Увеличить |
ГЛАВА ПЯТАЯ
В девять
часов, минута в минуту. Дик, одетый в свое самое старое платье, встретился с
Тимом Хэгэном у перевоза.
– На
север идти не стоит, – сказал Тим, – Скоро зима, и спать будет
холодно. Хочешь, пойдем на восток, в сторону Невады и пустыни?
– А
еще куда можно? – спросил Дик. – Что, если мы выберем юг и пойдем на
Лос-Анджелес, Аризону, Новую Мексику и Техас? – предложил он.
– Сколько
ты раздобыл денег? – спросил Тим.
– А
тебе зачем? – возразил Дик.
– Важно
уйти из этих мест как можно скорее, а чтобы двигаться быстро, надо платить.
Мне-то наплевать. Вот ты – другое дело. Твои опекуны сейчас же поднимут шум,
наймут ораву сыщиков; а те как пойдут по следу – не отвяжешься. Надо скорее
смыться.
– Ну
что ж, раз иначе нельзя… – отозвался Дик. – Несколько дней мы будем
петлять, путать их, скрываться и за все платить, пока не доберемся до Трэйси. А
потом платить перестанем и повернем на юг.
Вся эта
программа была ими выполнена в точности. Трэйси они проехали в качестве платных
пассажиров; через шесть часов после того, как местный шериф перестал обыскивать
поезда. Дик из осторожности заплатил еще до станции Модесто, а там платить
перестал, и, следуя советам Тима, мальчики продолжали путь «зайцами» в багажных
и товарных вагонах, а также на тендерах. Дик покупал газеты и пугал Тима, читая
ему трагические описания того, как был похищен юный наследник форрестовских
миллионов.
В
Сан-Франциско опекуны дали объявление, что нашедшему и доставившему домой их подопечного
будет выплачена премия в тридцать тысяч долларов. Тим Хэгэн, читавший эти
сообщения, когда мальчики отдыхали на траве у какой-нибудь водокачки, навсегда
внушил своему товарищу ту мысль, что честность и честь не являются достоянием
какой-нибудь отдельной касты и могут обитать не только во дворце на вершине
горы, но и в убогой квартирке над бакалейной лавкой.
– Ах
черт! – обратился Тим не столько к Дику, сколько к лежавшему перед ними
ландшафту. – Мой старик не стал бы шуметь оттого, что я удрал, если бы я
выдал тебя за тридцать тысяч! Даже подумать страшно!
Раз Тим
так открыто об этом заговорил, значит, с этой стороны Дику опасаться
нечего, – сын полисмена не донесет на него.
Только
шесть недель спустя, уже в Аризоне, Дик опять коснулся этого вопроса.
– Понимаешь
ли, Тим, – сказал Дик, – я получил кучу денег, и мой капитал все
время растет, а я из него не трачу ни одного цента, как ты видишь сам… хотя
миссис Соммерстон и выжимает из меня тысячу восемьсот долларов в год, да кроме
того, – стол, квартиру и экипаж, а мы с тобой живем, как бродяги, и рады
подобрать за каким-нибудь кочегаром его объедки. И все-таки мой капитал растет!
Сколько это выходит – десять процентов с двадцати миллионов долларов? Сосчитай!
Тим
Хэгэн уставился на струи горячего воздуха, волновавшиеся над пустыней, и
попытался решить предложенную ему задачу.
– Ну,
сколько будет одна десятая от двадцати миллионов? – нетерпеливо спросил
Дик.
– Сколько?
Два миллиона, конечно.
– А
пять процентов – половина десяти. Сколько же это составит в год, если считать
двадцать миллионов из пяти процентов?
Тим
нерешительно молчал.
– Да
половину, половину двух миллионов! – крикнул Дик. – Значит, я каждый
год становлюсь на один миллион богаче. Запомни это и слушай дальше. Когда я
соглашусь вернуться домой, – а это будет только через много-много лет, мы
с тобой решим когда, – я тебе скажу, и ты напишешь отцу. Он нагрянет в
условленное место, заберет меня и доставит куда следует. А потом получит от
опекунов обещанные тридцать тысяч, бросит службу в полиции и откроет пивную.
– Тридцать
тысяч, это знаешь, сколько денег? – небрежно проговорил Тим, выразив таким
образом свою благодарность.
