|
|
СКАЗКА О ПОХОЖДЕНИЯХ
ЧЕРТА-ПОСЛУШНИКА СИДОРА ПОЛИКАРПОВИЧА, НА МОРВ И НА СУШЕ, О НЕУДАЧНЫХ СОБЛАЗНИТЕЛЬНЫХ
ПОПЫТКАХ ЕГО И ОБ ОКОНЧАТЕЛЬНОЙ ПРИСТРОЙКЕ ЕГО ПО ЧАСТИ ПИСЬМЕННОЙ[*]
Однокашникам
моим Павлу Михайловичу Новосильскому и Николаю Ивановичу Синицыну
Идет
рыба на блевку, идет и на блесну - кто наелся былей сытных, приторных, тот поди
для праздника перекуси небылицей тощей да пряною, редькой, луком, стручковатым
перцем приправленною! Истина нахальна и бесстыдна: ходит как мать на свет
родила; в наше время как-то срамно с нею и брататься. Правда - собака цепная;
ей только в конуре лежать, а спусти - так уцепится, хоть за кого! Быль - кляча
норовистая; это кряж-мужик; она и редко шагает, да твердо ступает, а где
станет, так упрется, как корни пустит! Притча - дело любезное! Она неряхою не
ходит, разинею не прикидывается, не пристает как с ножом к горлу; она в
праздник выйдет, снарядившись, за ворота, сядет от безделья на завалинку -
кланяется прохожему всякому смело и приветливо: кто охоч и горазд - узнавай
окрутника; кому не до него - проходи, как мимо кружки, будто не видишь, что
люди по пятаку кидают! Вольному воля, а спасенному рай; а чужай совесть -
могила; за каждой мухой не угоняешься с обухом, и мой окрутник за тобою не
погонится!
В
Олонецкой губернии, сказывают, много камня дикого и много болота мокрого - там
вышел однажды мужик попахать. Пустил он соху по низовью, под скатом, так попал
было в топь такую, что насилу вылез; выдрался с сохой он на горку, так напорол
и вызубрил сошник о булыжник неповоротливый; а когда догадался поискать
суходолья, так вспахал его и засеял. Это не сказка, а присказка, а сказка будет
впереди!
Сатана,
не самый старший, всегда лично в первопрестольном граде своем царствующий, а
один из приспешников и нахлебников его, один из чертей-послушннков, праздновал
именины свои; а звали того черта Сидйром, и Сидором Поликарповичем. На пирушке
этой было народу много, все веселились честно и добропорядочно; плясали пляски
народные и общественные, не как у нас, на ногах, а скромно и чинно, на голове;
играли в карты и выезжали все на поддельных/очках; расплачивались по курсу фальшивыми
ассигнациями самой новой, прочной английской работы, не уступающей добротою
настоящим; но все это делалось, говорю, мирно и ужиточно. Вдруг входит человек
в изодранном форменном сертучишке, - кто говорил, что это хорунжий,
отставленный три раза за пьянство и буянство; кто говорил, что это небольшой
классный чиновник, а кто уверял, что это отставной клерк,, унтер-баталер, а
может быть, и подшкипер. Не успел он почтить собрания присутствием своим, как в
тот же миг ввязался в шашни миролюбивых посетителей и, не откладывая дела и
расправы, ударил на них в кулаки. Люблю молодца за обычай! Да и не детей же с
ними крестить стать! Черт-именинник как хозяин сунулся было разнимать, но как
от первого русского леща у него в ушах раздался трезвон в семь колоколов с
перезвоном, на языке и горько и кисло стало, а из глаз искры посыпались градом,
так он присел и присмирел. Гости расползлись по домам, по вертепам своим, и
храбрый воитель и победитель наш остался пировать один, как тетерев на току.
- Дурак
ты, - сказал настоятель, сатана-староста, Сидору, когда этот пришел к нему
плакаться на беду свою, - дурак круглый и трус, и худой, как я вижу, нам слуга,
когда жалеешь для службы нашей шкуры своей и пары-другой зубов! Тебя, вижу я,
надобно в черном, теле держать! Ты бы обрадовался находке да последил ее; я
давно вам, неизворотливым, сказывал, что мне чиновные озорники, и пройдохи
почетные нужны,--чтобы вы их сманивали да зазывали, а вы знай ходите поджавши
хвосты, как смиренники! Вы у меня как-то все от рук отбились: погоди, я вас
пригну к ногтю! Изволь ты у меня отправиться на землю, изведать на деле сушь и
глубь и быт гражданский и военный и взять оседлость там, где для оборотов наших
окажется повыгоднее; да прошу без всяких отговорок служить, как люди служат, не
для поживы в личных выгод, а для блага и пользы общей нашей, не щадя ни живота,
ни крови.
