VIII
Было серенькое теплое утро. Уже несколько раз принимался
идти крупный, короткий, благодатный дождь, после которого на глазах растет
молодая трава и вытягиваются новые побеги. После дождя на минутку выглядывало
солнце, обливая радостным сверканием облитую дождем молодую, еще нежную зелень
сиреней, сплошь наполнявших мой палисадник; громче становился задорный крик
воробьев на рыхлых огородных грядках; сильнее благоухали клейкие коричневые
почки тополя. Я сидел у стола и чертил план лесной дачи, когда в комнату вошел
Ярмола.
– Есть врядник, – проговорил он мрачно.
У меня в эту минуту совсем вылетело из головы отданное мною
два дня тому назад приказание уведомить меня в случае приезда урядника, и я
никак не мог сразу сообразить, какое отношение имеет в настоящую минуту ко мне
этот представитель власти.
– Что такое? – спросил я в недоумении.
– Говорю, что врядник приехал, – повторил Ярмола
тем же враждебным тоном, который он вообще принял со мною за последние
дни. – Сейчас я видел его на плотине. Сюда едет.
На улице послышалось тарахтение колес. Я поспешно бросился к
окну и отворил его. Длинный, худой, шоколадного цвета мерин, с отвислой нижней
губой и обиженной мордой, степенной рысцой влек высокую тряскую плетушку, с
которой он был соединен при помощи одной лишь оглобли, – другую оглоблю
заменяла толстая веревка (злые уездные языки уверяли, что урядник нарочно завел
этот печальный «выезд» для пресечения всевозможных нежелательных толкований).
Урядник сам правил лошадью, занимая своим чудовищным телом, облеченным в серую
шинель щегольского офицерского сукна, оба сиденья.
– Мое почтение, Евпсихий Африканович! – крикнул я,
высовываясь из окошка.
– А-а, мое почтенье-с! Как здоровьице? – отозвался
он любезным, раскатистым начальническим баритоном.
Он сдержал мерина и, прикоснувшись выпрямленной ладонью к
козырьку, с тяжеловесной грацией наклонил вперед туловище.
– Зайдите на минуточку. У меня к вам делишко одно есть.
Урядник широко развел руками и затряс головой.
– Не могу-с! При исполнении служебных обязанностей. Еду
в Волошу на мертвое тело – утопленник-с.
Но я уже знал слабые стороны Евпсихия Африкановича и потому
сказал с деланным равнодушием:
– Жаль, жаль… А я из экономии графа Ворцеля добыл пару
таких бутылочек…
– Не могу-с. Долг службы…
– Мне буфетчик по знакомству продал. Он их в погребе,
как детей родных, воспитывал… Зашли бы… А я вашему коньку овса прикажу дать.
– Ведь вот вы какой, право, – с упреком сказал
урядник. – Разве не знаете, что служба прежде всего?.. А они с чем, эти
бутылки-то? Сливянка?
– Какое сливянка! – махнул я рукой. – Старка,
батюшка, вот что!
– Мы, признаться, уж подзакусили, – с сожалением
почесал щеку урядник, невероятно сморщив при этом лицо.
Я продолжал с прежним спокойствием:
– Не знаю, правда ли, но буфетчик божился, что ей
двести лет. Запах – прямо как коньяк, и самой янтарной желтизны.
– Эх! Что вы со мной делаете! – воскликнул в
комическом отчаянии урядник. – Кто же у меня лошадь-то примет?
Старки у меня действительно оказалось несколько бутылок,
хотя и не такой древней, как я хвастался, но я рассчитывал, что сила внушения
прибавит ей несколько десятков лет… Во всяком случае, это была подлинная
домашняя, ошеломляющая старка, гордость погреба разорившегося магната.
(Евпсихий Африканович, который происходил из духовных, немедленно выпросил у
меня бутылку на случай, как он выразился, могущего произойти простудного
заболевания…) И закуска у меня нашлась гастрономическая: молодая редиска со
свежим, только что сбитым маслом.