– Только
не для меня, – заявил Дик, стараясь умалить свою щедрость. – Тридцать
тысяч в миллионе содержится тридцать три раза, а мои деньги за один год
приносят миллион.
Однако
Тиму не суждено было дожить до тех времен и увидеть, как его отец станет
владельцем пивной. Два дня спустя после этого разговора не в меру ретивый
кондуктор выставил мальчиков из пустого товарного вагона, когда поезд стоял на
мосту, перекинутом через высохший каменистый овраг. Дик взглянул вниз: дно
оврага лежало на глубине семидесяти футов, – и он невольно содрогнулся.
– Место
здесь есть, – сказал он, – но что, если поезд тронется?
– Не
тронется. Удирайте, пока можно, – настаивал кондуктор. – Паровоз на
той стороне набирает воду. Он тут всегда набирает.
Но
именно в этот раз паровоз не стал брать воду. Следствие потом выяснило, что
воды в водокачке не оказалось и машинист решил ехать дальше. Едва мальчики
успели соскочить наземь из боковой двери вагона и пройти несколько шагов по
узкому пространству между рельсами и обрывом, как поезд начал двигаться. Дик,
всегда быстро соображавший и действовавший, стал на четвереньки. Это дало ему
возможность крепче уцепиться за мост и удержаться, ибо выступавшие части вагона
проходили над его головой, не задевая его.
Но Тим,
соображавший гораздо медленнее и еще ослепленный чисто кельтским бешенством,
вместо того чтобы лечь на мост, продолжал стоять и крайне образно, в духе своих
родичей, выражаться по адресу кондуктора.
– Ложись!
Скорее! – крикнул ему Дик.
Но Тим
уже пропустил удобную минуту: поезд шел под уклон и быстро ускорял ход. Стоя лицом
к бегущим вагонам и чувствуя, что за спиной у него нет опоры, а под ногами –
пропасть, Тим наконец решил последовать примеру Дика. Но едва он повернулся,
как ударился плечом о бегущие вагоны и чуть не потерял равновесие. Каким-то
чудом он все же удержался и продолжал стоять. Поезд шел все быстрее. Лечь было
уже нельзя.
Дик
следил за всем этим, но не мог двинуться. Поезд набирал скорость. Однако Тим не
терял присутствия духа: стоя спиной к пропасти, а лицом к бегущим вагонам и
упираясь ногами в узкие доски моста, он качался и балансировал. Чем быстрее шел
поезд, тем сильнее Тим качался; наконец, сделав над собой усилие, он нашел
устойчивое положение и перестал раскачиваться. – Все могло бы еще
окончиться благополучно, если бы не последний вагон. Дик понял это и с ужасом
следил за его приближением. Это был «усовершенствованный вагон для лошадей» –
на шесть дюймов шире, чем все остальные. Дик видел, что и Тим его заметил;
видел, как товарищ напряг все силы, чтобы удержаться на том пространстве,
которое теперь еще сократилось чуть не на полфута; видел, как Тим откидывается
назад все дальше, дальше, до последней возможности, и все же недостаточно
далеко. Катастрофа была неизбежна. Если бы вагон оказался уже всего на один
дюйм, Тим устоял бы. Один дюйм – и он упал бы на рельсы позади поезда, а вагон
прошел бы мимо. Но именно этот дюйм и погубил его. Вагон толкнул Тима, мальчик
несколько раз перевернулся в воздухе и рухнул головой на камни.
Там,
внизу, он уже не шевелился. Упав с высоты семидесяти футов, он сломал себе шею
и размозжил череп.
Тут Дик
впервые познал смерть – не упорядоченную и благопристойную смерть, какой она бывает
среди цивилизованных людей, когда и врачи, и сиделки, и наркотики облегчают
человеку переход в вечную ночь, а его близкие пытаются пышными обрядами,
цветами и торжественными проводами скрасить его путешествие в царство
теней, – но смерть внезапную и простую, грубую и неприкрашенную; смерть,
подобную смерти быка или жирной свиньи, убитых на бойне.
