Часть третья
Эней, беды хлебнув немало,
Очухаться насилу смог,
Всплакнул - и словно легче стало,
Хватил горилочки глоток.
Но все-таки его мутило,
Сердечко екало, свербило,
Бедняжка морщился, вздыхал;
Он моря так теперь боялся,
Что на богов не полагался,
Да и отцу не доверял.
А ветры сзади все трубили
Как раз в корму его челнам;
Челны троянские скользили
По черным пенистым волнам.
Гребцы и весла положили,
Да сидя трубочки курили,
И тешились, мурлыча в нос,
Казацкой песнею лихою,
Кто знал, - и русской удалою,
А кто и небылицы нес.
О Сагайдачном напевали,
Про Сечь, про тамошних вояк,
Как в полк казацкий набирали,
Как пировал всю ночь казак;
Как под Полтавой шведов били;
Сынов как с честью проводили
Казачки со двора в поход;
Как под Бендерами стояли;
Как без галушек помирали,
Когда случился недород.
Не так-то скоро все творится,
Как в сказке сказывают нам;
Эней, хоть мчался словно птица,
Проплавал долго по волнам.
Не день, не два троянцы шлялись;
Где были - сами не дознались;
Не знал троянец ни один,
Куда лежат пути-дороги,
К каким чертям несут их боги,
Куда их мчит Анхизов сын.
Вот так, проплававши немало,
По многим проплутав морям,
Ватага землю увидала
И чаяла обжиться там.
Вот к берегу челны пристали,
Троянцы вон повылезали,
Расположились отдыхать.
Земелька Кумской называлась,
Ей вдосталь от гостей досталось,
Себя троянцы дали знать.
Запраздничали вновь троянцы,
Забыли вовсе горевать;
Бывает - счастливы поганцы,
А добрый должен пропадать.
Они нимало не чинились,
Тотчас во все концы пустились
Искать себе кто что хотел;
Кто мед, горилку или водку,
Кто девку или там молодку, -
Всяк норов свой и вкус имел.
Гуляки наши записные
С кумчанами сжились тотчас.
Троянцы - парни разбитные -
Вкруг пальца обведут как раз.
Со всеми быстро подружились,
Посватались и покумились,
Как будто сроду жили здесь;
Кто чем болел, тот тем лечился,
Всяк в должном роде отличился,
Навытворяли тьму чудес.
Где посиделки, вечерницы,
Где дело к свадьбе подошло,
Где девки или молодицы,
Где разом двойню принесло -
Во все троянцы нос совали,
Везде лихой гульбы искали
Да льнули к бабам молодым.
Мужей горилкой накачали,
А сами с женами гуляли
И подносили чарки им.
Которые до карт охочи,
И те не отставали тут,
Играли часто до полночи;
То в свои козыри, то в жгут,
В панфила, в дурачка и в пары,
Кто не хотел коптеть задаром -
На деньги в семь листков играл.
Все чем хотели забавлялись,
Сивуху пили, женихались.
Никто минуты не терял.
Один Эней не веселился,
Хоть были все кругом резвы;
Ему все, вишь ты, батька снился,
И ад не шел из головы.
Своих оставив за столами,
Отправился искать полями -
Кто б рассказал да показал,
Как в пекло поскорей добраться,
Чтобы в пути не заплутаться, -
Сам он туда тропы не знал.
Шел, шел, пока не взмок от пота,
Что по лицу бежал ручьем.
Вдруг видит - зачернело что-то
В сторонке за густым леском.
То хатка, за кустами прячась,
На курьих ножках раскорячась,
Вертелась перед ним волчком;
Эней к той хатке подобрался,
Хозяев окликать принялся,
В кустах укрывшись под окном.
Эней долгонько дожидался,
На двор чтоб вышел кто-нибудь;
Уж он кричал, уж он стучался,
Хотел хатенку с ног спихнуть.
Вдруг вышла бабища из хаты:
Она была крива, горбата,
Заплесневела, вся в рубцах,
Ряба, беззуба, кривоноса,
Растрепана, простоволоса
И как в монистах - в волдырях.
Эней, увидя цацу эту,
Весь с перепугу задрожал,
Решив, что зря кружил по свету,
Что все теперь он потерял.
Меж тем чертовка подступила
К Энею и заговорила,
Разинув, как ворота, пасть:
"Эге, вот и молодчик кстати,
Анхизов сын - видать по стати.
Что? К нам, брат, не легко попасть?
Тебя давно я поджидаю,
Уж думала, тебе конец;
Смотрю и на бобах гадаю,
Ан, глядь, - приплелся молодец.
Мне все уж передали с неба,
Какая у тебя потреба, -
Твой батька обо всем дал знать".
Эней рассказу подивился
И, выслушав его, решился
Спросить, как злую ведьму звать?
"Узнай, я кумская Сивилла.
Я Феба, слышь ты, попадья;
Давно в сей храм я угодила,
Давно живу на свете я!
При шведах в девках я сидела,
А татарва как налетела,
Уже я замужем была;
Как саранча впервой напала,
Как все от бед лихих пропало, -
Все помню, хоть была мала.
Про всяку всячину я знаю,
Хоть никуда и не хожу;
В нужде я людям помогаю
И им по звездам ворожу;
Прогнать ли от кого трясуху,
Заговорить ли золотуху
Иль глаз дурной с молодки снять -
На все я наговоры знаю,
Болезнь любую изгоняю,
Гадюк умею заклинать.
Теперь пойдем-ка тихомолком
В часовню, Фебу поклонись
И, обещав зарезать телку,
Ему покрепче помолись.
Не пожалей лишь золотого -
Умаслить Феба дорогого,
Да мне рублишко в руку сунь;
Уж мы тебе что надо скажем,
А может, в пекло путь покажем,
Иди, приободрись, не нюнь".
Пришли с каргой в часовню Феба.
Эней поклоны начал бить,
Чтоб Феб им с голубого неба
Не поленился пособить.