Сидор
Поликарпович вылез из преисподней, стал ногами на твердую землю и оглядывался
кругом на просторе; с него еще пар валил, как с московского банщика, в он все
еще не сбил оскомину после вчерашней переквашенной русской закуски; а сверх
того, сплечился немного в задней левой ноге, когда выбирался из пропасти
преисподней, а потому прихрамывал и сел отдохнуть.
"Плохое
житье наше, - подумал он про себя. - С тех пор как нашего брата с неба
спихнули, все обижают; всякий- ярыга дулю подносит и по ушам хлещет! Свались
только ты, так в подобьют под йоги" а станешь вставать, оправляться, так
подзатыльников и не оберешься! Народ умудряется и просвещается со дня на день,
и бесхвостое это племя за все берется, во все ввязывается: под землю
подрывается, бороздит по морю, крестит по воздуху, - не присвой я себе жару,
огня ярого, так бы и не было у меня своего красного уголка, вечем было бы перед
ними похвалиться! Бьешься, бьешься как рыба об лед" а поживы мало, часом я
харчи не окупаются!"
Он
оглянулся кругом, доводил рылом во все стороны, а он, как добрый гончий, искал
верхним чутьем, вздохнул горько и сказал: "Идти добро промышлять отселе
подальше - здесь, в этой земле, за причетом нашим, и босым и постриженным,
приступу нет; они и без нашего брата управятся!"
Он встал
и пошел на восток, ибо вылез на землю на самом крайнем западе, на взморье, под
крутым берегом, где конец света и выдался мыском в море крайний клок земли,
нашей части света. Шел он, шел, долго ли, коротко ли, вёдром ли, погодкой ли. а
дошел до страны от нас западной, пригишпанской, королевства задорного; а
обитают в королевстве том люди неугомонные, неужиточные, родятся в них замыслы
весбыточные, Там-то Сидор наш встретил отрядец солдат на привале. Солдаты те
пришли из стран северных, необозримых, пространством морю прилежащему,
ледовитому, равных; перешли путем земли многоязычные и отдыхали от трудов и
утомительного перехода. Черт подсел к ним и начал расспрашивать их:
- Куда,
ребятушки, идете?
- Идем
мы, куда Макар телят не гоняет, куда ворон костей твоих не занесет, идем под Стукалов
монастырь пить да гулять, а не сиднем сидеть, играть в мяча чугунного, грызть
орехи каленые ядреные; идем хлебом-солью гостей чествовать, сажать боком-ребром
на прилавки железные, узкие, граненые, за скатерти браные травчатые-муравчатые,
за столы земляные; поить до упаду хмельным багряным вином, опохмелять закусками
ручными ореховыми, приговаривать: "Не ходи один, ходи с батюшкою";
припевать:
"Не
тебе, супостату, на орла нашего сизого, на царя нашего белого руку заносить
окаянную!" Кому пир, а кому мир; а кому суждено, разбредемся - сляжем по
землянкам даровым, не купленным, по зимовьям не просторным, низеньким; нашему
брату жизнь - копейка, голова - наживное дело! Идем пожить весело, умереть
красно!
"И
гладко строгает, и стружки кудрявы! - подумал черт Сидор Поликарпович. - Дай
еще с ним потолкую, авось не будет ли поживы!"
- А что,
служивый, чай здесь житье ваше привольное, хорошее?
- В
гостях хорошо, а дома лучше, - отвечал гренадер.
- Здесь
девушки хороши, - намекнул черт. Гренадер. Много хороших, да милых нет! Черт.
Хороши, да не милы! Сбыточное ли это дело?
Гренадер.
У нас не по хорошу мил, а по виду хорош!
Черт.
Так что же вы милых покинули, а зашли к немилым!
Гренадер.
Не пил бы, не ел, все на милую глядел - да слезою моря не наполнишь, кручиною
поля не изъездишь, а супостата вашего крестом да молитвою не изведешь; стало
быть, садиться казаку на коня, а нашему брату браться за пищаль да за щуп!