И еще
многое открылось Дику: превратности жизни и судьбы; враждебность вселенной к
человеку; необходимость быстро соображать и действовать, быть решительным и
уверенным в себе, уметь мгновенно приспособляться к неожиданным переменам в
соотношении сил, властвующих над всем живым. И, стоя над изуродованными
останками того, кто всего несколько минут назад был его товарищем. Дик понял,
что нельзя доверяться иллюзиям – за них всегда приходится расплачиваться, и что
только действительность никогда не лжет.
В Новой
Мексике Дик случайно лопал на одно ранчо под названием Джингл-Боб, расположенное
к северу от Росуэлла, в долине Пикос. Дику еще не было четырнадцати лет, но он
скоро сделался всеобщим любимцем; это, однако, не помешало ему стать настоящим
ковбоем, подобным тем, которые даже в официальных бумагах именовали себя: «Дики
Конь», «Вилли-Олень», «Большой Карман», или «Вырви глаз».
Здесь за
полгода, проведенных на ранчо. Дик в совершенстве узнал лошадей и, будучи
сильным и ловким, сделался отличным наездником, а также узнал людей, как они
есть, – и это драгоценное знание сберег на всю жизнь. Но он узнал и многое
другое. Вот, например, Джон Чайзом, владелец Джингл-Боба, Bosque grande и еще
многих других скотоводческих ферм до самой Черной речки и за ней; Джон Чайзом,
«Коровий король», предвидя возникновение мелких фермерских хозяйств, скупил
кругом все свободные участки, на которых имелась вода, поставил ограды из
колючей проволоки и стал полновластным хозяином над миллионами акров
прилегавшей к ним земли, которая без орошения не имела никакой цены. А из бесед
у ночного костра, сидя возле фургона с продовольствием, среди ковбоев,
получавших в месяц не более сорока долларов (они не предусмотрели того, что
предусмотрел их хозяин). Дик отчетливо понял, почему Джон Чайзом сделался
«коровьим королем», а сотни его соседей нанимались к нему в качестве
сельскохозяйственных рабочих.
Но у
Дика был горячий нрав. Его кровь кипела. В нем жила пылкая мужская гордость.
Готовый иногда разрыдаться после двадцати часов, проведенных в седле, он
сдерживал себя, научился презирать жестокую боль, терзавшую его еще полудетское
тело, и молча терпеть, не мечтая о постели, пока закаленные гуртовщики не лягут
первыми. С той же терпеливой выдержкой он садился на любую лошадь, какую ему
давали, требовал, чтобы и его посылали в ночное, и в развевающемся непромокаемом
плаще уверенно мчался наперерез разбегающемуся стаду. Он готов был подвергнуть
себя любому риску и любил рисковать, но даже в такие минуты никогда не забывал
о трезвой действительности. Дику отлично было известно, что люди – существа
весьма хрупкие, они легко гибнут, разбиваясь о камни или затоптанные лошадиными
копытами. И если он иной раз отказывался садиться на лошадь, у которой на
галопе заплетались ноги, то делал это не из страха, а потому что, как он заявил
однажды самому Джону Чайзому, «если уж падать, так хоть за хорошие деньги».
Только
отсюда, из этого имения. Дик решил написать своим опекунам. Но и тут был
настолько осторожен, что отдал письмо проезжему торговцу скотом из Чикаго и
адресовал его на имя повара О-Чай. Хотя Дик и не пользовался своими миллионами,
однако всегда о них помнил; опасаясь, как бы его состояние не досталось
каким-нибудь отдаленным родственникам, которые могли найтись в Новой Англии, он
известил своих опекунов о том, что жив и здоров и через несколько лет непременно
вернется домой. Он приказал им также не отпускать миссис Соммерстон и аккуратно
выплачивать ей жалованье.
Но ему
не сиделось на месте. И наконец он решил, что полгода на ранчо Джингл-Боб – это
больше чем достаточно. Тогда Дик стал бродягой и исколесил всю территорию
Соединенных Штатов, причем ему довелось познакомиться во время своих скитаний с
мировыми судьями, полицейскими чиновниками, законами о бродяжничестве и даже
тюрьмами. И он узнал настоящих бродяг, странствующих рабочих и мелких
преступников. Кроме того, он знакомился с фермами и фермерами и изучал
земледелие, а однажды в штате Нью-Йорк целую неделю работал по сбору ягод у
одного фермерадатчанина, который производил эксперименты с первой силосной
установкой в Соединенных Штатах. Он учился всему этому не потому, что ставил
себе учение как цель: в нем жила огромная, чисто мальчишеская любознательность
и интерес решительно ко всему. Благодаря этому он приобрел много сведений о
человеческой природе и жизни общества. Эти знания, когда он их впоследствии
переварил и систематизировал при помощи книг, сослужили ему неоценимую службу.