Сивилла вдруг заголосила,
Под лоб глазищи закатила,
Аж дыбом волос встал седой;
С губ пена хлопьями летела,
Чертовка корчилась, сопела
Так, словно жил в ней демон злой.
Тряслась, кряхтела, извивалась,
Как бубен посинела вся,
На землю кинулась, каталась,
Как в грязной луже порося.
И чем Эней молился дольше,
Тем было той Сивилле горше;
А как молиться перестал -
С Сивиллы только пот катился;
Эней, разиня рот, дивился
И с перепугу весь дрожал.
Сивилла на ноги тут встала,
Отерла пену на губах,
Приказ от Феба проворчала,
Наморщив лоб, в таких словах:
"Олимпа повеленья строги;
Вам в Риме, так сулили боги,
Не быть до смерти никому;
Но знать тебя все в Риме будут,
Восхвалят, век не позабудут,
Но ты не радуйся тому.
Еще хлебнешь довольно горя,
Немало стран насквозь пройдешь
И, с горькою судьбою споря,
Не раз свой жребий проклянешь:
Юнона злобой вся набухла,
И хорошо б, коль злость потухла
Хотя б при правнуках твоих;
Зато потом, зажив по-пански,
И ты и весь твой люд троянский
Забудут о невзгодах злых".
Эней за голову схватился,
Услышав, что яга плела;
Он весь насупился, озлился,
Ему как нож та речь была.
"Чорт знает, что ты там пророчишь.
Сдается, ты меня морочишь, -
Сказал Эней карге всердцах: -
Брехать, известно, всякий может,
Уж лучше б, вижу, не тревожить
Мне пана Феба в небесах.
А впрочем, ладно, будь что будет,
А будет то, что бог пошлет;
Ведь мы не ангелы, а люди,
И всяк когда-нибудь помрет.
Так двинем же вперед, не труся,
Будь ласкова, моя бабуся,
Меня до батьки доведи.
Прошелся б я взглянуть от скуки,
Какие в пекле терпят муки;
А ну, на звезды погляди.
Я в этот адский мир подземный
Приду не первым на поклон;
Орфей - на что уж был никчемный,
Ему ж не сделал зла Плутон.
А Геркулес, когда ввалился,
Так в пекле сдуру расходился,
Что всех чертей поразогнал.
А ну, махнем и мы для смеху,
Дарю две юбки за потеху...
Ну что? Иль я не так сказал?"
"С огнем, я вижу, ты играешь, -
Ему яга тотчас в ответ: -
Как видно, пекла ты не знаешь
Или тебе не мил наш свет.
Шутить не любят в пекле много,
Закажешь всем туда дорогу, -
Вот только сунь туда свой нос;
Тебя там объегорят мигом
И поднесут такую фигу,
Что окочуришься, как пес.
Когда ж имеешь ты охоту
У батьки в пекле побывать,
Изволь платить мне за работу;
Тогда примусь я измышлять,
Как нам до пекла дотащиться
И там на мертвых подивиться;
У нас лишь дурень не берет,
А если парень с головою,
Так тот уже, само собою,
Родного батьку обдерет.
Так вот теперь, дружок, послушай,
Что я тебе еще скажу.
Не бойся, слова не нарушу
И тропку в пекло покажу...
В лесу густом, непроходимом,
Безлюдном и необозримом
Есть дерево одно. На нем
Увидишь яблоки большие,
Да не простые - золотые.
Они, как жар, горят огнем.
И вот ты должен постараться
С той яблоньки сучок достать,
Иначе в пекло не пробраться
И сатаны не повидать.
Без ветки ты в живых не будешь
И душу понапрасну сгубишь -
Плутон закабалит твой род.
Иди ж - и даром не шатайся,
На все четыре озирайся,
Приметь, где деревцо блеснет.
Как сломишь ветку, прочь подайся
И с ней подальше утекай;
В пути ничем не соблазняйся
Да крепче уши затыкай.
Тебя на пагубу из леса
Манить с дороги будут бесы,
Ты прямиком свой путь держи.
Пусть воют голоса лесные,
Ревут, мяучат, как шальные,
Вот тут себя ты покажи".
Яга из виду тут пропала.
Эней стоял один, как пень.
Виденьем яблонька мелькала,
Качаясь перед ним, как тень.
Эней ее искать пустился,
Устал, как чорт, окровянился,
Забрел в какой-то темный лес;
Он искололся о терновник,
Весь ободрался о шиповник,
Случалось - на карачках лез.
Тот лес был мрачен несказанно,
Под сумрачной его листвой
Рев раздавался непрестанно,
И уханье, и страшный вой.
Эней, молитву прочитавши
И крепко шапку подвязавши,
В чащобу дикую забрел;
Уже он исходил немало,
Уже давно смеркаться стало,
А яблоньки все не нашел.
Со страху пот прошиб беднягу,
Зуб на зуб еле попадал;
Он думал, уж не дать ли тягу,
Да в чаще накрепко застрял.
Все в этой тьме его пугало,
А тут вдруг что-то засияло,
Он припустил что было сил,
Под яблонькою очутился,
Сперва и сам тому дивился,
Потом заветный сук схватил.
И, не подумавши нимало,
Напрягся, не жалея сил,
Аж дерево затрепетало,
И сразу ветку отломил.
Потом скорей из лесу драла,
Так, что земля под ним дрожала.
Сквозь лес его гнал лютый страх.
Как ветер, меж деревьев мчался,
Весь о колючки ободрался,
Был с головы до пят в репьях.
Примчал к троянцам, задыхаясь,
И, под собой не чуя ног,
Соленым потом обливаясь,
Едва дыша, на землю лег.
Велел, чтобы волов пригнали,
Козлов и ярок отобрали -
Плутону в жертву принести
И всем богам, что пеклом правят
И грешных потрошат и давят,
Чтоб гнев небесный отвести.
Как только с небосвода слезла
Вся в тучах пасмурная ночь,
А вслед за ней луна исчезла
И звезды разбежались прочь,
Тотчас троянцы завозились,
Забегали, засуетились,
Эней быков колоть велел;
Попы и дьяконы сбежались,
Обедню отслужить собрались,
Уж жертвенный огонь горел.
