СПОР ДРЕВНИХ ГРЕЧЕСКИХ ФИЛОСОФОВ ОБ ИЗЯЩНОМ
Драматическая
сцена из древнегреческой классической жизни, в стихах
Действие
происходит в окрестностях Древних Афин.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ
ЛИЦА
Древние
греческие философы:
Клефистон
Стиф
Сцена
представляет восхитительное местоположение в окрестностях Древних Афин,
украшенное всеми изумительными дарами древней благодатной греческой природы, то
есть: анемонами, змеями, ползающими по цитернам; медяницами, сосущими
померанцы; акамфами, платановыми темно-прохладными наметами, раскидистыми
пальмами, летающими щурами, зеленеющим мелисом и мастикой. Вдали виден
Акрополь, поражающий гармонией своих линий. На первом плане, у каждой стороны
сцены, стоит по курящемуся жертвеннику на золоченом треножнике. Сцена пуста.
Немного погодя из глубины сцены выходят, с противоположных сторон, два
философа: Клефистон и Стиф. Оба в белых хламидах, с гордою осанкою и с
пластическими телодвижениями. Медленно переставляя ноги, так что одна всегда
остается далеко позади другой, они сближаются постепенно к середине сцены,
приостанавливаются, указывают друг другу на жертвенник своей стороны и
направляют к тому жертвеннику свои тихие шаги. Дойдя до жертвенников, они
останавливаются, возлагают одну руку на жертвенник и начинают:
Клефистон
Да, я
люблю среди лавров и роз
Смуглых
сатиров затеи.
Стиф
Да, я
люблю и Лесбос и Парос.
Клефистон
Да, я
люблю Пропилеи.
Стиф
Да, я
люблю, чтоб певец Демодок
В душу
вдыхал мне свой пламень.
Клефистон
Фивского
мрамора белый кусок!
Стиф
Тирский
увесистый камень!
Клефистон
Туники
складки!
Стиф
Хламиды
извив!
Клефистон
Пляску в
движении мерном.
Стиф
Сук,
наклоненный под бременем слив.
Клефистон
Чашу
с душистым фалерном!
Стиф
Любо
смотреть мне на группу борцов,
Так охвативших друг друга!
(Показывает
руками.)
Клефистон
Взмахи
могучих люблю кулаков!
Стиф
Мышцы,
надутые туго.
Клефистон
Ногу
— на столько подвинуть вперед!
Оба,
смотря друг на друга, выдвигают: один левую, другой правую ногу,
Стиф
Руку —
вот этак закинуть!
Оба,
смотря друг на друга, закидывают дугообразно: один левую, другой правую руку.
Клефистон
Телу
изящный придать поворот...
Оба
пластически откидываются: один влево, другой вправо.
Стиф
Ногу
назад отодвинуть!
Оба
поспешно отодвигают выдвинутую ногу.
Клефистон
Часто
лежу я под сенью дерев.
Оба
принимают прежнее спокойное положение, опустив опять одну
руку на
жертвенник.
Стиф
Внемлю
кузнечиков крикам.
Клефистон
Нравится
мне на стене барельеф.
Стиф
Я все
брожу под портиком!
Клефистон
Думы
рождает во мне кипарис.
Стиф
Плачу
под звук тетрахордин.
Клефистон
Страстно
люблю архитрав и карниз.
Стиф
Я же —
дорический орден.
Клефистон
(разгорячаясь)
Барсову
кожу я гладить люблю!
Стиф
(с
самодовольством)
Нюхать
янтарные токи!
Клефистон
(со злобой)
Ем
виноград!
Стиф
(с
гордостью)
Я ж
охотно треплю
Отрока
полные щеки.
Клефистон
(самоуверенно)
Свесть
не могу очарованных глаз
С формы
изящной котурна.
Стиф
(со
спокойным торжеством и с сознанием своего достоинства)
После
прогулок моих утомясь,
Я
опираюсь на урну.
Изящно
изгибаясь всем станом,
опирается локтем правой руки
на кулак левой, будто на урну, выказывая
таким образом пластическую выпуклость
одного бедра и одной лядвеи. Клефистон бросает на Стифа завистливый взгляд.
Постояв так немного, они оба отворачиваются от своего жертвенника к
противоположному, заднему углу сцены и, злобно взглядывая друг на друга, направляются
туда столь же медленно, как выходили на сцену. С уходом их сцена остается
пуста. По цитернам ползают змеи, а медяницы продолжают сосать
померанцы. Акрополь все еще виден вдали.
Занавес
падает
Предисловие
к творению моего отца
Здравствуй,
читатель! Я знаю, ты рад опять увидеть меня в печати; это хорошо. Это
показывает твой вкус. Хвалю тебя! Ты помнишь — разумеется, помнишь! — мое
обещание в «Современнике» 1854 года, в апрельской книжке, познакомить тебя с
творениями моего отца и доказать, что весь мой род занимался литературою? —
Радуйся, я исполняю свое обещание!
У меня
много превосходных сочинений отца; но между ними довольно неконченого
(d'inacheve); если хочешь, издам все; но пока довольно с тебя одной оперетты.
Есть у
меня еще комедия «Амбиция», которую отец написал в молодости. Державин и
Херасков одобряли ее; но Сумароков составил на нее следующую эпиграмму:
Ликуй, парнасский бог! — Прутков уж
нынь пиит!
Для росских зрелищей «Амбицию»
чертит!..
Хотел он, знать, своей комедией
робятской
Пред светом образец явить амбицьи
хватской!
Но
Аполлон за то, собрав
«прутков» длинняе,
Его с Парнаса вон! чтоб был он
поскромняе!
Не
скрываю (да и зачем скрывать?!) этой эпиграммы, порожденной явною завистью. Ты
согласишься с этим, когда сам прочтешь «Амбицию» (К сожалению,
эта комедия не найдена в бумагах покойного Козьмы Пруткова).
Представляю
на твой суд оперетту: «Черепослов, сиречь Френолог», которая написана отцом уже
в старости. Шишков, Дмитриев, Хмельницкий достойно оценили ее; а ты обрати
внимание на несвойственные старику: веселость, живость, остроту и соль этой
оперетты. Убежден, что по слогу и даже форме она много опередила век!.. Умный
Дмитриев написал к отцу следующую надпись:
Под снежной сединой в нем музы
веселится,
И старости — увы! — печальные года
Столь нежно, дружно в нем с
веселостью роднятся,
Что — ах! — кабы так было завсегда!
Несмотря
на такую оценку нашего поэта-критика, я не решался печатать «Френолога». Но
недавние лестные отзывы их превосходительств, моих начальников, ободрили меня.
Читатель, если будешь доволен, благодари их! — До свиданья!
Твой
доброжелатель
КозьмаПрутков.
11
апреля
1856 г.
(annus, i).
|