Черт. Да
вы, господа кавалеры, волей или неволей сюда зашли?
Гренадер.
Наша воля - воля царская; за него животы наши, за него головы!
Черт.
Поглядишь на вашего брата, так жалость донимает! Кабы на мою немудрую голову -
что бы, кажись, за радость в такой вериге ходить! Покинул бы честь и место, да
и поминай как звали меня самого!
- А у
тебя самого - распазить да навоз возить! - отвечал ему гренадер.
"Какой
этот сторожкой! - подумал черт Сидор Поликарпович. - Пойду к другому! Дай пристану
тут к заносному племени этому; к ним и ходить далеко и проживать холодно.
Здесь, во стране пригишпанской, западной, сручнее будет мне с ними побрататься;
а там - чем отзовется, попытаюсь с ними вместе и до их земли добраться!"
Наш
новобранец, из вольноопределяющихся, пристал, служил и ходил под ружьем, терпел
всю беду солдатскую, перемогался, но - крепко морщился! Ему в первые сутки
кивером на лбу мозоль намяло пальца в полтора; от железного листа в воротнике
шея стала неповоротливее, чем у серого волка; широкою перевязью плеча отдавило,
ранцем чуть не задушило, тесаком икры отбило! Солдату, говорят, три деньги в
день, куда хочешь, туда их и день; веников много, да пару нет, а мылят, так все
на сухую руку! У солдата шило бреет, а шубы нет, так палка греет! "Эти поговорки
приелись мне, как сухой ячмень беззубой кобыле, уходили меня, как кающегося
грехи; это не по мне! Семь недель, как в великий, пост, голодом сиди, семь
недель мозоли сбивай, покуда раз, да и то натощак, угодишь подраться да
поживиться! Что мне за неволя в таком хомуте ходить! Стану жить я
по-своему".
Сказано
- сделано. Полк вышел к смотру, у всех и ранцы и амуниция исправны, а у нашего
Сидора ни кирпичика форменного, ни ваксы сухой, ни воску, ни лоску, пуговицы не
чищены, ниток в чемоданчике, напоказ, ни серых, ни белых!
Сидор
Поликарпович думал переиначить всю службу по-своему, да и опростоволосился
крепко! Ему это отозвалось так круто и больно, что он, забыв все благие советы
и наставления старосты-сатаны, бросил все - и службу, и ранец, и ружье, и суму,
проклял жизнь и сбежал. Он удирал трои сутки без оглядки, набил плюсны и пятки
и присел наконец под липку перевести дух. Не успел он еще опамятоваться, как
вдруг увидел перед собою человека невысокого росту, в низкой треугольной шляпе без
пера, в расстегнутом сером сюртуке, длинной жилетке, в ботфортах, который
стоял, сложив руки на груди и выставив левую ногу вперед, и разглядывал по
очереди все отдаленные, через дол и лес пролегающие дороги, и был, казалось, в
нерешимости, которую ему избрать. -Черт Сидор подошел, обнюхал незнакомца
кругом, в одно ухо ему влез, в другое вылез, и узнал таким образом все
помышления и замыслы его. В это время вдруг подлетел латник с косматым шлемом
и, указывая назад, донес, что он опять уже видел мельком пики на красных и синих
древках и нагайки. Тот кинулся на коня и помчался стрелой; и наш Сидор, смекнув
и разгадав дело, едва успел сунуть ему за пазуху письмо, которое он,
пригнувшись на корточках за заднею лукою седла всадника, написал и которое при
сей верной оказии вздумал отправить во тьму окромешную к командиру своему,
сатане-старосте, чтобы известить его о плохих успехах своих и проситься домой.
Сидор не колдун, да угадчик;, письмо его запоздало несколько, это правда, но
оно, застрахованное, действительно дошло наконец до места и передано всадником
с рук на руки старосте-сатане, настоятелю Стопоклепу Живдираловичу; вот оно от
слова до слова:
"Письмо
от черта-послушника, Сидора Поликарповича, к сатане-старосте. Стопоклепу Живдираловичу,
писанное на земле, во стране пригишпанской, западной, и отправленное во тьму
окромешную при первой оказии с человеком невысокого росту в треугольной шляпе
без пера.