Приключения
не повредили Дику. Даже когда ему приходилось встречаться с острожниками в их
лесных убежищах и узнавать их взгляды на жизнь и нравственность, эти взгляды на
него не действовали. Он был точно путешественник среди туземных племен.
Уверенный в том, что у него есть двадцать миллионов, он не испытывал желания
красть и грабить, – да в этом и не было необходимости. Все на свете
интересовало его, но он ни разу не попадал в такое положение или место, в
котором хотел бы остаться навсегда. В нем жила жажда видеть все больше, без
конца наблюдать действительность.
Прошло
три года; ему минуло шестнадцать. Это был крепкий и закаленный подросток, весивший
сто тридцать фунтов. Тогда Дик решил, что пора вернуться домой и взяться за
книги. Так он совершил свое первое большое морское путешествие, поступив юнгой
на судно, которое шло из Делавэра в Сан-Франциско, огибая мыс Горн. Это было
трудное плавание, оно продолжалось сто восемьдесят дней, но в результате Дик
прибавил десять фунтов.
Когда в
один прекрасный день он вошел в комнату и направился к миссис Соммерстон, она
вскрикнула и послала за поваром О-Чаем: пусть скажет – действительно ли это
Дик. Она вскрикнула во второй раз, когда протянула ему руку и его огрубевшая от
канатов мозолистая ладонь сжала ее нежные пальцы.
Во время
первой встречи с опекунами, которые спешно собрались, узнав о его приезде. Дик
держался застенчиво, почти конфузился. Но это не помешало ему высказаться
вполне определенно.
– Вот
как обстоит дело, – начал он. – Я не дурак, знаю, чего хочу; и как я
захочу – так и будет. Я совсем один на свете, не считая, конечно, таких добрых
друзей, как вы; и у меня есть свои взгляды на жизнь и на то, что я в ней
намерен делать. Вернулся я домой вовсе не из чувства долга перед кем-то, а
потому что пришло время; скорее – из чувства долга перед самим собой. Три года
странствий принесли мне большую пользу, и теперь я хочу продолжать образование
– я разумею, уже по книгам.
– Белмонтское
училище, – подсказал мистер Слокум, – подготовит вас в университет.
Дик
решительно покачал головой:
– И
отнимет у меня три года, как и любая средняя школа. Нет, я намерен поступить в
Калифорнийский университет не позднее чем через год. Конечно, придется
поработать. Но мозг у меня вроде кислоты: так и въедается в книги. Я возьму
себе преподавателей – десяток преподавателей, если понадобится, – и начну
готовиться. Нанимать их я буду сам и выгонять – тоже сам. А для этого мне понадобятся
деньги.
– Сто
долларов в месяц достаточно? – спросил мистер Крокетт.
Дик
покачал головой.
– Я
странствовал три года и не истратил ни гроша из своего капитала. Надеюсь, я
сумею с толком распорядиться его частью здесь, в Сан-Франциско. Я еще не берусь
управлять своими делами, но хочу иметь на руках чековую книжку, и на приличную
сумму. Деньги я буду тратить на то, что сочту нужным и как сочту нужным.
Опекуны
в ужасе переглянулись.
– Это
нелепо, это невозможно, – начал мистер Крокетт возмущенно. – Вы такой
же сорвиголова, как и до вашего ухода.
– Уж
какой есть, – вздохнул Дик. – И та размолвка вышла у нас из-за денег.
А ведь тогда я хотел получить всего-навсего сто долларов.
– Но
войдите же в наше положение. Дик, – принялся его увещевать мистер
Дэвидсон. – Ведь мы ваши опекуны… Что скажут люди, если мы позволим вам,
шестнадцатилетнему мальчику, свободно распоряжаться вашими деньгами?
– А
что стоит теперь моя яхта «Фрида»? – неожиданно спросил Дик.
