II. ПРОДУКТЫ
ПРОИЗВОДСТВА
Через
три дня после описанного события дверь отдельной комнаты, где занимался товарищ
Коротков, приоткрылась, и женская заплаканная голова злобно сказала:
– Товарищ
Коротков, идите жалованье получать.
– Как? –
радостно воскликнул Коротков и, насвистывая увертюру из «Кармен»[1], побежал в комнату с
надписью: «Касса». У кассирского стола он остановился и широко открыл рот. Две
толстые колонны, состоящие из желтых пачек, возвышались до самого потолка.
Чтобы не отвечать ни на какие вопросы, потный и взволнованный кассир кнопкой
пришпилил к стене ассигновку, на которой теперь имелась третья надпись зелеными
чернилами:
«Выдать продуктами
производства.
За т. Богоявленского – Преображенский.
И я полагаю. – Кшесинский».
Коротков
вышел от кассира, широко и глупо улыбаясь. В руках у него было четыре больших
желтых пачки, пять маленьких зеленых, а в карманах тринадцать синих коробок
спичек. У себя в комнате, прислушиваясь к гулу изумленных голосов в канцелярии,
он упаковал спички в два огромных листа сегодняшней газеты и, не сказавшись
никому, отбыл со службы домой. У подъезда Спимата он чуть не попал под
автомобиль, в котором кто-то подъехал, но кто именно, Коротков не разглядел.
Прибыв
домой, он выложил спички на стол и, отойдя, полюбовался на них. Глупая улыбка
не сходила с его лица. Затем Коротков взъерошил белокурые волосы и сказал
самому себе:
– Ну-с,
унывать тут долго нечего. Постараемся их продать.
Он
постучался к соседке своей, Александре Федоровне, служащей в губвинскладе.
– Войдите, –
глухо отозвалось в комнате.
Коротков
вошел и изумился. Преждевременно вернувшаяся со службы Александра Федоровна в
пальто и шапочке сидела на корточках на полу. Перед нею стоял строй бутылок с
пробками из газетной бумаги, наполненных жидкостью густого красного цвета. Лицо
у Александры Федоровны было заплакано.
– Сорок
шесть, – сказала она и повернулась к Короткову.
– Это
чернила?.. Здравствуйте, Александра Федоровна, – вымолвил пораженный Коротков.
– Церковное
вино, – всхлипнув, ответила соседка.
– Как,
и вам? – ахнул Коротков.
– И
вам церковное? – изумилась Александра Федоровна.
– Нам
– спички, – угасшим голосом ответил Коротков и закрутил пуговицу на
пиджаке.
– Да
ведь они же не горят! – вскричала Александра Федоровна, поднимаясь и
отряхивая юбку.
– Как
это так, не горят? – испугался Коротков и бросился к себе в комнату. Там,
не теряя ни минуты, он схватил коробку, с треском распечатал ее и чиркнул
спичкой. Она с шипеньем вспыхнула зеленоватым огнем, переломилась и погасла.
Коротков, задохнувшись от едкого серного запаха, болезненно закашлялся и зажег
вторую. Та выстрелила, и два огня брызнули от нее. Первый попал в оконное
стекло, а второй – в левый глаз товарища Короткова.
– А-ах! –
крикнул Коротков и выронил коробку.
Несколько
мгновений он перебирал ногами, как горячая лошадь, и зажимал глаз ладонью.
Затем с ужасом заглянул в бритвенное зеркальце, уверенный, что лишился глаза.
Но глаз оказался на месте. Правда, он был красен и источал слезы.
– Ах,
Боже мой! – расстроился Коротков, немедленно достал из комода американский
индивидуальный пакет, вскрыл его, обвязал левую половину головы и стал похож на
раненного в бою.
Всю ночь
Коротков не гасил огня и лежал, чиркая спичками. Вычиркал он таким образом три
коробки, причем ему удалось зажечь шестьдесят три спички.
– Врет,
дура, – ворчал Коротков, – прекрасные спички.
Под утро
комната наполнилась удушливым серным запахом. На рассвете Коротков уснул и
увидал дурацкий, страшный сон: будто бы на зеленом лугу очутился перед ним
огромный, живой бильярдный шар на ножках. Это было так скверно, что Коротков
закричал и проснулся. В мутной мгле еще секунд пять ему мерещилось, что шар
тут, возле постели, и очень сильно пахнет серой. Но потом все это пропало;
поворочавшись, Коротков заснул и уже не просыпался.
|
