Часть четвертая
Харча как три не поденькуешь,
Мутердце так и засердчит;
И враз тоскою закишкуешь,
И в бучете забрюхорчит.
Зато коль на пол зазубаешь
И плотно в напих сживотаешь,
Враз на веселе занутрит,
И весь свой забуд поголодешь,
Навеки избудо лиходешь,
И хмур тебя не очертит.
Что чепухиться с возитою,
Не басню кормом соловьят:
А ну, давай, мошни тряхною,
И звенежки в ней заденят;
Коль мне давачок спятакаешь,
То может узнасти новаешь -
Что впередится случати,
Как плакать при кавой погоде,
Как Юнонить во всем угоде
И как не путерять поти.
Меня за глупость не ругайте,
Не я придумал эту речь;
Сивиллу лихом поминайте.
Она, Энея чтоб допечь,
Ему, как прочим легковерам,
Пророчила таким манером.
Мол, пусть раскусит, дуралей.
Хотела обдурить героя,
Чтобы содрать деньжонок вдвое,
Хоть беден был и так Эней.
Со всяким может выйти случай,
И, коль до дела довелось,
Так с ведьмой не торгуйся лучше,
Чтоб плакать после не пришлось.
Сказав спасибо старой суке,
Эней ей в собственные руки
Грошей двенадцать отсчитал.
Сивилла, радуясь прибытку
И спрятав кошелек под свитку,
Исчезла, словно чорт сглодал.
Избавившись от злой чумички,
Эней к челнам погнал своих,
Боясь, чтоб к чорту на кулички
Юнона не загнала их.
В челны троянцы поскакали,
Их прочь от берега погнали;
Пустились по ветру стрелой;
Гребли, как черти, вплоть до ночи,
Аж пропотели до сорочек,
И весла пели над водой.
Но ветры вдруг забушевали
И, хорохорясь, не шутя,
Ревели, выли и свистали,
Как щепки челноки крутя.
То набок их волной кидало,
То носом кверху их вздымало;
Чорт устоит тут на ногах.
Троянцы все дрожмя дрожали,
Чем пособить беде не знали,
Всех обуял великий страх.
Но утихать стал ветер вскоре,
И волны малость улеглись;
Рогатый месяц встал над морем,
По небу звезды разбрелись.
Троянцам веселее стало,
У всех на сердце полегчало,
А думали, уж смерть пришла.
Всегда на свете так бывает -
И куст ворону испугает,
Коль раньше пугана была.
Троянцы, вмиг воспрянув духом,
Горилочку давай лакать
И, как налимы, кверху брюхом
Беспечно улеглись поспать;
Но тут вдруг кормчий их удалый,
Пролаза, морячок бывалый,
Истошным басом заорал:
"Прощайся, братцы, с головами,
И с душами, и с телесами,
Остатний наш народ пропал!
Заклятый остров перед нами,
Его никак не миновать;
И мимо не пройти с челнами,
И высадишься - пропадать.
Царица здешняя Цирцея
Страшней любого чародея
И зла, как чорт, на всех людей.
Кто только не остережется
И в лапы к ведьме попадется,
Тех тотчас обернет в зверей.
Забудешь, как ходить на паре,
На четырех пойдешь гулять.
Пропащие теперь мы твари,
Нам всем ярма не избежать!
По нашей по хохлацкой стати
Козлом или козой не стать нам,
А уж наверняка волом:
Придется день-деньской бедняжке
Дрова иль плуг таскать в упряжке
И познакомиться с кнутом.
Вельможный пан уже не будет
Ни цвенькать, ни носить жупан
И "не позволям" позабудет,
Заблеет пан, как наш баран.
Москаль едва ли не козою
Весь век проходит с бородою;
Пруссак своим хвостом вильнет,
Как, знаешь, лис хвостом виляет,
Когда борзая нагоняет
Иль гончая вслед наддает.
Австрийцы ходят журавлями,
Служа Цирцее за гусар,
А то и просто сторожами,
А итальянец, как школяр,
Мастак на всяческие штуки,
И спляшет и споет от скуки,
Умеет и чижей ловить;
Наряжен он, как обезьяна,
Ошейник носит из сафьяна
И осужден людей смешить.
Французы - злые самодуры
На драку и раздор легки.
Теперь они в собачьей шкуре
Грызут чужие мослаки.
Они и на хозяев лают,
За горло всякого хватают,
Грызутся и промеж собой;
Дерут всех за чубы без толку
И хоть кому начешут холку;
У них кто хитрый, тот старшой.
Ползут швейцарцы червяками,
Голландцы в тине - квак да квак,
Бегут чухонцы муравьями,
Еврей плетется словно хряк,
Шагает индюком испанец,
Кротом крадется португалец,
Швед волком рыщет по лесам,
Датчанин жеребцом гарцует,
Медведем турок там танцует;
Смотрите, то же будет нам".
Пред неминучею бедою
Троянцы все и пан Эней
Собрались тесною гурьбою
Подумать о беде своей.
Потолковав, уговорились,
Чтоб все крестились и молились,
Чтоб только остров миновать.
Потом молебен откатали,
Эола скопом умоляли
Другой сторонкой челны гнать.
Эол доволен был молебном
И ветры тотчас повернул;
А уж Эней как рад был, бедный,
Что от Цирцеи увильнул!
Повеселела вся ватага,
Горилка булькнула во флягах,
Всяк пил - никто не проливал;
Потом за весла дружно взялись,
Гребли - аж весла прогибались;
Эней, как на почтовых, мчал.
В довольстве полном прохлаждался,
Роменский табачок курил.
На все четыре озирался
И вдруг, подпрыгнув, завопил:
"Ура! Хвалите, братцы, бога!
