ПРОКЛЯТЫЙ ПАРОХОД
У курортной пристани качался белый дом-пароход. Труба,
балкончик для капитана, внизу — круглые окошечки, чтобы рыбы могли заглядывать
в каюты. Спереди нос острый, сзади — тупой… Вода подшлепывает снизу, веревка
скрипит, из пароходной печки — дым.
«Гу-гу!» Фу, как труба противно лает. Все затыкают уши, а я
не могу… Зина берет меня на ручки — я дрожу, доски под нами тоже дрожат — и
несет меня на эту противную штуку. Сзади — папа.
Прогулка! Мало им места на земле… Я хоть плавать умею, а они
что будут делать в своих ботинках и чулках, если дом перевернется?
Люди шли — шли — шли. Чистые костюмчики, из карманов —
платочки (зубных щеток в петличках, слава Богу, еще не носят!), и все
толкаются, и все извиняются. Пардон! А ты не толкайся, и пардона твоего не
нужно, а то все лапы отдавили…
Сели на скамейки по бокам, и вверху, и внизу, как воробьи на
телеграфных проволоках… Небо качается, улица качается, и наш пол качается. И я
совсем потерял центр тяжести, присел на пол и Распластался, как лягушка на
льду.
Так мучить сухопутного фокса! За что?!
«Гу-гу-гу!»— поехали. Все машут лапами, посылают
безвоздушные поцелуи. Подумаешь… На три часа уезжаем, и такое лицемерие.
Подкрался к загородке посреди парохода и посмотрел вниз: железные лапы ходят,
чмокают и переворачиваются, а главная нога, вся в масле, вокруг себя пляшет… Машина.
«Чики-фуки, фуки-чики, пики-Микки, Микки-пики…» Да остановись ты хоть на
минутку!!
***
Пока шли проливчиком — ничего. А потом заливчик, а потом…
ух! Там море, тут море, небо с водой кругом сошлось, горизонты какие-то со всех
сторон появились… Разве так можно? А земля где? За пароходом — белый кипяток,
чайки вперегонку за нами летят и кричат, как голодные котята… Столько рыбы в
море, целый день обедать можно, чего им еще надо?
Ну что ж, раз прогулка, нечего под скамейкой пресмыкаться.
Пошел по ногам, ноги вежливо раздвигаются. Пардон, силь ву пле. (Извините,
пожалуйста!) У матросов деревянные башмаки — корабликами, у пассажиров
обыкновенные, белые и желтые туфли. Практично и симпатично. А у дам что ни
ноги, то другой фасон: с бантиками, с пряжечками, с красной решеткой, с
зелеными каблучками… Кто им эти фасоны выдумывает?..
Был у капитана на балкончике. Старенький, толстенький,
борода, как у рождественского деда, глазки голубенькие. Расставил ноги и
забавляется: повернет колесо с палками в одну сторону, потом в другую, потом в
третью, а сам в трубку рычит: «Доброе утро! — полдоброго утра! четверть
доброго утра!» — а может быть, я и напутал.
Нашел кухню. Пол себе качайся, а она свое дело делает.
Варит. Повар сунул мне в нос омара… но я на него так посмотрел, что ему стыдно
стало, и он высморкался (повар).
А пол все подымается, волны, как бульдоги, со всех сторон
морды в пене, и все на меня кивают. Ай! Подымается, опускается. Смейся!
Посади-ка краба на сушу, небось ему тоже будет несладко. Ветер свистит и выворачивает
уши наизнанку. Ай!..
У нашего соседа слетела в воду шляпа. «Свежеет!» — успокоил
его Зинин папа. Дуреет, а не свежеет… Ба-бах! Ба-ба-бах!
Я прижался к ногам незнакомой старухи, закрыл глаза и
тихонько-тихонько визжал: море! Золотое мое море… Ну, перестань, ну, успокойся!
Я никогда больше не поеду. Я маленький фокс, ничтожная собачка, за что ты на
меня сердишься? Я никогда тебя не трогал, никогда на тебя не лаял (ух, как я
врал!)…
Да, так оно тебе и перестанет. И вот я вышел из себя.
Вспрыгнул на скамейку, повернулся к морю спиной и наступил лапой на
спасательный круг. На всякий случай, если бы пришлось спасать Зину, ее папу и
капитана. Повар пусть тонет… Злой фокс. Зачем я пишу такие гадости? Спас бы и
повара, пес с ним…
***
Все? Нет, не все! Жадные сухопутные люди не знают уже, что и
придумать. Мало им берега, леса, поля, шоссе. Летать им надо! Сели на бензинную
этажерку… и полетели. Даже смотреть страшно. Но ведь летают отдельные
сумасшедшие, у них, верно, нет родителей, и некому их остановить. А по морю
катаются все: дети, мамы, папы, дедушки и даже грудные младенцы. Вот судьба
(«судьба» — это вроде большой, злой летучей мыши) их и наказывает…
Качались — и докачались. Собаки, говорят, себя нехорошо
ведут. Ага! Собаки… Посмотрели бы вы, как ведут себя на пароходе люди в новых
костюмчиках, с новыми платочками в карманах, когда начинается качка!
Я закрывал глаза, старался не дышать, нюхал лимонную
корочку… Бррр!
Но Зина — молодец. И ее папа — молодец. И капитан — молодец…
А я… лучше не спрашивайте.
***
Когда показалась земля, миленькая зеленая земля, твердая
земля с домиками, собачками, мясными лавками и купальными будками, я завизжал
так пронзительно, что перекричал даже пароходный гудок.
Клянусь и даю честное собачье слово, что лапа моя никогда на
пароходе больше не будет! Почему меня всюду за собой таскают?.. Завтра Зинин
папа затеет прогулку на облаках, так я с ними летать должен?! Пардон! Силь ву
пле!
Ага! Так и знал. Этот невозможный папа подцепил рыбака и
заказывает ему на завтрашнюю ночь барку с луной и рыбной ловлей…
На луну я и с берега посмотрю, а рыбу — кушайте сами…
Море сегодня, правда, тихое, — знаем мы эту тишину. Но
в комнате еще тише. Пол не качается, потолок не опрокидывается, пена не лезет в
окошко, и люди вокруг не зеленеют и не желтеют. Брр!..
Старый морской волк — фокс Микки
|