Жюль Верн «Пятнадцатилетний капитан»

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. Куда может завести мантикора

Утопающий хватается за соломинку. Как бы слабо ни мерцал луч надежды, приговоренному к смерти он кажется ослепительно ярким.

Так было и с миссис Уэлдон. Нетрудно представить себе ее горе, когда она узнала из уст самого Альвеца, что доктор Ливингстон скончался в маленькой негритянской деревне на берегу Бангвеоло. Она почувствовала себя вдруг такой одинокой и несчастной. Ниточка, связывавшая ее с цивилизованным миром, вдруг оборвалась. Спасительная соломинка ускользнула из ее рук, луч надежды угасал у нее на глазах. Тома и его товарищей угнали из Казонде к Большим озерам. О Геркулесе по-прежиему не было никаких известий. Миссис Уэлдон видела, что никто не придет к ней на помощь… Оставалось только принять предложение Негоро, внеся в него поправки, которые обеспечили бы благополучный исход дела.

Четырнадцатого июня, в назначенный день, Негоро явился в хижину к миссис Уэлдон.

Португалец, по своему обыкновению, вел себя как деловой человек. Он прежде всего заявил, что не уступит ни одного гроша из назначенной суммы выкупа. Впрочем, и миссис Уэлдон проявила немалую деловитость, ответив ему следующими словами:

– Если вы хотите, чтобы сделка состоялась, не предъявляйте неприемлемых требований. Я согласна на выкуп, который вы требуете, но ставлю условием, чтобы мой муж не приезжал в эту страну. Я ни за что на свете не соглашусь на это. Вы же знаете, что здесь делают с белыми.

После некоторого колебания Негоро принял условия миссис Уэлдон. Вот к чему они сводились: Джемс Уэлдон не должен предпринимать рискованного путешествия в Казонде. Он приедет в Моссамедес – маленький порт на южном берегу Анголы, часто посещаемый кораблями работорговцев. Негоро хорошо знал этот порт. Он привезет туда мистера Уэлдона. Туда же, в Моссамедес, агенты Альвеца доставят к условленному сроку миссис Уэлдон, Джека и кузена Бенедикта. Мистер Уэлдон внесет выкуп, пленники получат свободу, а Негоро, который перед мистером Джемсом Уэлдоном будет играть роль честного друга, исчезнет, как только прибудет корабль.

Этот пункт соглашения, которого добилась миссис Уэлдон, был очень важен. Таким образом она избавляла своего мужа от опасного путешествия в Казонде, от риска быть задержанным там после того, как он внесет выкуп, и от опасностей обратного пути.

Расстояние в шестьсот миль, отделяющее Казонде от Моссамедеса, не пугало миссис Уэлдон. Если этот переход будет совершен в таких же условиях, как ее путешествие от Кванзы до Казонде, то он будет не так уж труден. К тому же Альвец, получавший свою долю выкупа, был заинтересован в том, чтобы пленников доставили на место здравыми и невредимыми.

Уговорившись обо всем с Негоро, миссис Уэлдон написала мужу письмо. Негоро должен был выдать себя за преданного ей слугу, которому посчастливилось бежать из плена. Получив письмо, Джеме Уэлдон, конечно, не колеблясь, последует за Негоро в Моссамедес.

Негоро взял письмо и на следующий день, сопровождаемый эскортом из двадцати негров, двинулся на север. Почему он избрал это направление? Намеревался ли он устроиться пассажиром на каком-либо из кораблей, которые заходили в устье Конго? Или он выбрал этот маршрут, чтобы миновать португальские фактории и каторжные тюрьмы, где он бывал не раз невольным гостем. Весьма вероятно. По крайней мере, именно такое объяснение он дал Альвецу.

Теперь миссис Уэлдон оставалось только запастись терпением и, постаравшись наладить свою жизнь в Казонде возможно более сносно, ждать возвращения Негоро. Отсутствие его должно было при самых благоприятных обстоятельствах продлиться три-четыре месяца – это срок, который требовался на поездку в Сан-Франциско и обратно.