Поп, за рога вола поймавши,
Хлоп обухом, что было сил,
И, голову меж ног зажавши,
Нож в бычье брюхо засадил.
А после требуху с кишками
На землю разложил рядами
И долго по кишкам гадал.
Потом, толкуя божью волю,
Счастливую троянцам долю
Поп, как по звездам, предсказал.
Покуда со скотом возились,
Пока читали в нос дьяки,
Пока козлы и овцы бились,
Ревели под ножом быки,
Откуда ни возьмись - Сивилла;
Вся затряслась, заголосила,
Дьякам кричала и попам:
"К чертям собачьим все ступайте
Да нам с Энеем не мешайте.
Вот я вас, дурней, по шеям!
А ты, - промолвила Энею, -
Проворный, смелый молодец,
Простись с ватагою своею,
И в пекло поспешим. Отец
Давно тебя там поджидает
И, верно, без тебя скучает.
А ну, пора нам, парень, в путь.
Возьми с собой котомку с хлебом;
Какой бы путь там трудный не был,
Все перебьемся как-нибудь.
Нельзя в дороге без припасу,
Не скоро будем мы назад;
Дождешься, брат, лихого часу
И крошке хлеба будешь рад.
Я в пекло тропку протоптала,
Не раз, не два я там бывала,
Я знаю тамошний народ;
Все тропочки и все дорожки,
Все закоулочки, все стежки
Известны мне не первый год".
Эней в дорогу тут собрался,
Поспешно чоботы обул,
Обдернул свитку, подвязался,
Кушак потуже подтянул.
Дубинку в руки взял большую,
Оборонять старуху злую,
Когда придется, от собак.
А после за руки взялися,
К Плутону в пекло поплелися -
Умасливать его чертяк.
Теперь же, так я полагаю,
Негоже дальше мне писать;
Я пекла отродясь не знаю,
Так чтоб чего не набрехать.
Прошу, читатель, подождите,
Уймитесь, малость потерпите,
Пойду спрошу у стариков.
Дознаюсь я у древних дедов,
О пекле стороной разведав,
Что знали от своих отцов.
Вергилий пусть в раю панует,
Он был неглупый человек,
Коль что не так, пусть не лютует
Ведь сам он жил в давнишний век.
Не так теперь и в пекле стало,
Как в старину при нем бывало
И как покойник описал;
Я, может, что-нибудь прибавлю,
Переменю иль так оставлю,
Все - как от стариков слыхал.
Эней с Сивиллой поспешали
До пекла поскорей домчать,
Оглядываясь, все гадали,
Как в пекло двери отыскать.
А после, на гору крутую
Взойдя, нашли нору большую,
Тотчас же прыгнули туда.
Эней, молясь тихонько богу,
Рукой нащупывал дорогу,
Не провалиться чтоб куда.
Тропа все дальше уводила
Вонючим, грязным ходом в ад,
Вовек здесь солнце не всходило,
Курился дым, сочился чад.
Тут издавна жила Дремота
С сестрой по имени Зевота.
Они всех прежде набрели
На путников. Сквозь сон лениво
Приветствовали их учтиво
И тотчас дальше повели.
А после Смерть по артикулу
Им отдала косою честь,
Красуясь перед караулом,
Какой всегда у смерти есть:
Чума, война, разбой и холод,
Короста, лихорадка, голод;
За ними выстроились в ряд:
Холера, рожа, золотуха,
Парша, проказа и желтуха -
Все лиха, что людей морят.
Но, кроме хвори, есть немало
На свете бед и зол иных -
За Смертью следом ковыляла
Толпа свекровок, мачех злых,
Шли вотчимы и тести-скряги,
Зятья и свояки-плутяги,
Невестки, скорые на брань,
Свояченицы и золовки,
Ругательницы и плутовки
И всякая иная дрянь.
Стояли злыдни там рядами
С бумажной жвачкою в зубах,
Торчали перья за ушами,
У всех чернильницы в руках.
То сотских и десятских туча,
Вредней и злее змей гремучих;
Пан-писарь, чорт его дери,
Орава стряпчих прелукавых,
Исправников, судей неправых,
Ходатаи, секретари.
За ними чередой понурой
Шагал святых унылый взвод.
Сии смиренные натуры
Все клали ручки на живот,
Умильно всем богам молились,
В неделю по три дня постились,
Не поносили вслух людей -
Зато тишком весь свет ругали,
Днем не случалось, чтоб гуляли,
Но ночь была не без гостей.
Напротив постников нескромных
Квартал был целый потаскух,
Развратниц, пьяниц неуемных
И легких нравом молодух
Со стрижеными головами,
В сорочках, с голыми ногами,
Гулящих девок строй густой.
Немало панночек жеманных,
Лукавых и непостоянных,
Стояли шумною толпой.
А рядышком в тоске грустили
Молодки - жены стариков,
Что всякий час готовы были
Чужих потешить молодцов.
Здесь также пареньки стояли,
Что недотепам помогали
Для них семейку расплодить;
Ребята, что отцов не знали,
Родительниц безмужних кляли,
За то, что не дали пожить.
Эней сперва дивился, ахал
Такому множеству чудес,
Потом затрясся весь от страха,
Не рад уж был, что в ад залез.
Когда ж глаза его узрели
Ужасных чудищ, что кишели
Кругом, куда ни поглядишь, -
Дрожа, к Сивилле притулился,
За юбками ее укрылся,
Как от кота в кладовке мышь.
Но тут Сивилла в путь помчала
И, хоть артачился Эней,
Так, юбки подобрав, бежала,
Что еле поспевал за ней.
Вдаль поспешая за ягою,
Эней увидел пред собою
У быстрой речки перевоз.
Та речка Стиксом называлась,
Сюда ватага душ собралась;
Все ждали, кто б их перевез.