Старосте
нашему, Стопоклепу Живдираловичу, от послушника его и нахлебника, Сидора
Поликарповича, нижайший поклон; супруге его, Ступожиле Помеловне, от усердного
поклонника ее, Сидора Поликарповича, многия лета и нижайший поклон; теще его,
ведьме чалоглазой, Карге Фоминишне, по прозванию Редечной Терке, нижайший от
нас же поклон и всякая невзгода Мирская; равномерно и сожительнице нашей,
драгоценной Василисе Утробовне, наклон и супружеское наше приказание, задним
числом со дня отлучки нашей, пребыть нам верной; деткам нашим, сыновьям:
Кулаку, Зарезу и Запою, дочерям: Мохнашке и Сивухе - родительское наше проклятие
на веки нерушимое и поклон; брату нашему, Искусу Поликарповичу, и сожитильнице
его, Чуме Цареградовне, дяде нашему, Тузу Бубновому под крапом и сожительнице
его. Крале Червонной Зотообрезной, а равно и всей преисподней нижайший поклон
наш и всякая неправда мирская и нечистые дела и соблазны; желаем им всякое
наитие замыслов нечестивых в успех и воздаяние сторицею за понесенные труды и
беды; а о себе скажем, что мы благодаря ходатайству старосты нашего, Стопоклепа
Живдираловича, и процветающим в краях здешних глупостям и вздорным пакостям
людским еще в живых и здравствуем, хотя все посильные наши попытки доселе еще мало
понесли за собою плодов, н иного мы бедствий земных на себе испытали, и
осталася за нами одна только надежда, что новое предприятие наше принести нам
долженствует успех вящий и жатву обильную, душегубительную. А вышли мы из
преисподней во стране, бедной науками, и художествами, и просвещением, где
блаженствуют наши, и босые и постриженные, на краю света, - почему и сочли мы
за лишнее основать здесь пребывание наше, а отправились через горы высокие,
снежные на Восток и обрели там людей, наклонных к дури и к пакостям,
самодовольных и бессовестных; почему, рассудив также, что оные люди рук наших
не минуют, раздавали мы им только значки, трехцветные и белые, для основания
междоусобий; а потом и намеревались держать путь свой еще далее на Восток, как
дошло до нас сведение, что нахлынули от стран северных люди, дюжие телом и
крепкие духом, им же несть числа, а страна их ледовита и ими любима; и заложил
во время оно преставившийся царь их, а наш первейшей враг, столицу свою в
земле, неприятельской, и довершили: ее наследники царя того и потомки, вопреки
стараниям и покушениям нашим, а древнюю сто лицу свою, до которой нет нам
приступу от великого множества церквей, коих числится сорок сороков, отстояли
они ныне снова и подняли на дым, дабы не досталось в руки иноплеменникам
двадесяти языков, под предводительством подручника нашего на царя и землю их
покусившихся; и уморили они тех иноплеменников захожих голодом и холодом, и уходили
и извели оружием, и написали сказку: "О беспечной вороне, попавшейся во щи
гостей голодных", и следили того предводителя до земли и столицы его, где
мы ныне обретаемся, и побивали его нещадно на каждом шагу. А посему и сочли мы
за лучшую пакость подбиться к сим ненавистным нам доблестным и смиренным
воителям и искусить их к совращению с пути повиновения и благочестия. Но сия
попытка, несмотря на то, что, усердствуя ко благу нашему общему, не щадили мы
ни плеч своих, ни шкуры, обошлась нам весьма несходно, и понесли мы от нее
накладу более, чем барышей. Есть у них, например, обычай военный, что не
спрашивается: отколе взять, а говорится только: чтоб было; глядишь - и есть; а
чуть прогуляешь, проглядишь, так тотчас за расправу, а это вовсе не по нас! И
пуще всего невзлюбили мы у них той музыки, что стучат в глухие бубны без
бубенчиков да подыгрывают в два смычка без канифоли на кожаной скрипке;
испытали мы притом жизнь холодную и голодную, так что часом и уведешь
где-нибудь быка, да негде изжарить, некогда съесть; а по всему этому и
рассудили мы наконец предоставить их участи своей, покинуть и сбежать. Они же,
воители те, царей своих чтят свято, за землю обширную, отчасти ненаселенную и
дикую, стоят всем оплотом дружно и норовисто, а посему успеха нам еще ожидать
должно мало. Таким делом .изведали мы быт их на суше, а ныне намерены при
помощи отца-настоятеля и старосты нашего сесть на корабли их, здесь
обретающиеся, и держать путь вместе с ними чинно и тихо до земли их и
осмотреться там, на месте, не упуская удобного случая взять оседлость свою, как
наказано нам было, там, где окажется повыгоднее и попривольнее. О чем,
здравствуючи, будем не оставлять вас своими уведомлениями; а вас просим усердно
находить нас таковыми же. А писано сие писбмо к вам через самого того земли
пригишпанской, западной, повелителя, нашего подручника, которому срок на земле
ныне вышел уже давным-давно и следует ему явиться к старосте, Стопоклепу
Живдираловичу, во тьму окромешную; но, по мнению нашему, востребуется послать
дюжину-другую разночинцев и послушников, нашей братьи, дабы они могли уловить и
увлечь с собою того подручника нашего и представить в преисподнюю; ибо сам он,
употребляя во зло долготерпение наше, день за день просрочивает и явиться к
месту откладывает. А за сим, испрашивая от старосты нашего, и настоятеля, и
всей братии послушников всякую невзгоду и проклятие небесное и земное, остаемся
усердствующим ко соблазну общему служителем и послушником вашим чертом Сидором
Поликарповым.