Шабаш. Окончена дорога.
Пред нами Тибр. Теперь держись!
Речушка эта нам богами
Обещана и с берегами;
А ну, на весла навались!"
Гребцы разок-другой гребнули,
И глядь - у берега челнок.
Троянцы на землю махнули,
Пошлялись берегом часок;
Потом работа закипела,
Копали, строили, аж пела
Земля от звона топоров.
Эней кричал: "Моя здесь воля,
Куда ни кинешь глазом в поле, -
Везде настрою городов".
Земля, куда Эней причалил,
Звалась Латинской. Царь Латин
Был жмот, каких в тот век не знали,
Дрожал, как Каин, за алтын.
В царя и подданные были:
В штанах заплатанных ходили,
Не тратили ни гроша зря;
На деньги в карты не играли,
Вовеки даром не давали
Друг дружке даже сухаря.
Латин считал родней своею
Богов олимпских. Посему
Не гнул ни перед кем он шеи,
Все было трын-трава ему.
Когда-то мать его, Мерика,
Влюбилась в Фавна, да, гляди-ка,
Латина с ним и прижила.
Жил царь Латин, не зная лиха,
Имел он дочку щеголиху.
Вот, впрямь, уж девка всем взяла!
Кругом - и спереди и сзади -
Как яблочко свежа была,
Ходила - точно на параде,
Походка павья, грудь бела.
Росла, дородна, не спесива,
Вертлява, молода, красива,
Гибка, востра, как лезвие;
Кто ни окинет ненароком
Девчонку молодецким оком -
Тот разом втюрится в нее.
Пускали слюни лоботрясы
На этот лакомый кусок;
Что перед ней кныши, колбасы
Или там грушевый квасок.
С ней мигом головы решишься
И брюхом смертно затомишься:
Забудешь разом о гульбе;
На лоб повылезают очи,
Спокойно не поспишь ни ночи;
Я это знаю по себе.
Давно соседи женихались,
Ночами не спалось иным,
Дивчину высватать пытались,
Притом смекали: как бы им
И ласки от нее добиться,
Да и приданым поживиться,
А там и трон к рукам прибрать.
Но мать Лавинии Амата
Была на сговор туговата:
Не всякий зять ей был под стать.
Лишь Турн-царек один средь прочих
С Латином он в соседстве жил -
Был люб и матери и дочке,
Да и отец с ним век дружил.
Он был и впрямь детина бравый -
Высокий, толстый, кучерявый;
В делах - не промах, парень жох;
И войска он имел немало,
В карманах золото бренчало,
Куда ни кинь - жених не плох.
Пан Турн давненько собирался
Латина дочку подцепить;
Пред нею на носки вздымался,
Старался плечи распрямить.
Лавиния, Латин, Амата
Что день от Турна ждали свата.
Уже нашили рушников,
Понакупили всякой снеди,
Чтобы приняться, как соседи,
За сватовство без лишних слов.
Но ах! Чего не взял руками,
О том не говори - "мое";
Нельзя узнать, что будет с нами,
Утратить можешь и свое.
Как говорят, не зная броду,
Не суйся лучше первым в воду,
Чтоб вдруг не насмешить людей,
Не будь оплошным рыболовом,
Что хвастает своим уловом,
Не осмотрев еще сетей.
Уж пахло свадьбой у Латина,
И ждали только четверга,
Но тут Анхизова вдруг сына
Судьба пригнала к берегам.
Эней, не тратя даром время
И сбросив с плеч заботы бремя,
Решил на славу погулять;
Поставил мед, горилку, брагу,
Чтоб напоить свою ватагу,
Всех на лужок велел сзывать.
Троянцы, позабыв невзгоды,
Сбежались тотчас же на зов,
Подобно галкам в непогоду,
Крича на сотни голосов.
Затем сивушки отхлебнули,
Медку по ковшичку глотнули,
А там, понавалясь на снедь,
За обе щеки уплетали,
Что ни попало в рот совали,
Аж страшно было поглядеть.
Жевали кислую капусту,
Огурчики, потом грибки
(Как раз тот день был мясопустным),
Хрен с квасом, редьку, бураки,
Окрошку, киселя немало -
Всё съели, как и не бывало.
Схарчили даже сухари,
Горилочку со дна слизали,
Что было - все как есть прибрали,
Как за вечерей косари.
Эней горилочки оставил
Ведра четыре про запас,
Но, разойдясь, и их поставил:
Мол, знайте, как живут у нас.
Хотел последним поделиться,
Чтоб уж как следует напиться,
И первый из ведра глотнул.
За ним другие потянулись
И так горилочки надулись,
Что кой-кто ноги протянул.
Бочонки, ведра, тыквы, фляги,
Баклаги, бочки, сулеи -
Все осушили вмиг бродяги;
Побив посуду, спать легли.
А поутру, лишившись ража
И не опохмелившись даже,
Пошли земельку оглядеть,
Где им указано селиться,
Жить, строиться, любить, жениться,
И на латинцев посмотреть.
Не знаю, где они бродили,
Но, возвратясь назад к челнам,
Такой брехни наворотили,
Что слушать было просто срам,
Мол, их латиняне морочат,
Так языком чудно стрекочат,
Что ни черта не разберешь;
Слова свои на "ус" кончают,
Что скажешь им - не понимают,
С таким народом пропадешь.
Эней, смекнув, как надо взяться
За это дело поскорей,
Велел купить псалтырь и святцы,
Да часослов, да букварей,
И начинать тотчас ученье;
Троянцы в лад, до обалденья
Тму, мну, здо, тло твердить взялись.
Все войско за букварь засело,
Бубнило, мучилось, потело;
Все от латыни извелись.
