VII
Однажды, когда я, по обыкновению, пришел перед вечером в
избушку на курьих ножках, мне сразу бросилось в глаза удрученное настроение
духа ее обитательниц. Старуха сидела с ногами на постели и, сгорбившись,
обхватив голову руками, качалась взад и вперед и что-то невнятно бормотала. На
мое приветствие она не обратила никакого внимания. Олеся поздоровалась со мной,
как и всегда, ласково, но разговор у нас не вязался. По-видимому, она слушала
меня рассеянно и отвечала невпопад. На ее красивом лице лежала тень какой-то
беспрестанной внутренней заботы.
– Я вижу, у вас случилось что-то нехорошее,
Олеся, – сказал я, осторожно прикасаясь рукой к ее руке, лежавшей на
скамейке.
Олеся быстро отвернулась к окну, точно разглядывая там что
Она старалась казаться спокойной, но ее брови сдвинулись и задрожали, а зубы
крепко прикусили нижнюю губу.
– Нет… что же у нас могло случиться особенного? –
произнесла она глухим голосом. – Все как было, так и осталось.
– Олеся, зачем ты говоришь мне неправду? Это нехорошо с
твоей стороны… А я было думал, что мы с тобой совсем друзьями стали.
– Право же, ничего нет… Так… свои заботы, пустячные…
– Нет, Олеся, должно быть, не пустячные.
Посмотри – ты сама на себя непохожа сделалась.
– Это вам так кажется только.
– Будь же со мной откровенна, Олеся. Не знаю, смогу ли
я тебе помочь, но, может быть, хоть совет какой-нибудь дам… Ну наконец, просто
тебе легче станет, когда поделишься горем.
– Ах, да правда, не стоит и говорить об этом, – с
нетерпением возразила Олеся. – Ничем вы тут нам не можете пособить.
Старуха вдруг с небывалой горячностью вмешалась в наш
разговор:
– Чего ты фордыбачишься, дурочка! Тебе дело говорят, а
ты нос дерешь. Точно умнее тебя и на свете-то нет никого. Позвольте, господин,
я вам всю эту историю расскажу по порядку, – повернулась она в мою
сторону.
Размеры неприятности оказались гораздо значительнее, чем я
мог предположить из слов гордой Олеси. Вчера вечером в избушку на курьих ножках
заезжал местный урядник.
– Сначала-то он честь честью сел и водки
потребовал, – говорила Мануйлиха, – а потом и пошел и пошел.
«Выбирайся, говорит, из хаты в двадцать четыре часа со всеми своими потрохами.
Если, говорит, я в следующий раз приеду и застану тебя здесь, так и знай, не
миновать тебе этапного порядка. При двух, говорит, солдатах отправлю тебя,
анафему, на родину». А моя родина, батюшка, далекая, город Амченск… У меня там
теперь и души знакомой нет, да и пачпорта наши просрочены-распросрочены, да еще
к тому неисправные. Ах ты, господи, несчастье мое!
– Почему же он раньше позволял тебе жить, а только
теперь надумался? – спросил я.
– Да вот поди ж ты… Брехал он что-то такое, да я,
признаться, не поняла. Видишь, какое дело: хибарка эта, вот в которой мы живем,
не наша, а помещичья. Ведь мы раньше с Олесей на селе жили, а потом…
– Знаю, знаю, бабушка, слышал об этом… Мужики на тебя
рассердились…
– Ну вот это самое. Я тогда у старого помещика,
господина Абросимова, эту халупу выпросила. Ну, а теперь будто бы купил лес
новый помещик и будто бы хочет он какие-то болота, что ли, сушить. Только чего
ж я-то им помешала?
– Бабушка, а может быть, все это вранье одно? –
заметил я. – Просто-напросто уряднику «красненькую» захотелось получить.
– Давала, родной, давала. Не бере-ет! Вот история…
Четвертной билет давала, не берет… Куд-да тебе! Так на меня вызверился, что я
уж не знала, где стою. Заладил в одну душу: «Вон ди вон!» Что ж мы теперь
делать будем, сироты мы несчастные! Батюшка родимый, хотя бы ты нам чем помог,
усовестил бы его, утробу ненасытную. Век бы, кажется, была тебе благодарна.
– Бабушка! – укоризненно, с расстановкой
произнесла Олеся.
– Чего там – бабушка! – рассердилась
старуха. – Я тебе уже двадцать пятый год – бабушка. Что же,
по-твоему, с сумой лучше идти? Нет, господин, вы ее не слушайте. Уж будьте
милостивы, если можете сделать, то сделайте.
Я в неопределенных выражениях обещал похлопотать, хотя, по
правде сказать, надежды было мало. Если уж наш урядник отказывался «взять»,
значит, дело было слишком серьезное. В этот вечер Олеся простилась со мной
холодно и, против обыкновения, не пошла меня провожать. Я видел, что
самолюбивая девушка сердится на меня за мое вмешательство и немного стыдится
бабушкиной плаксивости.
|