Тут перевозчик вдруг явился:
Лицом цыган - глазаст и смугл,
На солнце весь он опалился,
И губы, как арап, раздул;
Глазищи страшные запали
И бельмами позаплывали,
А голова вся в колтунах;
Слюна у губ вожжой моталась,
Как войлок борода свалялась, -
Такой был дядя - просто страх.
Истлев, сорочка с плеч валилась,
Ей было уж, поди, лет сто,
Не раз, не два она чинилась,
Вся в дырках, словно решето;
На палец грязи к ней пристало,
Аж капало с подола сало;
Обут был в лапти грозный муж.
Онучи по земле тащились,
Штаны от ветхости лоснились,
Промокнув до мотни к тому ж.
Им гашник лыко заменяло,
На лыке, крепком, как ремень,
Кисет болтался, в нем кресало,
Табак, и трубка, и кремень.
Хароном перевозчик звался,
Своею властью величался;
Он в самом деле был божок.
С весельцем ловко управлялся,
Стрелой по водам Стикса мчался,
Челнок был легок, как пушок.
Как в день базарный слобожане
Или на праздничном торгу,
Теснились души разных званий
У перевоза на лугу.
Друг друга под бока толкали
И, как сороки, стрекотали;
Тот бил локтями, сколько мог,
Иной вопил, а те ругались,
Кричали, спорили, пинались,
Всяк норовил попасть в челнок.
Как гуща пенится квасная,
Как бродят, скиснув, бураки,
Как рой гудит, с земли взлетая,
Так души бились у реки.
Харона, плача, заклинали,
С мольбою руки простирали,
Чтоб взял с собою на каюк;
Но старый хрыч был равнодушен,
Напрасно распинались души;
Он, надуваясь, как индюк,
Весельцем знай себе играет,
Кого попало в морду бьет,
От челнока, как псов, гоняет,
А после кой-кого берет,
В свой челн сажает потихоньку,
Отчаливает полегоньку,
Счастливчиков по Стиксу мчит;
Но если кто из той оравы
Ему придется не по нраву,
Тот век у речки просидит.
Эней меж душ давно толкался
И вот, шагая бережком,
Вдруг с Палинуром повстречался,
Что плавал штурманом при нем.
Бедняга Палинур заплакал,
О злой судьбе своей калякал,
О переправе все вздыхал;
Тут их Сивилла разлучила,
Энея дальше потащила,
Чтоб даром время не терял.
Толкая всех в бока и спины,
Пришли на самый перевоз,
Где перевозчик-старичина
Бесился, словно лютый пес;
Кричал урод, как оглашенный,
И поносил народ крещеный,
Как водится в шинках у нас;
Честил всех кряду без помехи,
Досталось душам на орехи -
Пускай потерпят в добрый час.
Гостей на берегу увидя,
Харон от злости побелел
И, приношений не предвидя,
Как бык на бойне, заревел:
"Вы, дурни, как сюда попали?
Без вас здесь мало всякой швали?
Какого чорта вы пришли?
Я враз отсюда вас отважу
И на дорожку так спроважу,
Чтоб вы и дома не нашли.
Прочь, к чорту, чтоб вас задавило,
Не то как раз по шее дам;
Как двину в зубы, в ухо, в рыло -
Вас дьявол не узнает сам;
Вас только здесь недоставало,
А то, поди, мне дела мало;
И кто сюда вас только звал!
Я с мертвыми справляюсь еле,
А тут еще на шею сели
Живые, чорт бы вас побрал!"
Сивилла, видя, что не в шутку
Расхорохорился Харон,
Сообразила все в минутку,
Отвесила ему поклон:
"Ну-ну, - сказала, - что случилось?
Смени-ка, братец, гнев на милость,
Не сами мы пришли сюда;
Да разве ж ты меня не знаешь,
Что так поносишь и ругаешь?
Какая же от нас беда?
Взгляни-ка, что это такое?
Утихомирься, не ворчи;
Не деревцо ли золотое?
Узнал? Ну вот, теперь молчи".
Потом подробно рассказала,
Кого к Плутону провожала,
Зачем, за делом за каким...
Харон рассказу подивился,
На весла разом навалился,
И с челноком причалил к ним.
Эней с своей Сивиллой вещей,
Не мешкая, вошли в челнок,
И грязный Стикс волной зловещей
Заклокотал у самых ног.
Вода сквозь щели в лодку била,
Сивилла юбки подмочила.
Эней уж думал, что пропал;
Но пан Харон наш потрудился,
Перед гостями отличился
И мигом к пеклу челн пригнал.
Он положил весло, за греблю
Содрал алтын с них на чаек
И, высадив тотчас на землю,
Тропинку в ад найти помог.
Эней побрел с Сивиллой вместе,
Прошел тихонько сажен двести, -
Ан глядь, - в бурьяне пес лежит.
Три головы у пса на шее;
Он словно поджидал Энея -
Как вскочит вдруг, как зарычит!
Загавкал враз тремя пастями
И кинулся было кусать.
Эней, дружа не очень с псами,
Назад собрался утекать,
Но баба хлеба кус швырнула
И этим глотки псу заткнула,
Барбос за кормом побежал;
Эней с Сивиллой изловчился,
И так и этак покрутился
И, наконец, от пса удрал.
Так наш Эней пробрался в пекло;
То подлинно иной был свет, -
Все было сумрачно и блекло,
Ни звезд, ни солнца вовсе нет.
Клубились там одни туманы,
Да сонмы грешных непрестанно
Кричали, жалобя до слез.
Эней с Сивиллою глядели,
Какие муки здесь терпели,
Какую всякий кару нес.
Он видел, как смола вскипала
В огромных круглых казанах,
Как нефть и сера клокотала,
Огонь пылал, ну прямо страх;
Как грешники в смоле кипели
И на огне пеклись, горели, -
Всяк получал, что заслужил;
Пером не описать такого,
Пересказать не сыщешь слова,
Как грешников Плутон казнил.
С панов за то три шкуры драли
И жарили со всех боков,
Что людям льготы не давали,
Считая всех их за скотов.
Теперь они дрова возили,
В болотах камыши косили,
Носили на растопку в ад;
За ними черти ковыляли.