Но пан Эней не отступился
И тех, кто ничего не знал,
Да спал за книгой, да ленился,
Как школяров, тройчаткой драл.
Зато не минуло недели,
Как все латынью загалдели
И говорили всё на "ус":
Энеусом Энея звали
И доминусом величали;
Себя же звали троянус.
Эней, троянцев похваливши,
Что так проворны на язык,
Сивушки всякому наливши,
И сам залил за воротник.
Потом, собрав людей с десяток
Из самых бойких, языкатых,
Что прочих слыли поумней,
Послами отрядил к Латину,
Чтоб все исполнить чин по чину,
Как водится среди царей.
Послы, добравшись до столицы,
Царю просили передать,
Что вот к нему-де и к царице
Изволил их Эней прислать;
Что хлебом-солью и другими
Подарками предорогими
Латинян он почтить спешит;
И что, добившись царской ласки,
Эней - владыка, князь троянский -
И сам к ним в терем забежит.
Латину тотчас доложили,
Что от троян послы пришли,
Мол, хлебом-солью удружили,
Да и подарки принесли.
Хотят Латину поклониться,
Знакомство завести, сдружиться;
Латин, вскочив, как закричит:
"Впустить! Я хлеба не чураюсь
И с добрыми людьми братаюсь;
Глянь, на ловца и зверь бежит!"
И тут же, замахав руками,
Велел светлицы подмести,
Украсить двор и дом ветвями,
Цветной обивки принести,
Чтоб царскую украсить хату.
Покликал кстати и Амату,
Чтобы она дала совет,
Как лучше по дому прибраться,
Как с утварью поразобраться,
Как подобрать ковры под цвет.
Послали к богомазам спешно
Картинок разных накупить,
И плоти не забыли грешной,
Чтоб было что поесть, попить.
Достали рейнских с кардамоном
И пива черного с лимоном,
Сивушки чуть не три ведра;
Откуда ни взялись телята,
Бараны, овцы, поросята;
Весь дом был на ногах с утра.
Гонец, средь общей суматохи,
Привез картинки всех тонов,
Времен еще царя Гороха
Первейших в царстве мастеров:
Как Александр царишку Пора
Бил в хвост и в гриву без разбора,
Мамая как чернец побил,
Как Муромец Илья гуляет,
Как половцев он изгоняет -
Все мастер в них изобразил,
Бова с Полканом как сходился,
Как Соловей-разбойник жил,
Как лютовал и как женился,
Как в Польшу Железняк ходил.
Француза был портрет Картуша,
Против него стоял Гаркуша
И Ванька-Каин впереди.
Картинок тьму понакупили,
Все стены ими облепили:
Ходи вдоль стенок и гляди.
Прибрав таким манером хату,
Светлицы обойдя кругом,
Латин надел убор богатый,
Чтоб не ударить в грязь лицом.
Плащом широким обернулся,
На пуговицы застегнулся,
На темя сдвинул капелюх;
Надел галоши, рукавицы
И важно вышел из светлицы,
Надувшись, как в огне лопух.
Так в царственном своем наряде
Латин шагал в кругу вельмож,
Одетых, словно на параде,
Начищенных, как медный грош.
Царя на стульчик усадили,
Вельможи чинно отступили
И стали молча у дверей.
Царица на скамье сидела
И шелком шушуна скрипела,
В чепце из темных соболей.
А дочка царская, воструха,
В заморской кофте расшитой,
Вертелась, как в сиропе муха,
Любуясь в зеркальце собой.
От самых ног царя Латина
Была разостлана ряднина
До самых до ворот. Окрест
Войска стояли удалые -
Воловьи, конные, иные;
Собрался чуть не весь уезд.
Послов, как водится по чину,
Вели степенной чередой;
Они несли дары Латину:
Пирог аршина в два длиной,
И соли крымской, и для панов
Охапки три рубах, кафтанов,
Что, расщедрясь, Эней прислал.
Послы три раза поклонились,
Лицом к Латину обратились,
И старший так ему сказал:
"Энеус, ностер магнус панус
И славный троянорум князь,
По морю шлялся, как цыганус,
Ад те, о рекс! Прислал нунк нас.
Рогамус, домине Латине,
Наш капут общий да не сгинет,
Пермитте жить в стране твоей
Хоть за пекунии, хоть гратис,
Мы благодарны будем сатис
Бенефиценции твоей.
О рекс! Будь нашим Меценатом
И ласкам туам окажи,
Энеусу будь как бы братом,
О оптиме! Не откажи;
Энеус принцепс есть проворный,
Формозус, сильный и упорный,
Увидишь сам инномине!
Вели акципере подарки,
Что шлет Эней с любовью жаркой,
Чтоб всем жить в мире, в тишине.
Прими от нас ковер чудесный,
При Хмеле выткан он царе,
Всяк может вольный мир небесный
Весь облететь на том ковре;
Он у кровати пригодится,
А может, стол накрыть случится
Иль таратайку покрывать.
Местечко для него найдется,
Особенно когда придется
Царевну замуж выдавать.
А вот вам скатерть-самобранка:
Ее с чужбины привезли,
Пошита из силезской камки;
На стол ее лишь постели
И пожелай чего из снеди, -
Сейчас все мало в рот не въедет.
Горилка явится и мед,
Рушник, нож, ложка и тарелка.
Подарок этот - не безделка.
Его Эней царице шлет.
А вот сапожки-скороходы,
В них хаживал еще Адам,
В давнишние пошиты годы,
Не знаю, как достались нам;
Кажись, их от пендосов взяли,
Что нас под Троей расчесали, -
Про то Энею лучше знать.
Сапожки - редкая вещица,
Тебе, Латин, она сгодится.
Изволь подарочек принять".