Приписка.
Еще уведомляем вас и о том, что оные северные страны повелитель, лишь только
первый на миродавца того руку наложил, и отстоял земли и народы и веси своя, и
избил век" заморскую рать его, и отобрал все оружие и до тысячи огнеметных
литых орудий, то и все земли крещеные, доселе миродавцу тому раболепствовавшие,
очнулись, и оперились, и противу него восстали, завопили, и начали витии
велеречивые- священнодействовать и писать воззвания доблестные и песни
ободрительные войскам своим и всему народу; а понеже той северной страны повелитель
даровал милость и пощаду всем на него посягавшим и карать их более не пожелал,
а требует от них мира и дружбы, каковое изумительное великодушие поразило и
врагов и новых союзников его, то и не худо бы нам заранее разослать в те иные
земли послушников наших, дабы соблазнить все народы и земли крещеные забыть,
что скорее, то лучше, таковое им оказанное беспримерное благодеяние и заставить
их в бессилии своем и немощи обносить оговорами и клеветою северной той страны
обитателей и властителей их и мстить им за вышереченное благодеяние всяким
наветом злым, и словом, и делом, и где чем прилучится. О чем и прошу довести до
сведения старосты нашего и настоятеля, Стопоклепа Живдираловича; ибо замечено
нами на пути нашем, что наклонность к таковым нам любезным пакостям и
злодеяниям таится уже в семенах раздора многоязычных племен тех".
Отправив
письмо это, соскочил Сидор с задней луки седла и чуть было не повис в тороках!
"Долго ль до беды, - подумал он. - О серник споткнешься, затылком
грянешься, а лоб расшибешь!" Он присел; а как было уже довольно поздно и
Сидор наш уморился крепко, то и лег, свернулся, наутро встал, стряхнулся,
совершил поход в один переход и сел на корабль у взморья.
"Фортуна
бона, - подумал черт Сидор Поликарпович - а он думать научился по-французски, -
форту. на бона, - подумал он, когда изведал службу нашу на море. - Я хоть
языкам не мастер, а смекаю, что тютюн. что кнастер; мои губы не дуры, язык не
лопатка, я знаю, что хорошо, что сладко. Здесь жизнь разгульная и всякого добра
разливное море! Каждый день идет порция: водка, мясо, горох, масло; под баком
сказки, пляски, играют в дураки и в носки, в рыбку и в чехарды; рядятся в турок
и верблюдов, в жидов и в лягушек; спят на койках подвешенных, как на качелях святошных,
- одна беда - простору мало, да работы много!"
Он надел
на себя смоленую рабочую рубаху, фуражку, у которой тулья шла кверху уже, а на
околыше были выметаны цветными нитками зубцы и узоры; опоясался бечевкой,
привесил на ремне нож в ножнах кожаных, свайку, насовал в карманы шаровар
каболки, тавлинку, кисет; вымазал себе рожу и лапы смолою, взял в зубы
трубчонку без четверти в вершок и, проглотив подзатыльника два от урядника за
то, что сел было курить на трапе, примостился смиренно к камбузу, где честная
братия сидела в, кружке, покуривала корешки и точила лясы.
- Что
скажешь, куцый капитан общипанной команды, поверенный пустых бочек? - спросил
марсовой матрос трюмного, - каково твои крысы поживают?