Прутом железным погоняли
Тех, что работали не в лад.
Еще нещадней черти драли
Железной спицей по спине
Таких, что сами смерть искали,
Отраду видя в вечном сне.
Горячим дегтем поливали,
Бока ножами протыкали,
Чтоб не спешили помирать,
А после, усиляя муки,
Дробили дурням в ступе руки,
Чтоб не пытались убивать.
Расплавив серебро, вливали
Скупцам и богатеям в рот;
Вралей нещадно заставляли
Лизать в печи горячий под.
А тех, что сроду не женились
Да все чужим добром живились,
Повесив их рядком на крюк,
Той частью тела зацепили,
Которою они грешили,
Не опасаясь адских мук.
Начальников нещадно драли,
Панов, подпанков, челядь их;
Всем по заслугам воздавали:
И старых жгли и молодых.
Тут были всякие цехмистры,
Советники и бургомистры,
Чинуши, судьи, писаря,
Те, что по правде не судили,
А только денежки лупили
И обирали бедных зря.
Философы, что ахинею
Премудрую всю жизнь несли,
Попы, монахи, архиреи,
Что паству кое-как пасли;
Чтоб не гонялись за деньгами,
Чтоб не возились с попадьями,
Чтоб знали каждый свой удел;
Ксендзы - чтоб баб не задевали,
Звезд умники чтоб не хватали, -
В огне за грех свой всяк горел.
А те, что баб не удержали
В руках и дали волю им,
Что всякий день гулять пускали
По свадьбам, по местам иным,
Где до полуночи плясали
Да там мужьям и изменяли, -
Таких держали в колпаках
С большущими на лбу рогами,
С закрытыми к тому ж глазами,
В кипящих серой казанах.
Отцам, что деток не учили,
А гладили по головам
Да только знали, что хвалили,
Здесь воздавали по делам:
В кипящей нефти их купали
За то, что из-за них пропали
Сыны, да их же, дураков
Родителей, за чубы драли
И смерти скорой им желали,
Чтоб растрясти добро отцов.
Еще там сластолюбцы шлялись -
По части девок мастера,
Что в окна ночью забирались,
Не вылезая до утра,
Что сватать девок обещали,
Подманивали, улещали
И добирались до конца.
А после девки с перечесу
До самого толстели носу
И срам терпели до венца.
Купчишки были из смышленых,
Что в селах и по городам
Обмеривали люд крещеный,
Сбывали завалящий хлам.
И перекупки и пройдохи,
Что тороваты на подвохи,
Менялы, шинкари, дельцы,
И те, что дрянью промышляют,
И те, что сбитень разливают,
Все обдувалы, все купцы.
Головорезы и бродяги,
Ярыжки, моты и лгуны,
Пьянчуги, сводники, плутяги,
Обманщики и шептуны.
Все колдуны и чародеи,
Все, без изъятия, злодеи;
Кузнец, сапожник и портной;
Цеха - мясницкий и скорняцкий,
Суконный, коновальский, ткацкий -
Всех, что грешили, жгли смолой.
Неверные и христиане,
Паны, простые мужики,
Дворяне, шляхтичи, мещане,
И юноши и старики;
Тут и богатый и убогий,
Прямой, как жердь, и кривоногий,
И остроглазый, и слепец,
Штафирки, воины лихие,
И панские, и приписные;
Мирянин суетный, чернец.
Эх-ма, нет в мире правды, детки,
С брехней же натворишь грехов;
Сидели, точно птички в клетке,
Кропатели плохих стихов
И страшные терпели муки.
Им накрепко связали руки,
Чтоб не строчили виршей впредь.
Вот так и нам попасться можно,
Коли писать неосторожно.
Да трудно ж, чорт дери, терпеть.
Какого-то пройдоху били
И резали на шашлыки;
Расплавив медь, за шкуру лили,
Едва не рвали на куски.
Был бестией он продувною,
За медный грош кривил душою,
В печать чужое отдавал;
С восьмою заповедью вместе,
Забыв о совести и чести,
Добром соседей промышлял.
Эней, пустившись прочь оттуда
И недалече отойдя,
Вдруг новое увидел чудо,
На бабьи муки набредя.
Здесь грешниц жарили нещадно,
Как в бане было душно, чадно,
И вой и стон стоял кругом.
Бедняжки плакали, пищали,
Покоя ни на час не знали,
Как будто маясь животом.
Там девки, бабы, молодицы
Кляли себя и весь свой род,
Кляли гулянки, вечерницы,
Кляли и этот свет и тот.
Здесь их за то огнем палили,
Что больно уж они хитрили,
Своих морочили мужей.
Известно: жинка коль захочет,
У мужа все, как есть, схлопочет.
Уж он всегда потрафит ей.
Там пекся рой смиренных бестий,
Что знали весь святой устав;
Поклонов били штук по двести,
Смиренно на колени став;
Как в церкви на виду стояли,
Глаза всё долу потупляли,
А позже, от людей тайком,
Молитвенники прочь кидали,
Носились, бегали, скакали,
Грешили темным вечерком.
Там были панночки-вострушки,
Что наряжались напоказ;
И потаскухи и вертушки,
Что продают себя на час.
Они в котлах смолы кипели
За то, что больно жирно ели,
За то, что не страшил их пост,
Что всё облизывали губки,
Что, скаля беленькие зубки,
Повсюду волочили хвост.
Пеклись тут чудо-молодицы,
Аж было жаль на них смотреть,
Полны, кудрявы, белолицы -
Осуждены в смоле кипеть
За то, что замуж выходили
За стариков и их морили,
Чтоб после славно погулять,
С парнями вдосталь повозиться,
Потешиться и порезвиться
И не голодным умирать.
Еще там мучились красотки
С гребнями в кудрях завитых;
По виду честные молодки,
Всегда учтивы при других,
Но от людей тайком блудили
И хоть чорт знает что творили,
Слух шел не далее дверей.
В аду им сильно досаждали,
Смолою щеки залепляли,
Чтоб не дурачили людей.