Царица, царь, царевна-дочка
Переглянулись меж собой,
Всяк лакомого ждал кусочка
И за него готов был в бой.
Деля подарки, забияки
Насилу обошлись без драки;
Потом Латин сказал послам:
"Скажите вашему Энею,
Латин со всей семьей своею -
И, боже мой, как рады вам.
И все латинцы тоже рады,
Что бог закинул вас сюда;
Вы сердцу моему отрада,
Я не пущу вас никуда;
Прошу Энею поклониться,
Моих щедрот не сторониться,
С ним кус последний разделю.
Есть дочка у меня - Лавина -
Первейшая в краю дивчина,
Так, может, и в родню вступлю!"
Потом Латин к большой трапезе
Позвал Энеевых бояр:
Горилку пили, сколько влезет,
Хлебали дружно вкусный взвар,
Борщ с бураками, и галушки,
И потроха в горячей юшке,
Отведали и каплунов,
И запеченную свинину,
С пшеничной бабой солонину,
Кисель, что варят для панов.
Лакали вина дорогие,
Каких не всякому дадут,
А коли рассказать - какие,
Невольно слюнки потекут.
Хватили кстати и грушовки,
Потом кизиловки, айвовки.
Всяк сколько было сил харчил;
Стреляли в воздух из мушкета,
Дьяки ревели: "Многи лета!",
И туш играли трубачи.
Латин невежей вовсе не был.
С гостями всласть поев, попив,
Энею шлет ковригу хлеба,
Корыто опошнянских слив,
Орехов киевских каленых,
Полтавских пундиков слоеных,
Яиц три сотни, варенец,
Коров, бугаев из Липянки,
Сивухи бочку из Будянки,
Сто решетиловских овец.
Так помаленечку связался
Латин с троянским молодцом,
Эней уж зятем назывался, -
Но дело красится концом!
Помехи никакой не зная,
Жил пан Эней, резвясь, играя,
Забыл Юнону ветрогон;
Она ж Энея не забыла,
Исподтишка за ним следила,
Куда бы ни укрылся он.
Тварь проклятущая Ирися -
Олимпский вестник бед и зол -
К Юноне прискакала рысью,
По ветру распустив подол.
Часа четыре ей шептала,
Все про Энея рассказала:
Мол, в силе чортов вертопрах;
Как тестя, чтит царя Латина,
И сам Латину вроде сына
И с дочкою в больших ладах.
"Эге! - Юнона закричала. -
Так вот куда, стервец, забрел;
Ему нарочно я прощала,
Так он и ноги бряк на стол!
Жаль, прежде я того не знала.
Постой, я так прижму нахала,
Что содрогнется вся земля!
Троянцам, Турну и Латину -
Всем кровь пущу, по шее двину,
Всем наварю я киселя!"
Раз, два - и шлет с гонцом Плутону
За подписью своей приказ:
Чтоб злую ведьму Тезифону
К Юноне присылал тотчас,
Да чтоб не ехала в дормезе,
В рыдване или там в портшезе,
А на перекладных гнала.
Пусть ямщикам задаст трезвону,
Тройные платит пусть прогоны,
Но чтоб немедля здесь была!
Моментом фурия примчала.
Она была хитра, как бес,
И в пекле у себя, бывало,
Творила множество чудес.
Явилась ведьма с ревом, гиком,
Шипеньем, треском, свистом, криком,
Аж загудело все кругом.
Здесь ведьму слуги поджидали,
Два гайдука под ручки взяли
И повели к Юноне в дом.
"Здорово, доченька родная! -
Юнона в радости кричит. -
Ко мне скорее, дорогая! -
И целовать ее спешит. -
Садись! Ну, как ты поживаешь?
Чай, пса троянского ты знаешь?
Так у Латина он в гостях;
Закрутит там, как в Карфагене,
Латину, дочке - всем изменит,
И всем быть снова в дураках.
Весь знает свет, что я не злая
И зря калечить не люблю;
Но тут ведь музыка иная,
Уж я Энея загублю.
Пусть и твою узнает силу.
Взамен венца устрой могилу,
Чтоб черти взяли их совсем.
Амате, Турну и Латину,
Энею, сукиному сыну, -
Задай-ка, дочка, перцу всем!"
Склонившись до земли проворно,
Взревела фурия, как гром:
"Твоим веленьям я покорна,
Прикажешь - все пущу вверх дном;
Сведу Амату с Турном в пару
И тем поддам Энею жару;
Латина в дурня обращу;
Увидят боги, черти, люди,
Из сватанья добра не будет,
Семь шкур с троянцев я спущу".
И, перекинувшись клубочком,
Круть-верть с Олимпа, как стрела;
А чуть попозже вечерочком
Уже с Аматою была.
В тот час Амата перья драла,
Роняя слезы, горевала,
Что Турн не будет зятем ей;
Кляла Лавинии рожденье,
Кляла с ним вместе и крещенье,
И час, когда приплыл Эней.
Яга ей под подол забралась,
Гадюкой в сердце проползла,
По уголочкам извивалась,
В Амате рай себе нашла.
Потом в утробу ей, пройдоха,
Набила злости, как гороха;
Как чорт, Амата стала зла;
Неистовствовала, кричала,
Всем по шеям накостыляла,
Себя, Латина, дочь кляла.
Потом и Турна навестила
Пресучья лютая яга,
И, поплевав, наворожила
Энею лишнего врага.
Как в жизни водится военной,
Турн крепко нализался пенной
И пьяный под тулупом спал.
Яга к пьянчуге подступила
И снов таких понапустила,
Каких вовек он не видал.
