XIV
Я подъезжал уже к Переброду, когда внезапный вихрь закрутил
и погнал по дороге столбы пыли. Упали первые – редкие и тяжелые –
капли дождя.
Мануйлиха не ошиблась. Гроза, медленно накоплявшаяся за весь
этот жаркий, нестерпимо душный день, разразилась с необыкновенной силой над
Перебродом. Молния блистала почти беспрерывно, и от раскатов грома дрожали и
звенели стекла в окнах моей комнаты. Часов около восьми вечера гроза утихла на
несколько минут, но только для того, чтобы потом начаться с новым ожесточением.
Вдруг что-то с оглушительным треском посыпалось на крышу и на стены старого
дома. Я бросился к окну. Огромный град, с грецкий орех величиной, стремительно
падал на землю, высоко подпрыгивая потом кверху. Я взглянул на тутовое дерево,
росшее около самого дома, – оно стояло совершенно голое, все листья были
сбиты с него страшными ударами града… Под окном показалась еле заметная в
темноте фигура Ярмолы, который, накрывшись с головой свиткой, выбежал из кухни,
чтобы притворить ставни. Но он опоздал. В одно из стекол вдруг с такой силой
ударил громадный кусок льду, что оно разбилось, и осколки его со звоном
разлетелись по полу комнаты.
Я почувствовал себя утомленным и прилег, не раздеваясь, на
кровать. Я думал, что мне вовсе не удастся заснуть в эту ночь и что я до утра
буду в бессильной тоске ворочаться с боку на бок, поэтому я решил лучше не
снимать платья, чтобы потом хоть немного утомить себя однообразной ходьбой по
комнате. Но со мной случилась очень странная вещь: мне показалось, что я только
на минутку закрыл глаза; когда же я раскрыл их, то сквозь щели ставен уже
тянулись длинные яркие лучи солнца, в которых кружились бесчисленные золотые
пылинки.
Над моей кроватью стоял Ярмола. Его лицо выражало суровую
тревогу и нетерпеливое ожидание: должно быть, он уже давно дожидался здесь
моего пробуждения.
– Паныч, – сказал он своим тихим голосом, в
котором слышалось беспокойство. – Паныч, треба вам отсюда уезжать…
Я свесил ноги с кровати и с изумлением поглядел на Ярмолу.
– Уезжать? Куда уезжать? Зачем? Ты, верно, с ума сошел?
– Ничего я с ума не сходил, – огрызнулся
Ярмола. – Вы не чули, что вчерашний град наробил? У половины села жито,
как ногами, потоптано. У кривого Максима, у Козла, у Мута, у Прокопчуков, у
Гордия Олефира… наслала-таки шкоду ведьмака чертова… чтоб ей сгинуть!
Мне вдруг, в одно мгновение, вспомнился весь вчерашний день,
угроза, произнесенная около церкви Олесей, и ее опасения.
– Теперь вся громада бунтуется, – продолжал Ярмола. –
С утра все опять перепились и орут… И про вас, панычу, кричат недоброе… А вы
знаете, яка у нас громада?.. Если они ведьмакам що зробят, то так и треба, то
справедливое дело, а вам, панычу, я скажу одно – утекайте скорейше.
Итак, опасения Олеси оправдались. Нужно было немедленно
предупредить ее о грозившей ей и Мануйлихе беде. Я торопливо оделся, на ходу
сполоснул водою лицо и через полчаса уже ехал крупной рысью по направлению
Бисова Кута.
Чем ближе подвигался я к избушке на курьих ножках, тем
сильнее возрастало во мне неопределенное, тоскливое беспокойство. Я с
уверенностью говорил самому себе, что сейчас меня постигнет какое-то новое,
неожиданное горе.
Почти бегом пробежал я узкую тропинку, вившуюся по песчаному
пригорку. Окна хаты были открыты, дверь растворена настежь.
– Господи! Что же такое случилось? – прошептал я,
входя с замиранием сердца в сени.
Хата была пуста. В ней господствовал тот печальный, грязный
беспорядок, который всегда остается после поспешного выезда. Кучи сора и тряпок
лежали на полу, да в углу стоял деревянный остов кровати…
С стесненным, переполненным слезами сердцем я хотел уже
выйти из хаты, как вдруг мое внимание привлек яркий предмет, очевидно нарочно
повешенный на угол оконной рамы. Это была нитка дешевых красных бус, известных
в Полесье под названием «кораллов», – единственная вещь, которая осталась
мне на память об Олесе и об ее нежной, великодушной любви.
<1898 >
|