-
Приказали кланяться, не велели чваниться! - отвечал тот.
- Не бей
в чужие ворота плетью, - заметил старый рулевой насмешнику, - не ударили бы в
твои дубиной! Век долга недели, не узнаешь, что будет; может быть, доведется
еще самому со шваброй ходить!
- Не
доведется, Мироныч, - отвечал первый, - с фор-марсу на гальюн не посылают! Без
нашего брата на марса-рее и штык-боут не крепится!
- Не
хвалися, горох, не лучше бобов, - проворчал третий. - А кто намедни раз пять
шкаторину из рук упускал, покуда люди не подсобили?
-
Упустишь, когда из рук рвет, - отвечал опять тот. - Ведь не брамсельный дул, а
другой риф брали!
- У
доброго гребца и девятый вал весла из уключины не вышибет, - сказал урядник с
капитанской шестерки, - не хвали меня в очи, не брани за глаза, не любуйся
собой, так и будешь хорош!
-
Запевай-ка повеселее какую, Сидорка, - сказал нашему Поликарповичу сосед его. -
Что ты сидишь - надулся, как мышь на крупу! Ты волей пристал к нам, Так и
зазнаешься; а у нас, вишь, неволя скачет, неволя пляшет, неволя песни поет!
- Не
свайкой петь, когда голосу нет! - отвечал Сидор, оскалив зубы, как мартышка. -
Запевай-ка ты свою:
Здравствуй,
милая, хорошая моя,
Чернобровая,
похожа на меня!
- На
тебя? - спросил урядник. - Надо быть, хороша была! Неужто и с тобой какая ни
есть слюбилась?
- Нет
такого мерзавца, чтобы не нашел своей сквернавки, - отвечал Сидорка. - Кабы
люди не сманили, и теперь бы со мной жила!
- Кабы
нашего сокола вабило не сманило, сто лет бы на месте сидел, подхватил марсовой.
- А какая твоя любка была, Сидорка, чернавка или в тебя, белянка?
- Была
белобрысая, была и черномазая, - отвечал Сидорка, - было, да быльем поросло!
Нашему брату за вами, в бубновых платочках, не угоняться!
- Да, мы
таки постоим за своих, - подхватил тот же марсовой, - и поспорим хоть с кем,
что против нашей, ниже у косноязычного француза, не найдешь ни одной! Бывало,
моя как приоденется да приумоется, так хоть водицы испить!
-
Чистоплотен больно, - промолвил Мироныч, - что за дворянин! Когда горох в
котле, так, стало быть, и чист; брюхо не зеркало, что в зубах, то и чисто!
- Горох
горохом, - отозвался кок за камбузом. - а в рассоле из-под солонины, ребята,
нечего греха таить, наудил нынеча угрей!
- Эка
невидаль, - отвечал Мироныч, - будто то и черви, что мы едим; по-моему, так то
черви, что нас едят! Смазной, да затягивай хоть ты сдуру песню свою про червяка
черемхового!
-
Погоди, - отвечал Смазной, - вишь, трюмный наш, Спирька, задремал, так чтоб не
потревожить!
- Чего
тут годить; на посуле, что на стуле, посидишь да и встанешь, сказал опять
первый.
-
Встанешь, пройдешься, да и опять присядешь, - отвечал тот, - посуленое ждется;
что я тебе за песенник дался? Много ли вас тут охочих до песен моих? Я меньше
как при двенадцати зубов не оскалю и голосу не подам!
- И
дело, - подхватил марсовой. - У нас был в Касимове мещанин; как начал
торговать, так, бывало, на пятак в день уторгует да еще два гроша сдачи даст; а
расторговался, поднялся с мелочяого на оптовой-валовой, так в нитках пасмы не
разбивает, в варганах полудюжины не рознит!
Дудка
просвистела на шканцах, и осиплый голос прокричал в фор-люк: "Пошел все
наверх!" Все кинулись, кто в чем сидел, и Сидора Подикарповича нашего
подле трасу семь раз с ног сбивали! Он вылез последним, и вахтенный урядник,
сказав ему, что он скор как байбак, поворотлив как байдак, спросил:
"Не
угодно ли прописать боцманских капель?" - "Не все линьком, - отвечал
Сидор, - можно и свистком!" - "Да, можно, - ворчал тот, - засядете
под баком, так вас оттоле калачом не выманишь, ломом не выломишь, шилом не
выковырнешь Пошел на марса-фал!" Сидор кинулся на марса-фал, а его в шею.