Ему казалось, будто, вместе
С Лавинией сойдясь, Эней
В каком-то незнакомом месте
Не в шутку женихался с ней;
Что будто с ней он обнимался,
Уже до пазухи добрался
И будто перстень с пальца снял;
Лавися же сперва стеснялась,
Но вдруг сама к нему прижалась,
И тут Анхизов сын сказал:
"Лавися, милая дивчина!
Тебя я без ума люблю,
Мне небо кажется с овчину,
Я муки адские терплю.
Турн засылать собрался свата,
Туда же тянет и Амата,
Да и тебе он, видно, мил.
Скажи: кого в мужья желаешь?
Кого из нас ты выбираешь?
Любви кто больше заслужил?"
"Ты, ты, Энеечка мой милый, -
Царевна тотчас же в ответ, -
Что пред тобою Турн постылый?
Очам моим один ты свет!
Нигде я не найду покою,
Пока не будешь ты со мною,
Мое ты счастье, жизнь моя;
А Турн скорее околеет,
Чем мною, дурень, овладеет,
Ты - господин мой, я - твоя!"
Тут Турн внезапно пробудился,
Вскочил. Сперва, как столб, стоял,
Потом от злости взбеленился
И явь от сна не отличал:
"Меня бесчестить? Кто? - Троянец?!
Беглец, бродяга, голодранец!
Ему Лавинию отдать?
Не князь я и не воин, значит,
Коли Эней меня обскачет
И станет вдруг Латину зять!
Лавися - кус не для таковских,
Как этот пакостник Эней;
Не мне - так пусть же сгинет вовсе
Голубка от руки моей!
Всех без разбора в пекло сплавлю,
Всех вверх тормашками поставлю,
Энею кукиш покажу.
Латина, каверзного деда,
Прижму по-свойски, как соседа,
Амату на кол посажу!"
Взъяренный Турн, не медля боле,
Энею грамоту послал,
Чтоб тот на поединок в поле
Навстречу Турну поспешал
Бока пошарпать батогами,
Иль по-простецки кулаками,
Или оружием каким.
Потом приказ дал драгоману
Скакать к латинскому султану,
Чтоб шел и этот драться с ним.
Так фурия, в дела людские
Войдя, всем жару поддала;
На всякие проделки злые
Чертовка страсть ловка была.
Махнула к морю образина,
Чтоб у нахлебников Латина
Покруче кашу заварить.
Они в тот час коней седлали
И на охоту поскакали -
С борзыми зайцев потравить.
Но: "Горе в зле греховном сущу, -
Так киевский скубент сказал, -
Благих дел вовсе не имущу".
Кто жребий неба угадал?
Ночуешь там, где не просили,
Хотел дать тягу - не пустили,
Так грешников судьба ведет.
Троянцы тот закон познали,
Когда за малость пострадали,
Как то читатель сам поймет.
Там, где троянство кочевало,
Был на отлете хуторок;
В нем хатка ветхая стояла,
Плотина, садик, пруд, лужок.
Жила здесь нянюшка царицы;
Была ль то баба иль девица -
О том не знаю до сих пор.
Но зла была и своенравна,
К тому ж скупа, хотя исправно
Носила дань на царский двор:
Колбас десятка три Латину,
Лависе на Петра сырок,
В неделю денег по алтыну,
Амате головной платок,
Да воску фунта три свечного,
Да льна, да пряжи, да съестного,
Да кисеи, да фитилей.
Латин от няньки наживался
И за старуху заступался,
Коль приходилось туго ей.
У нянюшки был мопсик белый,
Забавой песик ей служил;
Перед хозяйкой престарелой
На задних лапках он ходил,
Носил поноску иль от скуки
Лизал хозяйке ноги, руки,
Грязь дочиста с них обгрызал.
Царевна часто с ним играла
Или царица. А бывало,
И сам Латин его ласкал.
Но вот троянская охота
Нагрянула, в рога трубя.
Псари с бичами вкруг болота
Рассыпались, зайчат губя.
Как только гончие помчали,
Загавкали и завизжали, -
Мопс, их учуяв, шасть за дверь,
На голос гончих отозвался,
Завыл, навстречу псам помчался.
Стремянный, думая, что зверь,
Вскричал: "Ату его, паскуду!" -
И в поле выпустил борзых.
Тут мопс, смекнув, что дело худо,
От страха под кустом затих;
Но псы его и там догнали
И вмиг беднягу растерзали.
Старуха, про беду узнав,
Под лоб глазищи закатила,
Что мочи есть заголосила,
Очки со страху потеряв.
Осатанела вражья баба,
От крика аж лишилась сил;
Позеленела, словно жаба,
Пот в три ручья с нее катил.
А там пошли припадки, схватки,
Истерики и лихорадки;
Порастрясло старухе жир.
Ей под нос асафету клали,
Фланелью брюхо согревали,
Потом поставили клистир.
Очухавшись, испив водицы,
Вновь крик старуха подняла;
Сбежалась челядь подивиться,
Как нянюшка весь свет кляла;
Она ж, за головню схватившись
И вмиг на тропке очутившись,
Махнула к лагерю троян,
Чтоб сжечь его и прах развеять,
Зарезать и спалить Энея
И всех троянских басурман.
За нею челядь покатила.
С собой оружье каждый взял:
Кухарка сечку ухватила,
Лакей тарелками швырял,
А прачка - та вальком махала,
Доярка с ведрами бежала,
С цепами батраки неслись,
Косцы шли с косами рядами,
Иные с вилами, с серпами.
Все, разъярившись, в бой рвались.
Но у троянцев и на пробу
За грош алтына не проси;
Не тронешь - будешь друг до гроба,
А тронешь - ноги уноси.
Троянцы не боятся драки,
Они завзятые вояки
И холку хоть кому намнут;
Рать нянькину они разбили,
В клочки ее распотрошили
И разогнали в пять минут.