Миссис Уэлдон не собиралась покидать факторию Альвеца. Здесь она сама, ее ребенок и кузен Бенедикт был в относительной безопасности. Заботливость и предупредительность Халимы смягчали суровость заточения. Вряд ли работорговец согласился бы выпустить пленников из своей фактории. Помня о большом барыше, который сулил ему выкуп, он распорядился установить за ними строгий надзор. Альвец придавал этому делу такое больше значение, что даже отказался от поездки в Бихе и Касангу, где у него были фактории. Вместо него во главе новой экспедиции, отправленной для набегов на мирные селения, стал Коимбра. Жалеть об отсутствии этого пьяницы конечно, не приходилось.

Негоро перед своим отъездом оставил Альвецу подробнейшие наставления насчет миссис Уэлдон. Он советовал бдительно следить за ней, так как неизвестно, что стало с Геркулесом. Если великан негр не погиб в опасных дебрях, он, несомненно, постарается вырвать пленников из рук Альвеца.

Работорговец превосходно понял, что нужно делать, чтобы не потерять многотысячный заработок. Он заявил, что будет присматривать за миссис Уэлдон как за собственной кассой.

Дни в заключении тянулись однообразно и скучно. Жизнь в фактории ничем не отличалась от жизни негритянского города. Альвец строго придерживался в своем доме обычаев коренных жителей Казонде. Женщины в фактории выполняли те же работы, что их сестры в городе, угождая своим мужьям или хозяевам. Они толкли в деревянных ступах рис, чтобы вышелушить зерна; веяли и просеивали маис, растирая его между двумя камнями, приготовляли крупу, из которой туземцы варят похлебку под названием «мтиелле»; собирали урожай сорго, род крупного проса, – о том, что оно созрело, только что торжественно оповестили население, – извлекали благовонное масло из косточек «мпафу» – плодов, похожих на оливки; из эссенций их вырабатывают духи, любимые туземцами; пряли хлопок при помощи веретена длиною в полтора фута, прядильщицы быстро вращали его, ссучивая и вытягивая нитку из хлопковых волокон; выделывали колотушками материю из древесной коры, выкапывали съедобные корни, возделывали землю и выращивали растения, идущие в пищу: маниоку, из которой делают муку – «касаву», бобы, которые растут на деревьях высотою в двадцать футов в стручках, называемые «мозитзано», длиною в пятнадцать дюймов; арахис, из которого выжимают масло, употребляющееся в пищу; многолетний светло-голубой горох, известный под названием «чилобе», цветы его придают некоторую остроту пресному вкусу каши из сорго; сахарный тростник, сок которого дает сладкий сироп, лук, гуяву, кунжут, огурцы, зерна которых жарят, как каштаны; приготовляли хмельные напитки: «малофу» из бананов, «помбе» и всякие настойки; ухаживали за домашними животными – за коровами, которые позволяют себя доить только в присутствии теленка или при чучеле теленка, за малопородистыми, иногда горбатыми, телками с короткими рогами, за козами, которые в этой стране, где козье мясо служит продуктом питания, стали важным предметом обмена и, можно сказать, являются ходячей монетой, так же как и рабы; наконец, заботились о домашней птице, о свиньях, овцах, быках и т. д. Этот длинный перечень показывает, какие тяжелые работы возлагаются на слабый пол в диких областях Африканского континента.

А в это время мужчины курили табак или гашиш, охотились на слонов или на буйволов, нанимались к работорговцам для облав на негров. Сбор маиса или охота на рабов, как всякий сбор урожая и всякая охота, производятся в определенный сезон. Из всех этих разнообразных занятий миссис Уэлдон знала в фактории Альвеца только те, которые выпадали на долю женщин.