"За что?" - "Не трёкай! Опять по шее. "За что?" -
"Иди ходом, лежи валом, не дергай!" Кричат: "На брасы на правую!"
А Сидора в шею. "За что?" - "Не тяни без слова!" Опять в
шею. "Отдай", - говорят; отдал - "Тяни!" Ну, словом,
замотали бедного Сидорку нашего до того, что он и не знал, куда деваться, куда
ни сунься- - урядник; за что ни ухватись - линек! "Из бухты вон!" -
раздалось с юту, и Сидор наш, который еще не знал ни бухты, ни лопаря,
оглянуться не успел, как боцман отдал пертулинь; якорь полетел, потащил за
собою канат, а с канатом и Сидорку, который не успел выскочить из свернутых
оборотов каната" из бухты, и Поликарповича в полтрети мига вместе с канатом
прошмыгнуло в обитый свинцом клюз, выкинуло под гальюном, перед носом корабля!
Он вынырнул, ухватился за водорез, за ватерштаги, вылез на буш-прит и стоял
долго, почесывая затылок и оглядываясь кругом: таких проказ он и во сне не
видал! Он не мог опамятоваться. "Что за нелегкая меня сюда принесла! -
подумал он, присев под кливером, у эзельгофта. - Тут замотают так, что с толку
своротишь, из ума выбьешься! Попал я никак из огня да в воду! Как ни ладишь, ни
годишь, а не приноровишься никак к этой поведенции, к морской заведенции! Не
дотянешь бьют, перетянешь - бьют; а что и всего хуже - работа впрок нейдет;
тяни, тяни, да и отдай! Тяни, из шкуры лезь, тяни, да и отдай! Что это за
каторга? По-моему бы, выдраил в струнку один раз, на шабаш, закрепи, да и не замай!
А тут не успел навернуть на планку либо битенг, опять сымай, трави, отдавай - а
там опять тяни! На это не станет и сил; у меня руки в плечах оттянуло так, что
лапы в поликры болтаются: это не шутка! А глядишь - завтра то же, послезавтра
опять то же... -Служи сам настоятель, сатана-староста, когда лаком больно, а не
я. Неохота лап мочить, а то бы соскочил сейчас, да" и пошел! Терпеть,
видно, до первого якоря, а там - и черт не слуга!"
Рассудил,
как размазал, и не стал работать; отнекивался во ожидании первой якорной стоянки,
а между тем стал бурлить тихомолком, задумал всполошить всю команду. Свистят:
"Первую вахту наверх!" Сидорка забился на кубрике где-то, сидит, дух
притаил. Кричат: "Аврал, аврал!" - и- подавно то же; Сидорка и сам не
идет и других не пускает! Как тут быть? Капитан' хватился за ум. Он догадался,
что все это проказы заморского выходца, новобранца нашего, Сидора, и вздумал
повернуть делом покруче. "Свистать к вину!" - закричал он вахтенному
уряднику. Урядники собрались все вокруг грот-люка, просвистали резко и согласно
"к вину", вся команда вышла, и черт Сидор Поликарпович также вылез.
Тогда капитан приказал его схватить и, как первого зачинщика, растянул его на
люк и вспорол, да так, что с него, с живого, сухая пыль пошла, что, как говорится,
и чертям тошно стало! А сам приговаривал: "Я тебя взял на службу
государеву, одевал и кормил тепло и сытно, а ты ум свой с концов обрезал, да и
в середке ничего не оставил, вздумал проказить на свою голову - закорми чушку,
так будет плакаться на пролежни; трунил ты надо мной, потешусь и я над тобой;
проведу и я свою борозду, поставлю над тобою пример, чтобы у тебя сдуру молодец
какой-нибудь не вздумал перенимать; передний заднему дорога; не задай
острастки, так, чего доброго, черниговского олуха какого-нибудь и оплетешь! Не
я бью, сам себя бьешь; кнут не мука, а вперед наука - один битый семерых
небитых стоит! Это тебе в задаток; а если расплачиваться начистую с тобою
доведется, так знай, что дело пойдет в рост! Тогда не пеняй!"