И надо же, чтоб в это время,
Когда шел рукопашный бой,
Когда латинцев злое племя
С троянской билось голытьбой,
Вдруг прибежал гонец к Латину
И, повергая всех в кручину,
Письмо вручил, в котором звал
Турн не на пир, медком упиться,
А в поле ратном насмерть биться.
При этом так гонец сказал:
"Внимай, Латин несправедливый!
Ты слово царское попрал
И узы дружбы нерушимой
Теперь навеки разорвал!
От Турна кус ты отнимаешь,
Энею в рот его пихаешь.
Я вижу, царь, - ты парень жох.
Так завтра ж выходи на драку;
Пойдешь обратно, может, раком,
Гляди, чтоб вовсе не издох".
Не так спесивый пан бушует,
Когда на суд приволокут,
Не так от злости вор лютует,
Забравшись сдуру к бедняку,
Как царь латинский разъярился,
Пока гонец над ним глумился;
Аж губы старый покусал.
Он только что собрался было
Умыть гонцу-невеже рыло,
Чтоб тот все Турну передал,
Но, в окна глянув ненароком,
Латин пришел в великий страх;
Насколько вдаль хватало око,
На улицах, на площадях
Латинцы толпами стояли,
Папахи к небесам швыряли,
И всяк вопил во весь свой рот:
"Война! Война против троянцев!
Мы всех Энеевых поганцев
Побьем, искореним их род!"
Латин, не будучи рубакой,
Сам никого не задирал.
При слове "смерть" он чуть не
плакал
И, как овечий хвост, дрожал.
Лишь на печи имел он стычки,
Когда, по старческой привычке,
С Аматой спорить начинал.
А так тихоня был и носа
Без надобности и без спроса
В дела чужие не совал.
Латин и сердцем и душою
Был не похож на тех вояк,
Что шутят запросто с войною.
И вот, чтоб не попасть впросак,
Собрал к себе панов вельможных,
Чиновных, старых, осторожных,
За ум которых почитал.
Потом прогнал он прочь Амату,
Завел панов всем скопом в хату
И речь такую им сказал:
"Аль вы сдурели? Аль с похмелья?
Аль чорт вас за душу щипнул?
Аль опились дурного зелья?
Аль ум за разум завернул?
С чего приспичило вам драться?
Откуда б этой прыти взяться?
Когда я тешился войной?
Я не разбойник придорожный,
Не зверь: да как же это можно,
Чтоб крови не жалеть людской?
А где же, головы дурные,
Нам на войну собрать людей?
Где взять нам ружья боевые,
Хлеб, пушки, деньги и коней?
Кто будет наш провиантмейстер?
И кто, скажите, кригсцалмейстер?
Кого я подпущу к казне?
Да вы и сами-то не биться
Спешите в драку, а нажиться,
А шею будут мылить мне.
Коль вы охотники публично
Драть спины, ребра да бока,
Зачем чужих просить? Я лично
Отведать дам вам кулака.
Почешет ребра он и спину,
А мало кулака - дубину
Готов на ребрах сокрушить.
Служить вам рад я батогами,
Плетями, розгами, кнутами,
Чтоб жар военный потушить.
Оставьте удаль вы дурную
Да расходитесь по домам.
К лицу ли чепуху такую
Нести боярам и панам?
Уж лучше на печи сидите,
Друг другу сказки говорите
Да жуйте то, что по зубам.
Кто о войне проговорится,
Кому она во сне приснится,
Тому я всыплю розог сам".
Так говоря, махнул рукою,
А после, топнув зло ногой,
Пред онемевшею толпою
Прошел, надувшись, в свой покой.
Как олухи, скрививши рожи,
Стояли царские вельможи,
Никто словца не мог сказать.
И лишь когда смеркаться стало,
У них едва ума достало
Бояр всех в ратушу собрать.
Тут долго думали, гадали,
Свой выхваляли древний род,
Истошным голосом кричали,
Что на Латина всяк плюет,
Что здесь царя и знать не знают,
Войну с Энеем начинают,
Что надо войско набирать
И, чтоб на это у Латина
Не брать казенных ни алтына,
С бояр лишь деньги собирать.
Так все латинцы в битву рвались,
Отвагой хвастал каждый пан,
Откуда храбрости набрались
Против Энеевых троян.
Вельможи царство взбунтовали,
Против Латина наущали.
Вельможи! Лихо будет вам.
Тем, кто царя не будет слушать,
Отрезать и носы и уши,
Отдать всех в руки палачам.
О муза, панночка Парнаса!
Спустись ко мне хоть на часок;
Оставь точить с богами лясы,
Пусть твой нашепчет голосок,
Как в бой латиняне сбирались,
Как армии их снаряжались,
Какой порядок был в войсках,
Одежду кто носил какую;
И сказку мне скажи такую,
Какой не слыхано в веках.
Бояре вмиг сообразили
И выпустили манифест,
В котором всех оповестили,
Чтоб рекрут каждый дал уезд;
Чтоб кудри русые сбривали,
Чубы чтоб только оставляли,
Да ус в пол-локтя чтоб торчал;
Чтоб сала и пшена набрали,
Чтоб сухарей позапасали,
Чтоб всяк горшок и ложку взял.
Всё войско мигом расписали
По разным сотням и полкам,
Полковников поназначали,
Патенты дали старшинам.
Всяк полк по городу назвался,
По шапке каждый различался,
Знамена роздали, значки;
Всем сшили синие жупаны,
А также белые кафтаны -
Казаки, чай, не мужики.
В полки людей распределили,
Всех по квартирам развели,
Потом в мундиры нарядили,
К присяге войско привели.