– Ну-с, а дельце-то ваше какого сорта? – спросил
после пятой рюмки урядник, откинувшись на спинку затрещавшего под ним старого
кресла.
Я принялся излагать ему положение бедной старухи, упомянул
про ее беспомощность и отчаяние, вскользь прошелся насчет ненужного формализма.
Урядник слушал меня с опущенной вниз головой, методически очищая от корешков
красную, упругую, ядреную редиску и пережевывая ее с аппетитным хрустением.
Изредка он быстро вскидывал на меня равнодушные, мутные, до смешного маленькие
и голубые глаза, но на его красной огромной физиономии я не мог ничего прочесть:
ни сочувствия, ни сопротивления. Когда я наконец замолчал, он только спросил:
– Ну, так чего же вы от меня хотите?
– Как чего? – заволновался я. – Вникните же,
пожалуйста, в их положение. Живут две бедные, беззащитные женщины…
– И одна из них прямо бутон садовый! – ехидно
вставил урядник.
– Ну уж там бутон или не бутон – это дело девятое.
Но почему, скажите, вам и не принять в них участия? Будто бы вам уж так к спеху
требуется их выселить? Ну хоть подождите немного, покамест я сам у помещика
похлопочу. Чем вы рискуете, если подождете с месяц?
– Как чем я рискую-с?! – взвился с кресла
урядник. – Помилуйте, да всем рискую, и прежде всего службой-с. Бог его
знает каков этот господин Ильяшевич, новый помещик. А может быть, каверзник-с…
из таких, которые, чуть что, сейчас бумажку, перышко и доносик в Петербург-с? У
нас ведь бывают и такие-с!
Я попробовал успокоить расходившегося урядника:
– Ну полноте, Евпсихий Африканович. Вы преувеличиваете
все это дело. Наконец что же? Ведь риск риском, а благодарность все-таки
благодарностью.
– Фью-ю-ю! – протяжно свистнул урядник и глубоко
засунул руки в карманы шаровар. – Тоже благодарность называется! Что же вы
думаете, я из-за каких-нибудь двадцати пяти рублей поставлю на карту свое
служебное положение? Нет-с, это вы обо мне плохо понимаете.
– Да что вы горячитесь, Евпсихий Африканович? Здесь
вовсе не в сумме дело, а просто так… Ну хоть по человечеству…
– По че-ло-ве-че-ству? – иронически отчеканил он
каждый слог. – Позвольте-с, да у меня эти человеки вот где сидят-с!
Он энергично ударил себя по могучему бронзовому затылку,
который свешивался на воротник жирной безволосой складкой.
– Ну, уж это вы, кажется, слишком, Евпсихий
Африканович.
– Ни капельки не слишком-с. «Это – язва здешних
мест», по выражению знаменитого баснописца, господина Крылова. Вот кто эти две
дамы-с! Вы не изволили читать прекрасное сочинение его сиятельства князя
Урусова под заглавием «Полицейский урядник»?
– Нет, не приходилось.
– И очень напрасно-с. Прекрасное и высоконравственное
произведение. Советую на досуге ознакомиться…
– Хорошо, хорошо, я с удовольствием ознакомлюсь. Но я
все-таки не понимаю, какое отношение имеет эта книжка к двум бедным женщинам?
– Какое? Очень прямое-с. Пункт первый (Евпсихий
Африканович загнул толстый, волосатый указательный палец на левой руке):
«Урядник имеет неослабное наблюдение, чтобы все ходили в храм божий с усердием,
пребывая, однако, в оном без усилия…» Позвольте узнать, ходит ли эта… как ее…
Мануйлиха, что ли?.. Ходит ли она когда-нибудь в церковь?
Я молчал, удивленный неожиданным оборотом речи. Он поглядел
на меня с торжеством и загнул второй палец.
