала только батюшке, что сего дня-де, наверное, опять
явится тот страшный купец, кашемирская борода, и будет просить выдачи колечка,
и умоляла отца не отбирать у нее этого сокровища. Когда же и на самом деле по
вечеру явился купец, у которого все еще не прошла икотка после вчерашней
щекотки да хохотни, когда пришел, говорю, кашемирец за потерянным будто бы на
берегу реки колечком, то царь-отец позвал дочь свою и приказывал отдать купцу
кольцо: "Нам чужое добро таить, дескать, не идет". Княжна отвечала,
что не смеет ослушаться дорогого родителя своего, но и не может передать
мужчине колечко из рук в руки, а поэтому и кинула его на пол, пусть-де не
прогневается да сам подымет. Но колечко рассыпалось мелким жемчугом; купец живо
встряхнулся, перекинулся черным петухом и начал проворно подбирать жемчужинки;
а подобравши все, взлетел он на окно, захлопал крыльями и закричал петухом:
"Кузя, где ты?" - да за словом и выпорхнул в окно. Но княжна, которую
наш Кузя, видно, наперед уже поучил да настроил, кинув колечко, уронила в то же
время, будто невзначай, платок свой да им и прикрыла одну самую крупную
жемчужинку. Она-то вдруг выкатилась теперь из-под платка, отвечала на спрос
петуха, словно петухом же: "А я здеся!" - и ринулась соколом из окна;
грянул сокол с налету - только шикнул крыльями по воздуху, - грянул клубом в
черного петуха, подпорол ему заборным ногтем левый бок да черканул по левому
крылу, помял и поломал все перья правильные; упал камнем петух замертво в
крутоберегий поток, и понесло его волною вниз по реке, по зеленой воде.
Почернела и побагровела вода от пенистой крови; а подрезанное левое крыло
вскинуло и подняло ветром, оно и запарусило туда ж по пути, вниз по реке,
поколе не завертело петуха встречным теченьем в заводи, - там, сказывают,
сомина, чертова образина, им было подавился, да нет, справился, проглотил; не
подавится он, чай, и самим сатаной, не токма конем его подседельным.
Сокол
взмыл над теремом царским, впорхнул в широкое окно, сел на руку княжны своей и
поглядывал на нее ясными, разумными очами. В это самое время черный петух
испустил дыхание свое, а ясный сокол спорхнул на пол и предстал в том же виде,
как колечко давеча перед княжною: перекинулся молодцом молодецким. Со смертию
Будунтая Кузя лишился. правда, силы и уменья перекидываться и принимать иной
образ, да и не тужил уж об этом; живучи в довольстве и в богатстве с супругою
своею, бывшею княжною Милоликою, вскоре наследовал он престол царский, жил да
княжил, правил да рядил, солоно ел, да кисло пил, стариков своих, гусляров,
поил да кормил, а Терешке косолапому велел братчиной да складчиной насыпать
песку за голенища! Держите его, дурака, ребята, держи его!
|