На конях сотники финтили,
Хорунжие усы крутили,
Тянул понюшку есаул;
Урядники и атаманы -
Те чванились, как в сейме паны,
Никто и в ус себе не дул.
Так вечной памяти, бывало,
При гетманщине удалой
На поле войско выступало,
Не зная "смирно" или
"стой".
Бывало, каждый полк казацкий,
Полтавский, Лубенский, Гадяцкий,
Как мак, папахами цветет,
А уж как сотнями зашпарит
Да лавой с пиками ударит -
Все, как метелкой, подметет.
То армия вояк завзятых,
Что драться лезла без затей,
Толпа сечевиков чубатых,
Отчаяннейших из парней.
Посмотришь - войско неказисто,
Но всяк из них вояка истый.
Война, поход - для них игра;
Что скрасть, кого там облапошить,
Кого взять в плен иль укокошить -
На все большие мастера.
Понавезли для них обновок;
Набили полный магазин
Мушкетов древних и кремневок,
Винтовок старых без пружин;
Лежали кучей карабины,
Пищали, копья, кулеврины,
И груды палиц, пик, рушниц;
А пушки здесь такие были,
Что ежели из них палили,
То пушкари валились ниц.
Взялись мастачить сами пушки.
Весь день стучали молотки,
Ломали ульи и кадушки
И волокли на верстаки.
Нужда законы переменит!
И помазок, и пест, и веник -
В пушкарском ведомстве - все клад.
Тут были в выборе не строги;
Возки, покойницкие дроги
Тащили к пушкарям на склад.
Как водится в военном деле,
Снарядов надобен запас,
Латинцы в этом наторели:
Заместо пуль они тотчас
Галушек горы насушили,
А бомб из глины налепили,
А сливы сдали на картечь;
У баб корыта отобрали,
Из бочек донья выбивали
И делали щиты для плеч.
Латинцы не имели сабель,
Без Тулы жить им привелось.
Не саблей же убит и Авель -
От палки умереть пришлось.
Лопаты чуть пообстругали
И вместо сабель привязали
Крученой бичевой к бокам;
Лукошек наплели девчонки,
С какими ходят по опенки,
Заместо ранцев рекрутам.
Как надо, войско снарядили
И насушили сухарей,
На сало кабанов набили,
Понапекали кренделей;
Постой по хатам расписали
И выборных поназначали,
Который пеший, кто с конем,
Кто за себя дает подставу,
В какое войско, сотню, лаву, -
Порядок завелся во всем.
Потом взялися с рекрутами
Учить мушкетный артикул:
Как ногу дать, шагать рядами,
Как отколоть "на караул":
Коль пеший - маршируй живее,
Коль конный - так скачи быстрее,
Чтоб клячу пулей не достать.
Вся эта ратная затея
Затем вершилась, чтоб Энея
Верней и крепче в гроб вогнать.
Так всенародное движенье
В латинском царстве началось.
Муштра повсюду и ученье,
Везде жолнерство завелось.
На прутьях девки разъезжали,
Парней дубинкой муштровали,
Учили старцев в цель кидать.
А старых баб на печь сажали
И на печи их штурмовали,
Чтоб штурм на деле изучать.
Латинцы - крепкие ребята,
Не запугаешь их войной;
Оставивши родные хаты,
Они рвались, как звери, в бой.
Три первых дня про все забыли,
Свои пожитки приносили
И отдавали все на рать;
Одежды, хлеба и посуды
Понанесли такие груды,
Что было некуда девать.
А что касательно Аматы,
Она, оставя все дела,
Забыла, где и дверь у хаты,
На улице так и жила.
Все бабы вкруг нее собрались,
По городу гурьбой таскались
И подбивали воевать.
Водили с Турном шуры-муры
И поклялись, хоть вон из шкуры,
Но дочь Знею не отдать.
Коль бабы замешались в дело,
Так уж покажут норов свой;
Глядишь - и сплетня уж поспела,
И хныканье, и брань, и вой.
Тогда прости-прощай порядки,
Пойдет все к чорту без оглядки;
Свое возьмут, уж так и знай.
Когда б вы, бабы, больше ели
Да меньше б о делах шумели,
Ей-ей, попали бы все в рай.
Пока рутульский царь лютует,
К царям соседним шлет послов,
Мол, кто из вас помочь рискует
Мне разогнать троянских псов;
Пока, от Турна укрываясь
И в теплой хате прохлаждаясь,
Бездействует Латин хитрец;
Пока Юнона, сна не зная,
Всех на Энея наущает -
Сбить свадебный с него венец,
По всей Латинии набатный
Несется звон и знать дает,
Чтоб всяк - и знатный и незнатный
Готовился итти в поход.
И крик, и вой, и колотушки;
Теснится люд, ревут девчушки.
В кровавых ризах там и тут
Война. За нею - смерть, увечье,
Безбожье и бесчеловечье
Шлейф мантии ее несут.
Была в том царстве синагога,
Поставленная с давних лет
Для Януса - двойного бога,
Который дивных был примет:
Он на башке имел две рожи;
С чем эти рожи были схожи,
О том Вергилий сам молчит.
В дни мира Янус укрывался,
Но чуть из храма показался -
Война тотчас же закипит.
На звон латинцы к храму пулей
Неслись, таща старух, детей,
И лишь запоры отомкнули,
Как Янус прыснул из дверей.
Тут разом всех война взъярила,
Латинцев всех ожесточила,
И всяк бежит, как на пожар.
"Война, война!" - кричат,
стенают
И адским пламенем пылают
Мужи и бабы, млад и стар.
Латинцы войско хоть собрали,
Да надо ж войску должностных,
На счетах бойко чтоб считали
Да были б грамотней других.