Гуляя по фактории Альвеца, она иногда останавливалась возле работавших туземок и следила за однообразными движениями их рук. Негритянки встречали ее далеко не приветливыми гримасами. Они ненавидели белых и, хотя знали, что миссис Уэлдон пленница, нисколько не сочувствовали ей. Только Халима представляла исключение. Миссис Уэлдон запомнила несколько слов из туземного наречия и скоро научилась кое-как объясняться с юной невольницей.

Маленький Джек обычно прогуливался с матерью по фактории. В саду было немало любопытного, на высоких баобабах виднелись сделанные из прутьев растрепанные гнезда важных марабу. На ветвях сидели маленькие птички с пурпурно-красными грудками и рыжевато-бурыми спинками – это были амарантовые ткачи, славящиеся своим искусством вить гнезда. По траве скакали вприпрыжку, подбирая осыпавшиеся семена, и ловили насекомых птички-«вдовушки»; голосистые «калао» оглашали воздух веселыми трелями; пронзительно кричали светло-серые, с красными хвостами попугаи, которых туземцы в Манеме называют «роус» и дают это имя вождям племен. Насекомоядные «друго», похожие на коноплянок, но только с красным клювом, перепархивали с ветки на ветку. Множество бабочек вилось над кустами, особенно по соседству с ручейками, протекавшими по фактории. Но бабочки – это была область кузена Бенедикта. Джеку они быстро прискучили. Мальчику хотелось хоть одним глазком заглянуть за ограду фактории. Он все чаще думал о своем веселом и неистощимо изобретательном друге Дике Сэнде. Как они лазали вместе на мачты «Пилигрима»! О, если бы Дик был здесь, Джек полез бы с ним на макушку самого высокого баобаба!

Кузен Бенедикт – тот чувствовал себя отлично повсюду, конечно, если вокруг него было достаточно насекомых. Ему посчастливилось найти в фактории крошечную пчелку, которая делает свои ячейки в стволах деревьев, и паразитарную осу, которая кладет яйца в чужие ячейки, как кукушка подкидывает свои яйца в гнезда других птиц.

Ученый изучал этих насекомых в той мере, в какой это возможно было без очков и увеличительного стекла.

В фактории, особенно вблизи ручейков, не было недостатка в москитах. Однажды они сильно искусали беднягу ученого. Когда миссис Уэлдон стала упрекать кузена Бенедикта за то, что он позволил зловредным насекомым так изуродовать себя, ученый, до крови расчесывая себе кожу, ответил:

– Что поделаешь, кузина Уэлдон, таков их инстинкт. Нельзя на них за это сердиться!

В один прекрасный день – 17 июня – кузен Бенедикт чуть было не стал самым счастливым человеком среди всех энтомологов. Это происшествие, которое имело самые неожиданные последствия, заслуживает обстоятельного рассказа.

Было около одиннадцати часов утра. Нестерпимая жара загнала в хижины обитателей фактории. На улицах Казонде не видно было ни одного прохожего.

Миссис Уэлдон дремала, сидя возле маленького Джека, который крепко спал.

Даже на кузена Бенедикта этот тропический зной подействовал расслабляюще, и он вынужден был отказаться от очередной энтомологической прогулки. Скажем прямо, сделал он это с крайней неохотой, потому что под палящими лучами полуденного солнца в воздухе реяло бесчисленное множество насекомых. Все же он побрел в лачугу и прилег на постель. Но вдруг сквозь дремоту до слуха ученого коснулось какое-то жужжание, невыносимо раздражающий звук, который насекомое производит взмахами своих крылышек, – иные насекомые могут производить пятнадцать-шестнадцать тысяч взмахов крылышками в секунду.

– Насекомое! Шестиногое! – вскричал кузен Бенедикт.

Сна как не бывало. Кузен Бенедикт из горизонтального положения немедленно перешел в вертикальное.

Без сомнения, жужжание издавало какое-то крупное насекомое.

Кузен Бенедикт страдал близорукостью, но слух у него был необычайно тонкий и изощренный: ученый мог определить насекомое по характеру его жужжания. Однако жужжание этого насекомого было незнакомо кузену Бенедикту, а по силе его казалось, что оно исходит от какого-то гигантского жука.