– Пункт второй: «Запрещаются повсеместно
лжепредсказания и лжепредзнаменования…» Чувствуете-с? Затем пункт третий-с:
«Запрещается выдавать себя за колдуна или чародея и употреблять подобные
обманы-с». Что вы на это скажете? А вдруг все это обнаружится или стороной
дойдет до начальства? Кто в ответе? – Я. Кого из службы по шапке? –
Меня. Видите, какая штукенция.
Он опять уселся в кресло. Глаза его, поднятые кверху, рассеянно
бродили по стенам комнаты, а пальцы громко барабанили по столу.
– Ну, а если я вас попрошу, Евпсихий
Африканович? – начал я опять умильным тоном. – Конечно, ваши
обязанности сложные и хлопотливые, но ведь сердце у вас, я знаю, предоброе,
золотое сердце. Что вам стоит пообещать мне не трогать этих женщин?
Глаза урядника вдруг остановились поверх моей головы.
– Хорошенькое у вас ружьишко, – небрежно уронил
он, не переставая барабанить. – Славное ружьишко. Прошлый раз, когда я к
вам заезжал и не застал дома, я все на него любовался… Чудное ружьецо!
Я тоже повернул голову назад и поглядел на ружье.
– Да, ружье недурное, – похвалил я. – Ведь
оно старинное, фабрики Гастин-Реннета, я его только в прошлом году на
центральное переделал. Вы обратите внимание на стволы.
– Как же-с, как же-с… я на стволы-то главным образом и
любовался. Великолепная вещь… Просто, можно сказать, сокровище.
Наши глаза встретились, и я увидел, как в углах губ урядника
дрогнула легкая, но многозначительная улыбка. Я поднялся с места, снял со стены
ружье и подошел с ним к Евпсихию Африкановичу.
– У черкесов есть очень милый обычай дарить гостю все,
что он похвалит, – сказал я любезно. – Мы с вами хотя и не черкесы,
Евпсихий Африканович, но я прошу вас принять от меня эту вещь на память.
Урядник для виду застыдился.
– Помилуйте, такую прелесть! Нет, нет, это уже чересчур
щедрый обычай!
Однако мне не пришлось долго его уговаривать. Урядник принял
ружье, бережно поставил его между своих колен и любовно отер чистым носовым
платком пыль, осевшую на спусковой скобе. Я немного успокоился, увидев, что
ружье, по крайней мере, перешло в руки любителя и знатока. Почти тотчас
Евпсихий Африканович встал и заторопился ехать.
– Дело не ждет, а я тут с вами забалакался, –
говорил он, громко стуча о пол неналезавшими калошами. – Когда будете в
наших краях, милости просим ко мне.
– Ну, а как же насчет Мануйлихи, господин
начальство? – деликатно напомнил я.
– Посмотрим, увидим… – неопределенно буркнул
Евпсихий Африканович. – Я вот вас о чем хотел попросить… Редис у вас
замечательный…
– Сам вырастил.
– Уд-дивительный редис! А у меня, знаете ли, моя
благоверная страшная обожательница всякой овощи. Так если бы, знаете, того,
пучочек один.
– С наслаждением, Евпсихий Африканович. Сочту долгом…
Сегодня же с нарочным отправлю корзиночку. И маслица уж позвольте заодно… Масло
у меня на редкость.
– Ну, и маслица… – милостиво разрешил
урядник. – А этим бабам вы дайте уж знак, что я их пока что не трону.
Только пусть они ведают, – вдруг возвысил он голос, – что одним
спасибо от меня не отделаются. А засим желаю здравствовать. Еще раз мерси вам
за подарочек и за угощение.
Он по-военному пристукнул каблуками и грузной походкой
сытого важного человека пошел к своему экипажу, около которого в почтительных
позах, без шапок, уже стояли сотский, сельский староста и Ярмола.
|