Уж это знает всякий дурень,
Что воин любит харч в натуре
И выпить тоже не дурак.
Опять же нужен счет копейке:
Без этой дамочки-злодейки
Нельзя ведь воевать никак.
Давно, в златые дни Астреи,
Был славный на земле народ:
Менял сажали в казначеи,
А фокусник всему вел счет;
К раздаче порций был аптекарь,
Картежник - был первейший пекарь,
Гауптвахтой ведал там шинкарь,
Проводниками шли слепые,
Ораторами - лишь немые,
А за шпиона — пономарь.
Не описать, не доискаться,
Какой нашел на них там стих;
Извольте сами догадаться,
Что было в головах у них:
К войне готовясь, все спешили,
Не знали сами, что творили,
Всё делали наоборот;
Что надо строить, то ломали,
Что надо бросить - сохраняли,
Что класть в карман, то клали в рот.
Пускай волнуются латинцы,
Готовятся против троян,
Пускай мозгуют про гостинцы,
Энею нашему в изъян.
Заглянем к Турну, чтоб дознаться,
Готов ли он с Энеем драться.
О Турне ходит в мире слух:
Коль он что пьет - не проливает,
Коль метит - так уж попадает,
Людей он давит, точно мух!
Как видно, был он в уваженье,
Коль все соседние царьки
По просьбе, как бы по веленью,
Подсунув в трубки угольки,
Пошли в поход со всем народом,
Скотиной, утварью, приплодом,
Чтоб Турну помощь оказать,
Не дать Энею пожениться,
Среди латинцев поселиться,
К чертям энейцев разогнать.
Не туча солнышко затмила,
Не ветер пыль в степи вихрит,
Не воронье поля закрыло,
Не вихорь травами шумит:
То войско прет по всем дорогам,
То мчится Турнова подмога,
К Ардее-городу спеша.
Столб пыли по дороге вьется,
Сама земля, казалось, гнется,
Прощай, Энеева душа!
Мезентий впереди Тирренский
Пред грозным воинством грядет, -
Бывало, так свой полк Лубенский
Полковник на валы ведет,
Где шведы головы сложили,
Где в бой бегом полки спешили
Полтаву-матушку спасать.
Дождались шведы тяжкой кары,
Пропал и вал - и лишь бульвары
Досталось нам теперь топтать.
Авентий вслед за ним плетется,
Своих не утруждая ног,
В телегах с челядью трясется,
Как с блюдолизами панок.
Известного он пана внучек,
Любитель кобельков и сучек,
Охотник лошадей менять.
Сызмальства был Авентий жохом,
Разбойником и выпивохой;
Ему б лишь драться, пить да спать.
Там войско конное валило.
Несметно конников число;
Их атаман был Покатилос,
А есаул - Караспуло.
То греческие шли вояки,
Что прискакали ради драки,
Оставя Дельту, Кефалос,
Везя с собой, как к именинам,
Оливки, мыло, рис, маслины -
Кому достать что привелось.
Цекýл, Вулкана сын невзрачный,
Туда же с войском поспешал,
Так с Дорошенко Сагайдачный
Казакам славу добывал.
Один вертелся перед ратью,
Другой подвыпившую братью
Донской нагайкой подгонял.
Все ехали тихонько рядом,
Дымили крепким самосадом,
А кое-кто в седле дремал.
За этими, блюдя порядок,
Мезап разбойник с войском шел.
Он был, как пес, на драку падок
И лбом бил смаху, как козел.
То был кутила, забияка,
Боец кулачный и рубака
Первейший изо всех рубак.
Уж коли он в кого вопьется,
Тот от него не отобьется.
Таков к панам был Железняк.
Талес - сынок Агамемнона -
Летит дорогою другой,
Как пес горячий после гона
К воде студеной, ключевой.
Орду он вывел на дорогу
Рутульцу Турну на подмогу;
С ним люди разных языков:
Аврунцы тут и сидикяне,
Калесцы и ситикуляне
И тучи всяких казаков.
За ними вслед паныч смазливый,
Сынок Тезея Ипполит,
Детина злобный, горделивый,
С несметным воинством валит.
То был паныч сладкоречивый,
Румяный, полный и спесивый,
Он мачеху в себя влюбил.
Бабенок парень не чурался,
Случалось, и к богиням шлялся, -
Ну, словом, не скучая жил.
Едва ль достанет мне отваги
Всех перечесть, что здесь плелись,
И выложить вам на бумаге,
Откуда все они взялись.
Вергилий не чета нам грешным,
А темя долго скреб, сердешный,
Пока подвел подробный счет:
Как шли рутульцы и сиканцы,
Аргавцы, лабики, сакранцы
И прочий продувной народ.
Еще тут всадница скакала
И войско сильное вела;
Всех встречных до смерти пугала,
Как помелом вокруг мела.
Звалась та дева-царь - Камилла:
До пупа жинка, вниз - кобыла.
Имела всю кобылью стать:
Две пары ног и хвост каскадом,
Хвостом крутила, била задом,
Могла и говорить и ржать.
Слыхали, может, о Полкане,
Так то была его сестра;
Они шатались по Кубани,
И род их шел из-за Днестра.
Была Камилла злой ведуньей,
Знахаркой также и шептуньей,
И на ногу легка была;
Чрез горы запросто скакала,
Из лука метко в цель стреляла
И много крови пролила.
Такая-то орда валила,
Чтобы разбить Энея в пух;
Коль злость Юнона затаила -
Ударит, так займется дух.
Жаль, жаль удалого казака,
Когда его на мель, как рака,
Зевес допустит посадить.
Уйдет ли он от злой напасти,
Увидим это в пятой части,
Коли удастся смастерить.
|