Они умели прежде ловко
Румянить щеки, нос белить,
Чтоб ложной красотой, уловкой
Кого-нибудь приворожить;
Вставляли в рот из репы зубы,
Намазывали салом губы,
Чтоб соблазнять на грех людей;
Бока куделью подбивали,
За пазуху платочки клали,
Коль не было своих грудей.
В соседстве, жарясь, верещали
Рядами на сковородах
Старухи, что всегда ворчали,
Судили обо всех делах;
Всё только старину хвалили,
А молодых ругали, били,
Забыв, как путь земной прошли,
Как сами с парнями крутили,
Как в девках и ребят родили,
Как молодость свою прожгли.
И тут же ведьм колесовали,
Ломая кости рук и ног;
А черти жилы их мотали
Не на катушку, а в клубок.
Чтоб на шестках не колдовали,
В трубу чтоб ночью не летали,
Не ездили б на упырях;
Чтобы дождем не торговали,
Людей ночами не пугали,
Не ворожили на бобах.
А сводням так здесь досаждали,
Что аж неловко и сказать,
За то, что девок научали
Греховным делом промышлять,
Жен от мужей законных крали
И волокитам помогали
Рогами лбы приукрашать;
Чужое чтоб не продавали,
Чтоб то на откуп не давали,
Что нужно про запас держать.
Эней перевидал немало
Таких, что, сидя в казане,
Варились, источая сало,
Шипя на медленном огне!
Мирянки были тут, черницы,
Тут были девки, молодицы,
Паненки, панны - на подбор.
И в свитках были и в платочках,
В капотах, в вышитых сорочках, -
У всякой жинки свой убор.
Все те, что жарились исправно,
Скончались много лет назад,
А те, что померли недавно,
Еще и не попали в ад.
Они пока толклись в загоне,
Как жеребята или кони,
Не знали, попадут куда.
Эней, несчастных покидая,
О муках грешников вздыхая,
Пошел в другие ворота.
Здесь он с Сивиллою на пару
Тихонько проскользнул меж душ
И замешался в их отару,
Как меж гадюк пятнистый уж.
Тут души разные гуляли
И все лишь об одном гадали -
Куда их за грехи запрут:
Допустят ли в раю резвиться,
Иль в пекло сунут подпалиться
И там уж перцу зададут.
В безделье души размышляли
Про всякие свои дела,
Расспрашивали, узнавали,
Душа какая где жила.
Богатый тут на смерть гневился,
Что в спешке не распорядился
Кому и сколько денег дать;
Скупец все тосковал, томился,
Что рано с жизнью распростился,
Что не успел и погулять.
Сутяга толковал указы,
И что тут значит наш статут;
Рассказывал свои проказы,
Все, что творил на свете плут.
Мудрец твердил свое ученье
И толковал монад явленье,
И то, откуда взялся свет.
А вертопрах кричал, смеялся,
Рассказывал, как женихался,
Как баб морочил много лет.
Судья здесь признавался смело,
Как за мундир, за орденок
Так вывернул однажды дело,
Что угодить в Сибирь бы мог.
Но тут нежданно смерть с косою
Пришла расправиться с судьею,
Чтобы палач не упредил.
Пан лекарь все ходил с ланцетом,
С касторкою и спермацетом
И хвастал, как людей морил.
Хлыщи, задрав носы, гуляли,
А с ними франты панычи,
На пальцах ноготки кусали
И, надуваясь как сычи,
Глаза все кверху подымали,
По свету нашему вздыхали,
Что мало привелось пожить,
Что славы так и не стяжали,
Не всех на свете обобрали,
Не всем успели насолить.
Плуты, картежники, пьянчуги,
Весь продувной лихой их род,
Лакеи, конюхи и слуги,
Стряпуха, повар, скороход,
Все взявшись за руки, ходили,
О разных плутнях говорили,
Какие кто проделать мог:
Как панн и панов надували,
Как ночью по шинкам гуляли,
Платки таскали под шумок.
А вертихвостки тем томились,
Что некому здесь подмигнуть;
За ними уж не волочились,
Смерть заколóдила им путь.
Ворожеи тут не гадали
И простаков не обирали.
Те, что бивали слуг дубьем,
Зубами в злобе скрежетали,
Что слуги их не ублажали,
Не угождали им ни в чем.
Вдруг увидал Эней Дидону,
Всю черную, как головня,
И, по казацкому закону
Перед вдовою шапку сняв:
"Здорово, - закричал, - смотри-ка,
И ты здесь бродишь, горемыка,
Да как же ты пришла сюда?
Какого чорта ты сгорела?
Аль жить на свете надоело?
Как видно, нет в тебе стыда.
Такая славная молодка,
И глянь - пропала ни за грош...
Полна, бела, ну впрямь лебедка;
Бывало, глаз не отведешь.
Теперь пришел конец утехам;
Никто не взглянет и для смеха,
Придется, видно, пропадать.
Не я, поверь, тому виною,
Что так разъехался с тобою!
Мне приказали удирать.
Но я такой, - коль ты желаешь,
Попрежнему начнем мы жить;
Покутим всласть. Меня ты знаешь -
Со мной забудешь, как тужить;
Иди, тебя я помилýю,
Прижму к груди да поцелую".
Ему Дидона наотрез:
"К чертям отсюда убирайся,
Пойди с другими женихайся!
Вот двину в зубы, чтоб не лез!"
Так вымолвивши, с глаз пропала.
Как вкопанный стоял Эней,
И если бы не закричала
Яга, чтоб шел скорей за ней,
Он долго бы кряхтел и мялся,
А может, и того б дождался,
Что кто и ребра посчитал -
Чтоб с вдовами не женихался,
Над мертвыми не измывался,
Любовью баб не донимал.
Эней с Сивиллой пробирался
Все дальше в ад, все больше в глушь,
Как вдруг дорогой повстречался
С ватагою знакомых душ.
Тут все с Энеем обнимались,
Здоровались и целовались.