Черт
Сидор Поликарпович, вырвавшись от жару такого, какого и у себя дома, в
преисподней, не видывал, кинулся со всех ног через кранбалку и уцепился за одну
лапу якоря, который только что был отдан и летел в воду, пошел с ним ко дну и
впился мертвым зубом в илистый, вязкий, под плитняком, грунт морской; а когда
на другой день судно стало сыматься с якоря, а черта нашего едва было не
достали со дна морского, то он, в беде неминучей, перегрыз зубами канат у
самого рыма, и боцман с баку закричал: "Пал шпиль! Лопнул канат, щебнем перетерло
и конец измочалило!" "Черт с ним, и с якорем, - подумал баковый
матрос, которого выпороли заодно с Сиверкою, - у нашего царя якорей много, всех
не переломаешь! По крайней мере избавились от новобранца этого неугомонного,
что пришел из стран пригишпанских, западных, и сел кстати, как вахлак на
мослак!"
Таким
образом, черт Сидор Поликарпович пропал вторично без вести, считался год со
днем в бегах и наконец из списков по сухопутному и морскому ведомству выключен.
Поминают об нем старослуживые с тремя шевронами, поминают, как царя Гороха да
Ивашку Белую Рубашку! Черт Сидор пропал, концы схоронил, и след простил! Какие
приключения и похождения проходил и изведал он на дне морском, - '
мореплаватель ли какой, со всем причетом и пожитками своими, морем хладным
объятый И во мраке багровом до искупления своего по дну морскому крейсирующий,
или другой кто приняли, приютили, наставили и научили Сидорку нашего, - этого я
и не знал да позабыл; а у меня память такая куриная, что чего не знаешь, того и
не помнишь! Знаю только, что вскоре после того, как сбылось с Сидоркою
рассказанное в сказке нашей приключение и похождение, стал показываться
оборотень какой-то в кудрявых и прописных Азах, коими расчеркиваются чиновные и
должностные наши. Он, Сидорка, то роги выставит, то ногой лягнет, то когти
покажет, то язык высунет, то хвостом, как мутовкой, пыль взобьет, - а сам с той
поры никогда и никому более в руки не дается и На глаза не показывается;
удавалось, правда изредка, сбить ему рог, так вырастал опять новый, покруче
первого; посадили ему было как-то язык в лещедку, так он за перо; и видел его
цепком один только сват мой Демьян, да и то во сне! Сидит, сказывал, лоскут
красного, чернилами испятнанного сукна .подостлавши, затирает чернильные орешки
с купоросом, с камедью, чинит перья-скорописчики, ножички подтачивает, смолку
на подчистку изготовляет; сват Демьян подошел было к нему сдуру во сне, хотел
поглядеть на него, так тот накормил его палями, напоил чернилами да начал было
на него писать на листе форменного формата донос; так мой Демьян от него
отрекся, отчурался; я, говорит, ни вор, ни пьяница, в домостроительстве не
замечен, так во мне для тебя, хоть ты двадцать стоп испиши, ни русла, ни ремесла;
человек я маленький, полуграмотный, шкурка на мне тоненькая, да и та казенная;
пишу я по-казацки, супостата шашкою по затылку, коня донского нагайкою по
ребрам; так ты отвяжись и не пятнай доброй славы моей, чтобы всяк мог говорить
и ныне, как говаривали встарь:
Козак,
душа правдивая,
Сорочки
немае
Коли
не пье, так воши бье,
Таки
не гуляе!
Черт
Сидор Поликарпович задал еще никак острастку куме Соломониде; а впрочем,
остался при хлебном и теплом ремесле своем и при месте - он выписал из
преисподней супругу свою, Василису Утробовну, сыновей: Кулака, Зареза и Запоя,
дочерей: Мохнашку и Сивушку, и живет с ними припеваючи! Он доходами и сам сыт и
подушное за себя и за всю семью свою, по последней ревизии, сатане-настоятелю,
Стопоклепу Живдираловичу, уплачивает, а супругу его, Ступожилу Помеловну, дарил
неоднократно к праздникам камачею, камкою, ожерельями и платками; места же
своего покинуть не думает, а впился и въелся так, что его теперь уже не берет
ни отвар, ни присыпка!
Вот вам
сказка гладка; смекай, у кого есть догадка; кто охоч, да не горазд, тот поди, я
с ним глаз на глаз еще потолкую; а кто горазд, да не охоч, тот прикуси язык да
и отойди прочь!
|