– Думаю,
за нее в любое время дадут тысяч двадцать, – отозвался мистер Крокетт.
– Так
продайте ее. Она для меня велика и вдобавок с каждым годом теряет в цене. Мне
нужна небольшая яхточка, чтобы я мог сам управлять ею и плавать в нашей бухте,
и стоить она должна не больше тысячи. А эту продайте и положите деньги на мое
имя. Я знаю ведь, чего вы, все трое, боитесь: что я растранжирю свои деньги на
кутежи да на лошадей и на певичек. Так я вот что вам предложу: пусть на эти
деньги будет иметь право каждый из нас четверых. Ив ту минуту, когда кто-либо
из вас решит, что я трачу деньги зря, пусть он снимет со счета всю сумму. Могу
также вам сообщить, что наряду с преподавателями, которые будут готовить меня в
университет, я намерен пригласить специалиста из коммерческого колледжа: пусть
научит меня тому, как дельцы ведут дела, пусть вбивает мне в голову всю эту
механику.
Дик не
стал ждать их согласия и продолжал, как будто это уже было решено:
– А
как с лошадьми в Мэнло? Впрочем, я посмотрю их и тогда подумаю, что с ними
делать. Миссис Соммерстон останется здесь и будет вести дом и хозяйство. Я и
без того буду слишком занят. Вы не раскаетесь, дав мне полную волю в моих
личных делах, обещаю. А теперь, если хотите послушать, как я жил эти три года,
я вам, пожалуй, расскажу.
Дик
Форрест не ошибся, заявив своим опекунам, что его мозг въедается в книги, точно
кислота. Никогда еще, кажется, ни один юноша не получал столь необычного
образования, – причем он руководил им сам, не отвергая порой и чужих
советов. Умению использовать чужие мозги он, видимо, научился у отца и у Джона
Чайзома из Джингл-Боба. Там, в степи, он привык подолгу сидеть молча и
размышлять, в то время как ковбои вели неторопливую беседу у костра и фургона с
продовольствием. Теперь благодаря своему имени и состоянию он легко добивался
знакомства и бесед с профессорами, директорами школ, всевозможными
специалистами и дельцами; он мог слушать их долгие часы, лишь изредка вставляя
слово, почти не спрашивая, а только впитывая в себя то, что они ему
рассказывали, – и был доволен, если ему удавалось из этой многочасовой
беседы извлечь хотя бы одну мысль, один факт, которые помогли бы ему решить
вопрос, какое именно образование ему нужно и как его получить.
Затем он
начал выбирать себе преподавателей; и уж тут пошли такие приглашения и увольнения,
такие вызовы и отказы, что все только диву давались. Молодой Форрест не
стеснялся. С одними Дик занимался месяц, два или три, но с большинством
расставался в первый же день или в первую неделю; и неизменно платил в таких
случаях за целый месяц вперед, даже если их попытка чему-то научить его
продолжалась не больше часа. Он всегда был в этих делах щедр и
великодушен, – оттого что имел возможность позволить себе щедрость и
великодушие.
Этот
мальчик, который не раз подбирал объедки после кочегаров, запивая их водой из
колонки, узнал на своей шкуре цену деньгам и что покупать самое лучшее в конце
концов выгоднее всего. Для поступления в университет надо было прослушать годичный
курс физики и химии. Покончив с алгеброй и геометрией, он обратился к видным
профессорам физики и химии при Калифорнийском университете. Вначале профессор
Кэйри рассмеялся ему в лицо.
– Мой
милый мальчик… – сказал он.
Дик
терпеливо дал ему высказаться, затем спокойно заявил:
– Поверьте,
профессор, что я не дурак. Ученики средней школы и подготовительного училища –
просто младенцы. Они жизни не знают. И еще не знают, чего хотят или почему
хотят того, чем их напичкали. Я знаю жизнь. Знаю, чего хочу и почему. Они
занимаются физикой два часа в неделю в течение двух полугодий, что составляет
вместе с каникулами целый год. Вы лучший преподаватель физики на всем
Тихоокеанском побережье. Учебный год как раз кончается. Если вы посвятите мне
всю первую неделю каникул, каждую минуту вашего времени, я пройду этот годичный
курс физики. Во сколько цените вы такую неделю?