Князька увидя своего,
Всяк покалякать с ним стремился;
Эней оказии дивился,
Узнав средь мертвых кой-кого:
Терешку, Федьку, Ксенофонта,
Харька, Онисима, Панька,
Федоса, Лешку и Созонта,
Парфена, Оську и Леська,
Стецко, Охрима, Опанаса,
Свирида, Лазаря, Тараса,
Денис тут был, Остап, Евсей,
Все те, что головы сложили,
Пока в челнах с Энеем плыли,
И сам Вернигора Мосей.
Моментом все смешались в кучу,
Загомонили всей толпой,
И, как тому был добрый случай,
Поднялся крик, галдеж и вой.
Дела былые вспоминали
Не без того, чтоб привирали;
С Энеем спорить принялись,
А там вступили в перебранку
И, хоть собрались спозаранку,
Чуть не под вечер разошлись.
И то Сивилла разогнала,
Увидя, что ее Эней
О свете не грустит нимало
И думать позабыл о ней.
Озлилась баба, закричала,
Заголосила, завизжала.
Эней от страха задрожал.
Троянцы мигом спохватились,
Во все концы бежать пустились,
Эней же за ягой помчал.
Прошли, вот только не соврать бы,
Так с полверсты; глядят - забор,
За ним строения усадьбы
И весь Плутонов царский двор.
На двор Сивилла показала
И так Энею зашептала:
"Вот тут живет сам пан Плутон
С своею Прозерпиной злою.
К ним с нашей веткой золотою
Теперь пойдем мы на поклон".
Тут путники пришли к воротам;
Но только сунулись вперед,
Как баба с мордой криворотой
Окликнула: "Эй, кто идет?"
Дворец та баба сторожила
И громко в колотушку била,
Как в панских водится дворах;
Обвита вся как есть цепями,
Гадюки вилися клубками
На голове и на плечах.
Не ведая лицеприятья
И прямо без обиняков,
Она всех грешных без изъятья
Драла ремнями, как быков;
Кусала, грызла, бичевала,
Крошила, жарила, щипала,
Порола, мяла и пекла,
Пилила, резала, топтала,
Рвала на части, шпиговала,
Их кровь горячую пила.
Эней, бедняжка, испугался,
Мгновенно побелел, как мел,
И у Сивиллы дознавался,
Кто грешников пытать велел.
Сивилла тотчас рассказала
Все, что сама об этом знала.
Есть в пекле, мол, судья Эак;
Хоть он на смерть не осуждает,
Но мучить всех повелевает,
И в пытках он большой мастак.
Тут вдруг ворота отворились,
Никто не смел их задержать;
Эней с ягой заторопились,
Чтоб Прозерпине честь воздать
И поднести, как полагалось,
Ту ветвь, что ей предназначалась;
Но тут явились сторожа,
Энея к ней не пропустили,
Прогнали, чуть не отлупили:
Больна, мол, нынче госпожа.
От Прозерпины для проминки
Поперли во дворец царя.
Глядят - ни сору, ни пылинки,
Все было чисто, как заря.
Обиты гвоздиками стены,
Окно из океанской пены,
На украшеньях медь, свинец,
Сусальным золотом светлицы
Сияли ярче, чем зарницы, -
Уж впрямь то панский был дворец.
Эней с Сивиллой не дышали,
Боясь, не пропустить чего б,
Рты, как ворота, открывали,
Глазищи пяля, морща лоб;
Тихонько меж собой шептались,
Всему дивились, усмехались;
Эней то чмокал, то свистел.
Здесь мирно души проживали,
Что на земле грехов не знали;
Эней с Сивиллой к ним подсел.
Они сидели, сложа руки,
Им праздником был день любой;
Курили трубочки от скуки,
Горилкой балуясь порой -
Да не какой-нибудь табачной,
А перегонной, крепкой, смачной;
Настойку сдабривал бодян,
Случалось, медом заправляли,
Калгану, перцу прибавляли,
Анису клали и шафран.
Простого вовсе здесь не ели,
Сластили всякую еду,
И в праздники и на неделе
Коржи пекли им на меду.
Чеснок шел в пищу, земляника,
Терн, козелок, паслен, черника,
Квасок-сырец с крутым яйцом;
Яичница в особом роде -
Не наша, а немецкой вроде,
И запивали все пивцом.
Известно, в пекле все постыло
Тому, кто на земле грешил;
Зато уж и раздолье было
Тому, кто праведником жил.
К чему открыл в себе охоту,
Тем забавляйся хоть до поту,
Придумывай любую блажь:
Ешь, пей, пой песни, кувыркайся,
Лежи иль танцем развлекайся,
Рубиться хочешь - есть палаш.
Никто ничем не величался,
Не насмехался, не мудрил,
Не чванился, не надувался,
Кто как хотел, тот так и жил.
Здесь друг на друга не гневились,
Ни с кем не дрались, не бранились,
И было так заведено:
Что всяк открыто женихался,
Ревнивых сплетен не боялся;
Все жили дружно, заодно.
Вам здесь не холодно, не душно,
Как в доброй свитке из сукна,
Не слишком весело, не скучно,
Как девке в праздник у окна.
Кому б чего ни пожелалось,
Все враз, как с неба, появлялось;
Вот так-то славно жил здесь люд.
Эней таким делам дивился
И у яги спросить решился:
"Что за народ собрался тут?"
"Не думай, что народ чиновный, -
Ему тотчас яга в ответ, -
Ни богачей с мошною полной,
Ни толстобрюхих здесь, брат, нет;
Ни тех, что век в цветных жупанах
Да в красных сапожках сафьянных;
Ни книжных умниц записных,
Ни рыцарей, ни злыдней всяких,
Ни тех, что воют: "паки-паки",
Ни тех, что в митрах золотых.
Юродивые здесь калеки,
Что слыли дурнями у всех;
Слепцы, убогие навеки,
Не знавшие земных утех;
Те, над которыми глумились,
Те, что в сырых углах ютились,
Что получали по шеям;
Им "бог подаст" весь век
твердили
Или безжалостно травили
Цепными псами по дворам.
