IX
Тогда
напало на всех отчаяние. Дело запуталось до того, что и черт бы в нем никакого
вкусу не отыскал. Несуществующая аренда перемешалась с опилками, брабантские
кружева с электрификацией, Коробочкина покупка с бриллиантами. Влип в дело
Ноздрев, оказались замешанными и сочувствующий Ротозей Емельян, и беспартийный
Вор Антошка, открылась какая-то панама с пайками Собакевича. И пошла писать
губерния!
Самосвистов
работал не покладая рук и впутал в общую кашу и путешествия по сундукам и дело
о подложных счетах за разъезды (по одному ему оказалось замешано до пятидесяти
тысяч лиц) и проч. и проч. Словом, началось черт знает что. И те, у кого
миллиарды из-под носа выписали, и те, кто их должен был отыскать, метались в
ужасе, и перед глазами был только один непреложный факт: миллиарды были и
исчезли.
Наконец
встал какой-то дядя Митяй и сказал:
– Вот
что, братцы... Видно, не миновать нам следственную комиссию назначить.
X
И вот
тут (чего во сне не увидишь!) вынырнул, как некий Бог на машине, я и сказал:
– Поручите
мне.
Изумились:
– А
вы... того... сумеете?
А я:
– Будьте
покойны.
Поколебались.
Потом – красным чернилом: «Поручить».
Тут я и
начал (в жизнь не видел приятнее сна!).
Полетели
со всех сторон ко мне тридцать пять тысяч мотоциклистов.
– Не
угодно ли чего?
А я им:
– Ничего
не угодно. Не отрывайтесь от ваших дел. Я сам справлюсь. Единолично.
Набрал
воздуху и гаркнул так, что дрогнули стекла:
– Подать
мне сюда Ляпкина-Тяпкина! Срочно! По телефону подать!
– Так
что подать невозможно... телефон сломался.
– А-а!
Сломался! Провод оборвался? Так, чтоб он даром не мотался, повесить на нем
того, кто докладывает!!
Батюшки!
Что тут началось!
– Помилуйте-с...
что вы-с... Сию... хе-хе... минутку... Эй! Мастеров! Проволоки! Сейчас починят!
В два
счета починили и подали.
И я
рванул дальше:
– Тяпкин?
М-мерзавец! Ляпкин? Взять его, прохвоста! Подать мне списки! Что? Не готовы?
Приготовить в пять минут, или вы сами очутитесь в списках покойников! Э-э-то
кто?! Жена Манилова – регистраторша? В шею! Улинька Бетрищева – машинистка? В
шею! Собакевич? Взять его! У вас служит негодяй Мурзофейкин? Шуллер
Утешительный? Взять!! И того, кто их назначил, – тоже! Схватить его! И
его! И этого! И того! Фетинью вон! Поэта Тряпичкина, Селифана и Петрушку в
учетное отделение! Ноздрева в подвал... В минуту! В секунду!! Кто подписал ведомость?
Подать его, каналью!! Со дна моря достать!!
Гром
пошел по пеклу...
– Вот
черт налетел! И откуда такого достали?!
А я:
– Чичикова
мне сюда!!
– Н...
н... невозможно сыскать. Они скрымшись...
– Ах,
скрымшись? Чудесно! Так вы сядете на его место.
– Помил...
– Молчать!!
– Сию
минуточку... Сию... Повремените секундочку. Ищут-с.
И через
два мгновения нашли!
И
напрасно Чичиков валялся у меня в ногах, и рвал на себе волосы и френч, и
уверял, что у него нетрудоспособная мать.
– Мать?! –
гремел я. – Мать?.. Где миллиарды? Где народные деньги?! Вор!! Взрезать
его, мерзавца! У него бриллианты в животе!
Вскрыли
его. Тут они.
– Все?
– Все-с.
– Камень
на шею – и в прорубь!
И стало
тихо и чисто.
И я по
телефону:
– Чисто.
А мне в
ответ:
– Спасибо.
Просите, чего хотите.
Так я и
взметнулся около телефона. И чуть было не выложил в трубку все сметные предположения,
которые давно уже терзали меня: «Брюки... фунт сахару... лампу в двадцать пять
свечей...»
Но вдруг
вспомнил, что порядочный литератор должен быть бескорыстен, увял и пробормотал
в трубку:
– Ничего,
кроме сочинений Гоголя в переплете, каковые сочинения мной недавно проданы на толкучке.
И...
бац! У меня на столе золотообрезный Гоголь!
Обрадовался
я Николаю Васильевичу, который не раз утешал меня в хмурые бессонные ночи, до
того, что рявкнул:
– Ура!
И...
|