«Что это за шестиногое?» – спрашивал себя энтомолог.

И он отчаянно таращил близорукие глаза, стараясь обнаружить источник шума. Инстинкт энтомолога подсказывал кузену Бенедикту, что насекомое, по милости провидения залетевшее к нему в дом, не какой-нибудь заурядный жук, а шестиногое необыкновенное.

Кузен Бенедикт замер в неподвижности и весь обратился в слух. Солнечный луч скупо проник в полумрак, царивший в лачуге, и тогда ученый заметил большую черную точку, кружившуюся в воздухе. Но насекомое легло в почтительном отдалении от ученого, и бедняга ник ве мог его рассмотреть. Кузен Бенедикт затаил дыхание. Если бы неизвестный гость укусил его, он даже не шелохнулся бы, из опасения, что неосторожное движение обратит насекомое в бегство.

Успокоенное неподвижностью ученого, насекомое, описав множество кругов, в конце концов село ему на голову. Рот кузена Бенедикта расплылся в улыбке. Он чувствовал, как легкое насекомое бегает по его волосам. Его неудержимо тянуло поднять руку к голове, но он сумел подавить в себе это желание и поступил правильно.

«Нет, нет! – думал кузен Бенедикт. – Я могу промахнуться или, что еще хуже, причинить ему вред. Подожду, пока оно спустится ниже. Как оно бегает! Я чувствую, как его лапки снуют по моему черепу! Это, наверное, очень крупное насекомое. Господи, сделай так, чтобы оно спустилось на кончик моего носа! Скосив глаза, я мог бы рассмотреть его и определить, к какому отряду, роду, семейству, подсемейству и группе оно принадлежит!»

Так рассуждал кузен Бенедикт. Но расстояние от остроконечной макушки его головы до кончика его довольно длинного носа было велико, и кто мог знать, захочет ли прихотливое насекомое предпринять такое дальнее путешествие? Быть может, оно направится к ушам, к затылку, удалится от глаз ученого. И не вспорхнет ли оно, не улетит ли из темной хижины на вольный воздух, к своим сородичам, призывно жужжащим под жаркими лучами солнца?

Кузен Бенедикт со страхом подумал, что это весьма вероятно. Никогда еще энтомологу не приходилось так волноваться. Африканское шестиногое неизвестного науке семейства или хотя бы еще неизвестного вида сидело у него на темени, и он мог распознать его только в том случае, если оно соблаговолит приблизиться к его глазам на расстояние одного дюйма. Однако небеса, вероятно, услышали моления кузена Бенедикта.

Побродив по его растрепанным волосам, подобным зарослям дикого кустарника, насекомое медленно начало спускаться по его лбу, направляясь к переносице. Волнение кузена Бенедикта достигло предела: насекомое находилось на вершине горы, неужели оно не спустится к подножию?

«На его месте я бы обязательно спустился!» – думал достойный ученый.

Всякий другой на месте кузена Бенедикта, несомненно, изо всей силы хлопнул бы себя рукой по лбу, чтобы убить или хотя бы прогнать назойливое насекомое. Было нечто героическое в неподвижности ученого, терпеливо сносившего щекотку и стоически ожидавшего укуса. Спартанец, позволявший лисице терзать свою грудь, и римлянин, державший в голой руке раскаленные угли, не лучше владели собой, чем кузен Бенедикт. Несомненно, ученый-энтомолог был прямым потомком этих двух героев!

Насекомое, побродив по лбу, отдыхало теперь на переносице… У кузена Бенедикта вся кровь прихлынула к сердцу: поднимется ли насекомое выше надбровных дуг или спустится вниз по носу?…

Оно спустилось. Кузен Бенедикт почувствовал, как мохнатые лапки семенят по его носу. Насекомое не уклонилось ни вправо, ни влево. На секунду оно задержалось на легкой горбинке носа, великолепно приспособленной для ношения того оптического прибора, которого так не хватало сейчас бедному ученому, а затем решительно спустилось вниз и остановилось на самом кончике носа.