Здесь вдовы, что, лишась опоры,
Не пали среди бед и зол;
Здесь девы чистые, которым
Не надувало под подол;
Здесь те, что без родных остались,
Слезой сиротской умывались,
Что жили, подобрав живот;
Те, что процентов не лупили,
Что людям помогать любили
И не оставили сирот.
Есть кое-кто и из начальства -
Есть разной стати господа,
Да, впрочем, мало; их сызмальства
Учили не спешить сюда.
Есть тут старшины войсковые,
Есть запасные, строевые;
Тут все, кто с кривдой не дружил;
Тут люди разного завета
Со всех концов земного света,
Все, кто по сущей правде жил".
"Скажи, голубка, мне на милость, -
Эней свою ягу пытал, -
Что с батькою моим случилось?
Его в глаза я не видал
Ни с грешными, ни у Плутона;
Аль нету на него закона,
Куда его определить?"
Яга в ответ: "Он крови божьей;
Его стеснять никто не может,
Где хочет, там и будет жить".
Так, наболтав немало вздору
И продолжая дальний путь,
Взобрались путники на гору
И тут, присев передохнуть,
Глядели на идущих снизу,
Чтоб им не прозевать Анхиза.
Анхиз же был как раз внизу,
Прохаживался по долине
И, думая о милом сыне,
Вздыхал, пустил было слезу.
А после, глянув ненароком
На гору, там сынка узрел,
Помчался вверх не прямо - боком,
От радости аж покраснел.
Спешил он к сыну на свиданье,
Чтоб расспросить про все скитанья
И повидаться хоть часок;
Энеечку обнять родного,
Прижать дитя к груди отцовой,
Его услышать голосок.
"Сынок, что поздно так явился? -
Анхиз Энею закричал. -
Ты хоть чужих бы постыдился,
Уж я-то как тебя тут ждал!
Пойдем, пойдем-ка, друг, в светелку,
Да там и порасскажешь толком,
Что натворил ты без отца".
Эней стоял, как столб, не зная,
Что отвечать, слюну пуская,
Обнять не смея мертвеца.
Анхиз, увидя, что со страху
Эней обнять его не смел,
Хотел помочь, но сам дал маху
И вдруг чего-то оробел.
Потом судьбы необычайной
Стал раскрывать пред сыном тайны:
Кого произведет на свет,
Какие дети будут бравы,
Которые добудут славы,
Каким он будет внукам дед.
Случились в пекле вечерницы
Как раз в тот самый день и час.
Собрались девки, молодицы,
Как в селах водится у нас;
До поту казачка плясали,
Болтали, в ворона играли,
Побаски без конца несли,
Колядки и веснянки пели,
Орешки грызли, сало ели,
Гадая, клочья пакли жгли.
Под песни косы заплетали
Подруженькам на головах,
Потом на лавке масло жали,
Аж юбки лопались на швах;
О милом на шестке гадали
И в жмурки по углам играли,
Ходили в полночь в старый дом;
На свечке олово топили,
Щетину кабана палили,
Подслушивали под окном.
Сюда привел Анхиз Энея
И между девок посадил;
Как неуча и дуралея
Принять в компанию просил.
Еще просил, чтоб удружили
И в добрый час поворожили,
Что станется с его сынком,
К чему и как Эней способен,
Сколь путь его богам угоден,
Чтобы дознались обо всем.
Была одна, как говорится,
Девчонка - прямо ухорез,
Видать, диковинная птица,
Быстра, гибка, хитра, как бес.
Она здесь тем и промышляла,
Что ворожила да гадала
И докой в ворожбе была.
Сбрехнуть ей было тож не диво
Иль кличку бабе дать спесивой, -
Для смеха, впрочем, не со зла.
Гадать им вызвалась воструха,
К Анхизу тотчас подошла,
Нашептывая прямо в ухо,
Такую речь с ним повела:
"Судьбу я нынче попытаю,
Поворожу и погадаю,
Что будет с сыном, расскажу;
Я знаю ворожбу такую,
Что хошь по правде растолкую,
Все, как на нитку, нанижу".
Так говоря, горшок достала
И положила трав пучок -
Что в Константинов день сорвала:
Тут был засохший василек,
Петров батог, чебрец, подснежник,
Любисток, ландыш белоснежный,
И папоротник, и шалфей;
Все травы залила водою,
Прозрачной, чистой, ключевою,
Шептала что-то там над ней.
Горшочек черепком накрыла,
Поставила на огонек,
К нему Энея посадила,
Чтоб раздувать огонь помог.
Когда в горшочке закипело,
Заклокотало, зашипело
И травы опустились вниз,
Эней, к горшку приблизив ухо,
Какой-то голосок расчухал,
Его услышал и Анхиз.
Эней раздул огонь сильнее -
Горшок сильней заклокотал;
Тут голос разом стал яснее,
И так Энею он сказал:
"Пускай Эней печаль оставит.
Потомством он себя прославит
И миру даст великий род,
Всем светом управлять он будет,
Весь мир к покорности принудит
И честь и славу обретет.
Он римские поставит стены
И будет жить там, как в раю;
Свершит большие перемены
Во всем прославленном краю;
Всех бед он жизненных минует,
Покуда сам не поцелует
Униженно чужих лаптей...
Но час пробил. С отцом прощайся
И прочь отсюда убирайся,
Чтоб в пекле не сложить костей".
Анхиза сильно огорчила
Разлука с дорогим сынком,
Ему и в ум не приходило
Энея видеть лишь мельком.
Увы! С судьбой нельзя бороться;
Он знал - благословить придется
Энея на земной поход,
С тяжелым сердцем попрощались,
Слезой горючей обливались,
Анхиз кричал, как в марте кот.
И вот Эней с кривой ягою
Из пекла вылез наконец,
Вертя до тех пор головою,
Пока не скрылся в тьме отец.
Потом тишком прокрался к месту,
Где за леском, ему известным,
Себя велел троянцам ждать.
В тот час троянцы сладко спали,
Эней зевнул, забыл печали
И тоже завалился спать.
|