– Вы
не купите ее и за тысячу долларов, – отозвался профессор Кэйри и решил,
что вопрос исчерпан.
– Я
знаю размеры вашего жалованья… – начал Дик.
– Ну,
и сколько же я, по-вашему, получаю? – резко спросил профессор.
– Во
всяком случае, не тысячу долларов в неделю, – так же резко возразил
Дик, – и не пятьсот, и не двести пятьдесят… – Он поднял руку, ибо
профессор хотел прервать его. – Вы сейчас сказали, что не можете продать
мне свою неделю и за тысячу долларов. А я и не собираюсь покупать ее за эту
цену. Я вам предлагаю две тысячи. Господи! Ведь жить-то мне считанные годы!..
– А
разве годы жизни можно купить? – насмешливо спросил профессор.
– Безусловно
можно. Ради этого я здесь. Я покупаю за год три года, и ваша неделя – часть
этого года.
– Но
я же еще не дал согласия, – заметил профессор Кэйри.
– Может
быть, сумма вам кажется недостаточной? – холодно настаивал Дик. –
Скажите, какую вы считаете справедливой?
И
профессор Кэйри сдался. Так же сдался профессор Барсдейл – самый видный химик в
городе.
Своих
преподавателей по алгебре и геометрии Дик уже возил охотиться на болота
Сакраменто и СанХоакина и провел с ними там больше месяца. Покончив с физикой и
химией, он отправился с историком и преподавателем литературы на охоту в округ
Карри, в юго-западной части Орегона. Он следовал примеру своего отца: учился и
развлекался, жил на свежем воздухе – и в результате прошел без особого
напряжения обычный трехлетний курс средней школы в один год. Он стрелял дичь, ловил
рыбу, плавал, тренировался и вместе с тем готовился в университет. И он стоял
на верном пути. Он мог его избрать потому, что миллионы отца сделали его
хозяином жизни. Деньги были для него всегда только средством. Он не умалял, но
и не преувеличивал их значения. Он только покупал на них все, что ему было
нужно.
– Странная
разновидность мотовства, я ничего подобного не встречал! – заметил мистер
Крокетт, показывая остальным опекунам представленный Диком годовой
отчет. – Шестнадцать тысяч долларов ушло на учение, причем он сюда включил
все расходы: стоимость железнодорожных билетов, чаевых, порох и патроны для
преподавателей.
– Ну,
экзамены он все-таки выдержал, – сказал мистер Слокум.
– Да,
и приготовился за один год, – проворчал мистер Дэвидсон. – А мой
внук, в то время как Дик начал готовиться, поступил в Белмонтское училище, и
дай бог, если ему через два года удастся добраться до университета.
– Что
ж, одно могу сказать, – заявил мистер Крокетт, – отныне, сколько бы
мальчик ни потребовал на свои расходы, ему можно доверить какую угодно сумму.
– Теперь
я сделаю маленькую передышку, – заявил Дик своим опекунам. – Я опять
иду голова в голову со своими сверстниками, а уж насчет знания жизни – им до
меня далеко. Я встречал немало мужчин и женщин, я узнал жизнь и видел так много
хорошего и дурного, высокого и ничтожного, что сам иногда не верю – неужели это
правда? Но я все видел своими глазами.
Отныне я
уже не буду спешить. Я догнал других и пойду ровным шагом. Главное – не задерживаясь,
переходить с курса на курс. И когда я окончу университет, мне будет всего
двадцать один год. На учение денег теперь пойдет гораздо меньше, репетиторы уже
не понадобятся, и можно будет тратить больше на развлечения.
Мистер
Дэвидсон насторожился:
– А
что вы разумеете под словом «развлечения»?..
– О,
разные там студенческие общества, футбол… Не отставать же мне от других, сами
понимаете. Кроме того, меня очень интересуют моторы, работающие на бензине. Я
намерен построить первую в мире океанскую яхту с бензиновым двигателем…
– Еще
взорветесь, – покачал головой мистер Крокетт. – Все это вздор, все
теперь помешались на бензине.
– Нет,
не взорвусь, я приму меры, – ответил Дик, – а для этого нужны
эксперименты и деньги, и потому я прошу выдать мне новую чековую книжку, на тех
же правах, что и раньше.
|