Лучшего места насекомое не могло выбрать. Сведя в одну точку зрительные линии обоих своих глаз, кузен Бенедикт мог теперь, словно через увеличителньое стекло, рассмотреть насекомое.

– Боже мой! – вскричал кузен Бенедикт вне себя от радости, – Бугорчатая мантикора.

Грубая ошибка: надо было не выкрикнуть, а только подумать это! Но не слишком ли многого мы требуем от самого большого энтузиаста среди энтомологов? Как тут не испустить крик радости, когда у вас на носу сидит бугорчатая мантикора с широкими надкрыльями, насекомое из семейства жужелиц? Редчайшая разновидность мантикоры, водящаяся как будто только в южной части Африки, экземпляр, какого нет в лучших коллекциях! Да разве можно тут не вскрикнуть от радости? Это уже свыше сил человеческих.

Но беда не приходит одна: кузен Бенедикт не только вскрикнул, но и чихнул. Крик оглушил мантикору, а чихание вызвало сотрясение ее опоры. Кузен Бенедикт быстро поднял руку, с силой сжал пальцы в кулак и захватил только кончик собственного носа! Мантикора успела улететь.

– Проклятие! – воскликнул ученый.

Но тут же он взял себя в руки, и все дальнейшее его поведение могло служить образцом замечательного самообладания.

Кузен Бенедикт знал, что мантикора почти не летает, она только перепархивает с места на место, а больше бегает. Он опустился на колени. Вскоре он увидел в десяти дюймах от своего носа черную точку, быстро скользившую в солнечном луче. Лучше всего было не стеснять эволюций мантикоры, изучать ее на приволье. Только бы не потерять ее из виду.

– Поймать ее сейчас, – сказал себе кузен Бенедикт, – это значит рисковать раздавить ее. Нет! Я не сделаю этого! Я поползу за ней следом. Я буду изучать ее поведение в естественных условиях! Я буду любоваться ею! А поймать ее я всегда успею.

Разве кузен Бенедикт был не прав? На этот вопрос трудно дать ответ. Как бы то ни было, но кузен Бенедикт опустив нос к самой земле, пополз на четвереньках вслед за мантикорой, насторожившись, словно охотничья собака, почуявшая след. Через мгновение ученый уже выполз из своей хижины и передвигался по опаленной полуденным солнцем траве прямо по направлению к ограде фактории. Еще через несколько минут он был уже у самог частокола.

Как поступит мантикора? Поднимется в воздух и перенесется через ограду, оставив своего влюбленного преследователя по ту сторону частокола? Нет, это не в характере мантикоры – кузен Бенедикт хорошо знал привычки этих жужелиц.

И он все продолжал ползти уже слишком далеко от насекомого, чтобы дать ему энтомологическое определение (впрочем, это было уже сделано до него), но настолько близко, что все время видел, как двигается по земле эта крупная точка.

Вдруг путь мантикоре преградило широкое отверстие кротовой норы под самой изгородью. Не задумываясь, жужелица отправилась в эту подземную галерею – она всегда ищет подземные ходы. Кузен Бенедикт испугался, что насекомое ускользнет от него. Но, к большому его удивлению, ширина прорытого кротом хода достигала по меньшей мере двух футов. Это была своего рода подземная галерея, по которой сухопарому энтомологу нетрудно было проползти. Он устремился туда вслед за жужелицей и не заметил даже, что, «зарывшись в землю», находится уже под оградой фактории. Кротовый ход соединял огороженную территорию с внешним миром. Через полминуты кузен Бенедикт выполз из фактории на свободу. Но ученый даже не обратил на это внимания: настолько он был поглощен мыслями об изящном насекомом, которое вело его за собой.

Но мантикоре, видимо, надоело ходить пешком. Опа раздвинула надкрылья и расправила крылышки. Кузен Бенедикт почувствовал опасность. Он вытянул руку, чтобы накрыть насекомое ладонью, как бы заключить ее в темницу, и вдруг… фрр! Жужелица улетела.

Легко представить себе отчаяние кузена Бенедикта. Но мантикора не могла улететь далеко. Энтомолог поднялся на ноги, осмотрелся и бросился за ней, вытянув вперед руки.

Насекомое кружилось в воздухе над его головой; маленькое черное пятнышко неуловимой формы мелькало перед его близорукими глазами. Кузен Бенедикт замер на месте, ожидая, что, покружившись над его взъерошенной шевелюрой, усталая мантикора снова опустится на землю. Все говорило за то, что так она и поступит.

Но, к несчастью для незадачливого ученого, фактория Альвеца, расположенная на северной окраине города, примыкала к большому лесу, тянувшемуся на много миль. Если мантикора вздумает улететь под сень деревьев и там начнет порхать с ветки на ветку, придется распроститься с надеждой водворить в жестяную коробку лучшее украшение коллекции.

Увы, так и случилось! Покружившись в воздухе, мантикора сначала опустилась на землю. Кузену Бенедикту неожиданно повезло: он заметил место, куда село насекомое, и тотчас же с размаху бросился на землю. Но мантикора больше не пыталась летать – она скачками передвигалась по земле.

Совершенно измученный, с ободранными до крови коленями и расцарапанными руками, энтомолог не отставал от нее. Он кидался то вправо, то влево, бросался ничком, вскакивал, как будто земля была раскалена докрасна, и взмахивал руками, словно пловец, в надежде схватить неуловимую черную точку.

Напрасный труд! Руки его хватали пустоту. Насекомое, играючи, ускользало от него. Наконец, добравшись до свежей зелени деревьев, оно взвилось в воздух, задело ученого и исчезло окончательно, подразнив на прощанье его слух самым ироническим жужжанием.

– Проклятие! – еще раз воскликнул кузен Бенедикт. – Скрылась!.. Неблагодарная тварь! А я-то предназначал тебе почетное место в своей коллекции! Ну нет! Я от тебя не отстану, я буду преследовать тебя, пока не поймаю.

Огорченный энтомолог забыл, что при его близорукости бесполезно было искать мантикору среди зеленой листвы. Но он уже не владел собою. Гнев и досада обуревали его. Он сам виноват был в своей неудаче! Если бы он сразу схватил эту жужелицу, вместо того чтобы «изучать ее поведение в естественных условиях», ничего бы не случилось и он обладал бы сейчас великолепным образцом африканской мантикоры – насекомого, которому дали имя сказочного животного, якобы обладавшего человеческой головой и туловищем льва.

Кузен Бенедикт растерялся. Он даже не подозревал, что в погоне за мантикорой выбрался из фактории Альвеца, что неожиданное происшествие вернуло ему свободу. Он думал лишь об одном: вот лес, и где-то в нем – его улетевшая мантикора.

Какой угодно ценой поймать ее!

И он бежал по лесу, не размышляя о том, что делает. Повсюду ему мерещилась драгоценная мантикора. Он махал в воздухе руками и мчался стремглав вперед. Куда заведет его это бессмысленное преследование, как он найдет обратно дорогу и найдет ли он ее вообще, – об этом он себя не спрашивал. Он углубился в лес по крайней мере на целую милю, рискуя столкнуться с враждебным туземцем или попасть в зубы хищному зверю.

Вдруг откуда ни возьмись из-за дерева выскочило какое-то огромное существо. Оно бросилось на ученого энтомолога, как сам он бросился бы на мантикору, схватило его одной рукой за шиворот, другой за штаны и, не давая времени опомниться, утащило в чащу.

Бедный кузен Бенедикт! В этот день он безвозвратно упустил возможность стать счастливейшим среди энтомологов всех пяти частей света!